Михаил Ланцов - Русский медведь. Царь Страница 48

Все промолчали… потому что и от 'орхидей' взрывы казались чудовищными….

Но вот маньчжуры двинулись в атаку.

И сразу же была дана отмашка, по которой минометы типа 'кедр' и 'пихта' обрушили на них град стальных мин на пределе скорострельности. А всего спустя какие‑то пару минут к ним присоединились 'орхидеи'. Конечно, можно было начать стрелять и раньше, не давая строиться, но тогда бы и атаки не получилось. Но оно было совсем ни к чему.

Маньчжуры понимали, что 'это есть их последний и решительный бой'. Битва за гегемонию в регионе. И если они ее проиграют, то канут в вечность, уступив русским свою роль и земли. Свое будущее. Император Канси все эти дни руководил напряженной идеологической работой, и накрутил бедолаг до такой степени, что они хотели только одного — убить или погибнуть с честью. Страх, ужас, ненависть: все перемешалось в этих людях, которым день за днем твердили, что русские, идущие за передовыми отрядами уже обратили их родичей в рабов и торгуют ими в далеких западных странах. Жены и дочери поставляются в солдатские бордели. Стариков забивают как скот. А тучные стада коров и овец отгоняют на свои пастбища. Ну и так далее. В общем — хуже русских нет никого. Они для этих бедолаг стали самим олицетворением демонов на бренной земле. Причем не просто на словах подобные вещи освещали. Отнюдь. По войскам возили несколько 'пострадавших' стариков, которые чудом прорвались в Шэньян и с упоением рассказывали о зверствах русских в оставленных маньчжурах кочевьях и селениях.

И бойцы, накрученные этими идеями, шли в атаку, стараясь конвертировать свой страх от близких взрывов в злость и ненависть. Каждый выстрел, каждый взрыв накаляли их ярость все сильнее и сильнее, стремясь довести до экзальтации, абсурда, безумия….

А русские с каждым их шагом увеличивали плотность огня. Привезенные с кораблей картечницы усилили и без того немалое их количество в пехоте. Сводные корабельные команды, вооруженные карабинами, наравне с егерями и пехотинцами на пределе своих возможностей стреляли в наступающего противника. Поэтому в четырехстах метрах от позиций маньчжуры словно напоролись на какую‑то невидимую стену из жужжащих и свистящих пуль. Призрачный барьер, вынимающий души из живых существ, приближающихся к нему. Шутка ли — больше пятидесяти картечниц били во фронт по густым пехотным порядкам. А им в поддержку звучал жуткий треск почти пятнадцати тысяч карабинов.

Представители ханьского командования, находившиеся в ставке русских войск, смотрели на все это с бледными как полотно лицами и какими‑то совершенно выпученными глазами. В те редкие моменты, когда Владимир поглядывал на них, ему даже казалось, что они вот — вот уронят на землю свои зрительные органы. Но главное — тишина. После начала наступления они не проронили ни звука, словно онемели.

Маньчжуры же, несмотря на натуральную мясорубку, продолжали упорно переть вперед.

Вот они преодолели отметку триста метров. Вот — двести. Вот уже совсем приблизились к сотне. Казалось, что еще немного и они ворвутся на позиции русских и отомстят за все. Но в этот момент Владимир кивнул главному инженерному офицеру и тут случилось то, чего никто не ожидал. Оказалось, что фортификационные работы перед лагерем имели своей задачей не только 'нарыть канавок', дабы затруднить продвижение противника. Нет. Это как раз было факультативом. Главной задачей являлось минирование подходов. Достаточно глубоко заложенные фугасы, дабы их взрывы мин не могли достать, ухнули от электродетонаторов так, что даже русские солдаты попадали на землю, укрываясь от летящих в них кусков земли, камней и прочего.

А для маньчжуров это стало последней каплей. Соломинкой, переломившей хребет верблюду. Ну… крепкой такой соломинкой. В два обхвата. Ведь у любого мужества, даже совершенно безумного, если свой предел. И они дрогнули. Те, что оказались между позициями русских и рвом, бросились в эту канаву, стараясь укрыться от губительного стрелкового огня. И гибли там от разрывов минометных мин. А те, что оказались дальше, развернулись и побежали обратно в город. Получая вдогонку 'подарки' от стамиллиметровых минометов и пушек. Награждающих их частыми и чудовищными взрывами.

— Ну что, друзья… — улыбнувшись произнес Владимир, — пожалуй теперь можно и в город входить.

— Ваша милость, — робко заметил Евдокимов. — Но ведь их отступает изрядное количество. Бой в городе неизвестно чем закончится.

— Сейчас они испуганы и деморализованы. И не способны сражаться. Если мы дадим им время на приведение себя в порядок, то снова будет бой. Или того хуже — они малыми отрядами разбредутся по степи и станут нам гадить. Нет, этого допустить нельзя. Вы с нами? — Поинтересовался герцог у представителя хань.

— Конечно, — с почтением кивнул тот.

— Генерал, трубите атаку.

— Есть! — Козырнул тот и передал приказ дальше по этапам….

Император Канси стоял в небольшом неприметном домике на краю города, и с каким‑то стеклянным взглядом смотрел на поражение. Дымы. Трупы. Бегущие солдаты его армии… и вышедшие цепи русских, идущие следом. Жидкий треск выстрелов. Время от времени кто‑то в цепи наносил удар милосердия раненному противнику. Ибо все понимали — оказывать тому медицинскую помощь некому и некогда. А значит умрет. Почти наверняка умрет, только в мучениях от заражения или просто от потери крови.

— Демоны… — Тихо произнес Император. — Они не люди, а какие‑то демоны…

— Отец…

— Мы проиграли.

— Но мы можем отступить и…

— Чтобы бесславно погибнуть в степи, убегая от них? — Горько усмехнулся Император. — Пришло наше время.

— Отец… но…

Ты хочешь продолжить борьбу. Но с кем? За это лето мы потеряли почти всех своих воинов. В кочевьях только дети, старики да женщины. Им нужно вернуть хоть немного мужчин. Хотя бы тех, что пережили эту бойню. Пойми, сын, речь не о том, победим мы или проиграем. Нет. Мы уже проиграли. После этого чудовищного поражения мы еще очень долго оправиться не сможем. Если вообще когда‑нибудь сможем. Речь идет о том, какова станет плата за разгром…. Погибнем только мы с тобой или заберем с собой еще и наш народ. Ты понимаешь, сын?

— Да… отец… — совершенно подавленно ответил сын Иньти — лучший военачальник Императора Канси.

Глава 10

11 апреля 1709 года. Москва

Война на востоке закончилась. И для России наступило перемирие. Нет. Не мир. До него еще было далеко. Но несколько лет покоя появились. Как раз столько, чтобы привести себя в порядок и встретить новую опасность лицом к лицу.

Меньшиков вошел в небольшой зал с тихой камерной обстановкой. Новая полевая форма, три года как утвержденная, сидит безукоризненно, радуя густым миртовым цветом и латунными пуговицами. Сапоги блестят. Да и вообще — орел. Хоть портрет пиши. А в помещение его ждут. Ну — те, кого Государь пригласил для беседы: журналисты и несколько придворных литераторов.

С ними вообще здорово было все придумано — к каждому отряду крупнее роты была приписана группа из журналиста, ведущего записи о событиях и фотографа, стремящегося запечатлеть их на фотокарточках. А уж с дивизией и шхунами герцога шли вообще целые делегации. Даже умельцы с этими странными приспособлениями, что снимают длинные ленты фото …. Непонятно, только для чего.

Фотография. Двадцать лет назад о ней никто и слыхом не слыхивал. Довольствуясь лишь картинами, причем далеко не всегда сносными. Чтобы ты и вышел узнаваемым — требовалась либо большая удача, либо еще большие деньги. Ведь шарлатанов криворуких было в избытке, а умеющих хорошо рисовать — по пальцам перечесть. Да и долго это. А сейчас в одной только Москве уже шесть публичных фотомастерских, плюс одна государева. По всей России же их можно смело три десятка насчитать, ежели не учитывать потихоньку плодящихся энтузиастов. И их количество стремительно стало увеличиваться сразу после начала выпуска простого в использовании и дешевого фотографического аппаратика, который как две капли воды был похож на знаменитый Kodak Brownie 1900 года. Простой и дешевый. Так что теперь очень многим была по карману подобная 'игрушка', стремительно увеличивая клуб фотографов.

Но это чудо бы было не так эффектно, если бы к его внедрению Петр не смог создать целую индустрию из семи ежеквартальных и двух ежегодных журналов, не считая расплодившегося сонма газет. Каждый город с подачи Государя держал пусть плохонькую, но газетенку, даже если все материалы умещались на одном листе, выходившим не чаще раза в месяц.

О да! Это стыл прорыв. Новый гражданский шрифт в этих изданиях, наряду с новыми гражданскими правилами русского языка, наряду с низкой стоимостью стали стремительно завоевывать аудиторию. В условиях низкой информационной насыщенности это было прорывом. А потом, когда Петр решил помещать в ежегодных изданиях еще и иллюстрации, часть из которых являлись фотографиями, так и вообще — получился натуральный бум. Каждый купец или дворянин, что имел на то средства, стремился выписывать или покупать.