Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть Страница 48

Воспаленные глаза Ханы печальны – надо же так свалиться… Шоэль заставляет ее выпить первый порошок, Хана морщится: горько! Он подкладывает ей под голову газету и приступает к стрижке. Шоэлю не раз приходилось стричь больных в военном госпитале – что же, теперь он с Ханой не справится? Он срезает длинные пряди, укладывает их на газету. Вскоре голова Ханы становится совершенно голой. Неужели перед Шоэлем его любимая жена? Теперь на него смотрит лицо беспомощного больного ребенка с торчащими ушами.

Во всей этой грустной суете есть и некий забавный, многозначительный момент. Когда-то у евреев было принято обрезать волосы невесты в день свадьбы. Это делалось из опасения, как бы кто-либо из сильных мира сего не возжелал новобрачную, не воспользовался средневековым правом первой ночи. Но уже много лет, как обычай этот забыт. И вот теперь нашей красной – и не только от жара – студентке Хане Горовец приходится снова пройти через ту же процедуру, которой когда-то подвергались наши прабабушки.

Ей помогают в этом полуобморочное состояние – честно говоря, Хана не слишком понимает, что с ней делают и что вообще происходит вокруг. Шоэль повязывает голову жены теплым шерстяным платком. «Как хорошо, – проносится в ее горячечном сознании, – что в такой трудный час есть у меня мой Шоэль, мой муж и защитник…»

Глава 28

Хана борется с болезнью – требуется напряжение всех ее сил, чтобы победить недуг. Ослабевшая и бледная, она лежит в отдельной комнатке. Но рядом – вся семья Горовец. Каждый из них готов в любой время помочь и поддержать. Муж и тесть прошли школу военных госпиталей – они прекрасно знают, как ухаживать за тифозными больными. Мирьям переехала на время к тете Батье.

В окошко Хане виден кусочек голубого неба – благодатный свет его не оставляет наше местечко, щедро дарит свою милость и людям, и самой малой травинке. Солнце словно тоже пообещало Хане не оставлять ее – каждый день в одно и то же время оно заботливо заглядывает в комнату, нежным котенком ластится к лицу больной, к ее плечам и рукам, радостно резвится на стенах и, вдоволь наигравшись, отдыхает на потолке.

Густая пыль висит над тихим нищим местечком. По ночам оно затихает совсем, слышны лишь редкие слабые звуки. В одну из таких ночей пришлось снова срочно вызывать Якубовича: Хана корчилась от болей в животе. Полусонный врач обследовал больную и тотчас же определил: выкидыш. Проклятый тиф убил первого ребенка Ханы и Шоэля. Всю ночь толстый Якубович не отходил от ханиной постели – и эта ночь была поистине черной в семье Горовец…

Но осталось позади и это, ибо с сотворения мира, как добрые, так и недобрые дни движутся лишь в одном направлении, и нет у них обратного хода. Да и сыпной тиф не вечен: после кризиса болезнь стала, в конце концов, отступать. Вот Ханеле понемногу приходит в себя, у нее уже появился аппетит, который усиливается с каждым днем! За больной самоотверженно ухаживают Фейга и Шоэль, а Йоэль продолжает тянуть трудовую лямку в столовой. На щеках Ханы проступает первый румянец, к ней возвращается жизнь вместе со всеми своими радужными надеждами.

Через какое-то время Якубович разрешает ей вставать, а вскоре рекомендует и легкие прогулки. Это значит, что опасность заражения миновала, и Мирьям может вернуться домой. А на дворе уже август; Шоэль выходит на работу, чтобы помочь отцу завершить ремонт. В одно прекрасное утро Хана почувствовала себя настолько окрепшей, что решила проводить Шоэля в столовую – ей так надоело киснуть дома! Напрасно отговаривают ее домашние, напрасно Шоэль пытается повысить голос – должна же она послушаться мужа? Разве не в его надежные руки передал Ицхак-Меир свою единственную дочь?

Но уговоры и запреты бесполезны – упрямица Хана добивается своего. В столовой она находит себе укромное местечко и, притулившись на скамеечке, наблюдает, как идет работа. Если честно, ее мало интересуют как ремонт, так и ремонтники – все, кроме Шоэля. Ей нужен только он, ее любимый муж, и Хана ходит за ним слабой бесплотной тенью – где он, там и она. И пусть волосы еще не отросли, а уши торчат, как у смешного ребенка, но к Ханеле уже вернулась ее прежняя улыбка, а это значит, что ласковый ветерок снова загулял по дому, наполняя его счастьем и светом.

Такова сила любви: лучше всяких лекарств поддерживает она Хану, дает ей крылья, помогает увереннее стоять на ногах. А иначе, с какой такой стати у больной вдруг появились особые, свойственные только здоровым, интересы? Впрочем, ничего в этом нет удивительного. Со времен сотворения мира женщин беспокоит одна и та же вечная забота: как бы выглядеть попривлекательнее! Разглядывая себя в зеркале, Хана испытывает огорчение и страх – голый череп, торчащие уши… – глаза бы не смотрели, честное слово! Правда, пока все эти тифозные «прелести» скрыты под платком.

По вечерам у них в доме снова собирается компания друзей. А иной раз все отправляются к Мише Зильберу-Каспи или гуляют в городском саду. Хана и Шоэль идут обнявшись, на голове у нее платок, зато на шее – все те же одесские бусы. Не забыты и мамины французские духи. Хана вскидывает голову, чтобы сказать «шалом» ранним звездам. Багровое небо постепенно темнеет; вечерний ветерок играет с листвой, гладит гуляющих по щекам и летит себе дальше. Шоэль вышел без шарфика, и Хана заботливо застегивает воротник его рубашки, чтобы не простудился.

В дни нашей молодости мы также обычно собирались по вечерам, спорили до хрипоты, обсуждая всевозможные вопросы – начиная с того, кто был автором книги Зоар, и кончая законом о прибавочной стоимости и будущего, ожидающего еврейский народ в рассеянии. Много философствовали, но не забывали и заигрывать с девушками. Случалась, конечно, и любовь – порой взаимная, порой безответная.

В нашей компании возникла так называемая группа «интеллигентов», к которой принадлежал и я, автор. Нам казалось, что мы говорим только о самом важном, не теряя времени на пустые разговоры. Наши возвышенные и просвещенные души не терпели грубого отношения к любви, этому дару небес. Я вспоминаю девушку по имени Рохеле… Боже, как я грезил о ней по ночам, какие писал пламенные и глупые стихи, как густо краснел и заикался в ее присутствии! Помню, что это был крайний предел, переступить который мне не позволяла нерешительность благородного юнца. Рохеле так и не узнала о моих нежных чувствах и в итоге сблизилась с неким Пашкой – грубоватым парнем с впечатляющей мускулатурой. Какие мучительные терзания я испытывал, когда они вдвоем исчезали из общей компании!..

Но – довольно воспоминаний… – вернемся лучше к нашим халуцникам-первопроходцам. Почти все они днем работали, а собирались лишь по вечерам – как бы отдохнуть и вместе провести время. Однако за невинными прогулками и посиделками стояло совсем другое. По существу это была идеологическая подготовка к переезду в Страну. Хана и Шоэль тоже входили в эту группу, возглавляемую Мишей Зильбером-Каспи.

Этот надежный парень никогда не изменял своим взглядам, и, встав в ранней юности на дорогу сионизма, ни разу не свернул с нее. Пока что он добросовестно учится у отца ремеслу часовщика. Вместе с ним этой наукой овладевает и Лейкеле Цирлина. Она проявляет поразительное упорство, и крошечная отвертка уже мало-помалу подчиняется ее маленьким пальчикам, винтики и колесики начинают узнавать новую хозяйку. Когда у Леи возникают трудности, она обращается к своему Мише, чтобы не беспокоить старого часовщика, к которому испытывает великое почтение.

Но и Перец Зильбер никогда не отказывает малышке в помощи. Слава Богу, он не слепой – видит, в какую сторону разворачиваются дела с этой проворной девчонкой. Но не будем зубоскалить и сплетничать понапрасну! Лейкеле действительно привязалась к младшему Зильберу всей душой, да и он влюблен в ее искрящиеся глаза. Миша пишет стихи и вообще живет так, словно подчинен какой-то доброй колдовской силе. Видно, что Лея для него – не просто хорошенькая кукла. Что и говорить, она прекрасно разбирается в сложных вопросах политики и культуры, на все у нее есть свое собственное мнение.

Но главное – она искренне и серьезно относится к тому, что является смыслом жизни ее друга – к Сиону. Мы разбросаны в огромном мире, в котором хватает бед и несчастий. Если кому-то плохо, он ищет и находит себе козла отпущения, на которого можно обрушить всю накопившуюся ненависть. Миру позарез нужны такие громоотводы, такие символы зла – чем беззащитнее, тем лучше. Вот и выходит, что мир нуждается в евреях! Любое большое потрясение обязательно сопровождается убийствами и погромами евреев.

Например, сейчас буржуи и кулаки обвиняют нас в произошедшей революции. «Бей жидов, спасай Россию!» – кричат они. И действительно бьют, да еще как! А если бы революция не удалась, то тогда бы, наверное, кричали: «Бей жидов, спасай революцию!» Неважно, кого спасают – важно, что бьют при этом одних и тех же – евреев. О, Господи, доколе? Мы должны, наконец, научиться оказывать сопротивление, собраться в надежном месте и начать новую жизнь…