Богдан Сушинский - Антарктида: Четвертый рейх Страница 47

Доктору было за пятьдесят: худощавый, с удлиненным, аристократическим, но довольно изможденным лицом, он напоминал обедневшего странствующего испанского идальго, который решил возродить здесь, в далеких чужих горах, славу и величие своего древнего рода.

— Однако собраны не все плиты… — запустил пробный шар барон фон Готт.

— По моему убеждению, далеко не все. Если охватывать все области знаний, то можно предположить, что еще около двух тысяч плит не обнаружены, находятся где-то в частных коллекциях или же уничтожены. Когда я говорю о количестве плит, то исхожу из того, что некоторые пиктограммы поддаются расшифровке только после того, как удается соединить вместе две, или даже три «священные» плиты. То есть авторы этих пиктограмм хотели, чтобы их знания достались потомкам только тогда, когда они сумеют их расшифровать, а значит, уровень их развития достаточен для того, чтобы этими знаниями разумно воспользоваться.

— И какова же история их происхождения? — спросил фон Готт, наблюдая как, увлеченная своим «фотографическим виденьем» пейзажа, Норманния то переходит от скалы к скале, то вдруг замирает на самом краешке плато, словно жрец — на вершине жертвенной горы, на которой вымаливает у неба помощи, прозрения, чуда. И это уже не было игрой на публику или профессиональным «отрабатыванием» своей диверсионной легенды.

— Пока что ясно только одно: научная элита неизвестного нам народа, представителей которого я условно называю «анданами», составила эти «свои» послания до того, как, стартовав с космодрома на плато Набраска, переселилась на другую планету, а возможно, на другой континент. К сожалению, ни на одной из расшифрованных мною и другими учеными плит никаких сведений об этом народе не содержится. И тут приходится лишь гадать: то ли они содержатся на тех, которые еще не расшифрованы, а возможно, пока еще и не найдены; то ли составители этих посланий упустили этот информационный блок из виду или же по каким-то причинам пожелали остаться неизвестными.

— А вам что-нибудь известно об обитателях Внутреннего Мира, то есть о древней цивилизации, которая обосновалась в подземельях Антарктиды, Канадского и Русского Севера?

— На уровне легенд. Если бы цивилизация собиралась уходить под землю или под океан, она не стала бы тратить колоссальные физические, интеллектуальные и финансовые усилия на сотворение десятков тысяч пиктограмм, на исписывание нескольких тысяч «священных» плит. Даже трудно себе представить, какую массу камнетесов и резчиков следовало усадить за эту тяжелую работу; сколько нужно было заготовить плит и рабочих чертежей, чтобы подобную идею интеллектуального завещания можно было осуществить.

— Логично. Но почему вы держите их на территории виллы и в ее подвалах? Почему не привлекаете к ним внимание ученого мира?

— Видит Бог, я признателен каждому серьезному журналисту, каждому исследователю, который берется исследовать эти послания из прошлого. Не потому, что жажду славы. Поверьте, она мне уже ни к чему. А потому, что человечество должно знать о существовании сиих каменных посланий, заинтересоваться ими. А ведь есть люди, которые пытаются игнорировать сам факт существования посланий или же сравнивают их с примитивными наскальными рисунками древних индейских охотников. Это невежды, не желающие признавать очевидное и не стремящиеся прислушиваться к голосу коллективного разума.

Барон вежливо, но в то же время сочувственно промолчал Они вошли в окаймленный высокой каменной оградой трехэтажный дом, который все в округе называли «Андским гнездом Микейроса», и остановились у открытого окна. Между двумя вершинами хребта, по ту сторону каньона, все еще зависала большая черная туча, но и сквозь нее можно было видеть, что солнце уже зашло за горы, а значит, время упущено. Норманния просто не могла не понимать этого, но, к удивлению фон Готта, упрямо продолжала стоять на том же месте, где они оставили ее, и, держа камеру наготове, казалось, и в самом деле ждала какого-то чуда.

— Мне почему-то верится, что эта женщина способна снять настоящий, большой фильм.

— Теперь я в этом тоже уверен, — барон фон Готт говорил это совершенно искренне. Он и в самом деле открывал в графине Норманнии талант фотографа и кинооператора. — Хотя, признаться, раньше немного сомневался. Да простится мне это.

— А вместе вы сможете написать прекрасную книгу. Ведь, в сущности, каждая из этих «священных» плит имеет такую историю — причем не древнюю, а современную, связанную с тем, кто и когда ее обнаружил, и как, с какими приключениями, доставил мне. Так что писать книгу или снимать фильм можно о каждой из них в отдельности.

31

Октябрь 1943. Германия.

Вилла «Каринхалле» в окрестностях Берлина.

Кабинет рейхсмаршала мог бы показаться довольно просторным, если бы не был так безвкусно заставленным кожаной, в светло-коричневых тонах выдержанной, мебелью: два широких дивана, рабочее и несколько гостевых кресел, даже массивный письменный стол — и тот почти весь, исключая разве что верхнюю доску, был обшит прекрасно выделанной коричневатой кожей. Шкафы, книжные полки, приставной и журнальный столики сработаны были, конечно же, из дерева, но тоже подогнаны под цвет кожи. И лишь большой серебряный макет устремляющегося ввысь истребителя совершенно выпадал из этой феерии грубого дерева и утонченной кожи.

— Шелленберг уже пытался вести со мной переговоры по поводу переподчинения моего научно-исследовательского института какому-то из управлений СД. Как я понимаю, вас привела ко мне та же проблема, — проговорил Геринг, грузно оседая в свое безразмерное кресло за столь же безразмерным столом, и только потом вальяжным движением руки указывая Скорцени на одно из кресел за приставным столиком.

— Этой проблемы уже не существует, — прогромыхал своим раскатистым басом Скорцени, глядя рейхсмаршалу в глаза.

— Вы так считаете? — отшатнулся на спинку кресла Геринг.

— Я проанализировал работу вашего института. Поскольку заниматься перехватом телефонных разговоров фюрера и остальных руководителей рейха отныне вашим людям запрещено под страхом виселицы, то все остальное, чем вы доселе занимались, не представляет сейчас для службы безопасности СС никакого интереса. Кстати, тратить государственные деньги на этот ваш институт, господин рейхсмаршал, тоже нецелесообразно.

— Что-то я вас, штурмбаннфюрер, не пойму: то, что вы только что высказали, — это ваше предположение или уже решенный вопрос?

— Вы ведь обещали Шелленбергу, что поговорите о судьбе своего института с рейхсфюрером СС Гиммлером, — как можно мягче и доверительнее произнес Скорцени.

— Шелленберг действительно просил меня об этом.

«Бригадефюрер тебя об этом не просил, — мысленно парировал Скорцени, поймав бывшего аса на элементарной лжи. — Это было бы нелогично, поскольку прибыл он к тебе как раз по требованию Гиммлера. — Он доводил до сведения и требовал». Но вслух проговорил:

— И рейхсфюрер терпеливо ждал вашего звонка.

— Мне казалось, что у Гиммлера хватает проблем и без моего института.

— Смею вас заверить, господин рейхсмаршал, что, в свою очередь, Гиммлер тоже был убежден: после всех тех потерь, которые понесли наши доблестные люфтваффе, у вас тоже, и без института, проблем будет хватать. Именно поэтому он и пытался избавить вас от них. Я, конечно, понимаю, что вы готовы содержать этот институт на собственные средства. В таком случае возражений не последует.

— Это черт знает что! — долго и натужно поднимался Геринг со своего кресла, словно, израненный, вываливался из горящего бомбардировщика. — Сотрудники института давали такие важные сведения, которыми не раз пользовались и абвер, и службы Главного управления имперской безопасности, и лично фюрер.

— Давайте не будем вмешивать в наши дела еще и фюрера, — вновь агрессивно взбодрился первый диверсант рейха. — Ни Бога, ни фюрера. Тем более что вам уже достаточно ясно дали понять: без его санкции вопрос об институте Германа Геринга просто не возник бы.

Все, что Скорцени только что сказал, было чистой импровизацией. Ни с Шелленбергом, ни с Кальтенбруннером, а уж тем более — с Гиммлером вопрос о судьбе института Геринга он не обсуждал.

Но в то же время он ведь и не настаивал, чтобы институт был передан VI управлению РСХА. А высказывание по поводу того, что теперь уже институт не представляет для СД никакого интереса, он всегда готов списать на свое личное, как начальника отдела диверсий РСХА, мнение. Да и с кем Геринг может посоветоваться или проконсультироваться по этому вопросу, кому пожаловаться? С Гиммлером, по заданию которого Шелленберг, собственно, и вел с ним переговоры и который иначе как «королем спекулянтов» его сейчас не называет? Или, может, с Кальтенбруннером, с которым Геринг и так уже давно не ладит?