Фрыц Айзенштайн - АТЫН Страница 48

М-да… это следует понимать, что гражданин решил выйти на свободу с чистой совестью. Но души прекрасные порывы надо поддерживать. Буркнул:

— Хорошо. Молодец. Так держать.

А сам отправился досыпать.

Утром позвал Мичила, построил зеков в шеренгу и произнес речь:

— Так, граждане хулиганы, тунеядцы, алкоголики. Я вам не возвращаю ваши санаа сюрун. Но упорным и добросовестным трудом вы можете искупить свою вину перед родом и подать прошение на помилование. Я его рассмотрю. А пока, в силу непреодолимых обстоятельств… — я что-то, как на производственной планёрке. Проще надо быть, — Короче, выдаю вам штаны, пояса и луки. Один нож на всех. Дежурить будете попарно восемь часов возле стада, восемь часов на стойбище. Один дежурит на холме, смотрит за обстановкой в округе. Таламат распределит, кто, где и с кем. Свободны.

Мичил выдал им обмундирование. Между собой пусть сами разбираются, степняки они или нет. А мы с Мичилом пошли заниматься спортом. Моя обновленная физиология требовала активного движения, нагрузок, а я сиднем сижу. На берегу реки взял валун, пуда на полтора и начал его выжимать. И Мичилу, говорю, бери камень по силе и делай как я. Потом пробежка, отжимания, подтягивания. Мичилу тяжело, но держится, как может. Потом помывка. Хорошо-то как!

Пришла Сайнара, опять про лошадь. Я что-то вчера обещал, нет? Надутая, как воздушный шарик. Наверное, про ночь любви я вчера погорячился. Я осерчал – я вообще с похмелья, и лучше меня не трогать. Сказал, что бесплатно только кролики размножаются и пусть соберет два мешка кизяка, тогда и лошадь получит. С нашим-то поголовьем мешка-то не набрать, но пусть работает. Труд из принцессок делает человеков. Развернулась и ушла с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Не знаю, что для неё унизительнее – просить или навоз собирать.

Решил с мальцом заняться экономикой сельского хозяйства. Начали с арифметики. Умный мальчик Мичил. Отец мог бы им гордиться. Настоящий кочевник. Сказал, что арифметика – это для сецен-мудрецов, или юлэр-дурачков, что, с точки зрения степняка – одно и то же, а ему нужен меч и конь, как у Элбэхээн Боотура Стремительного. Еще один Буратина, деревянный. Впрочем, в его годы и я такой же был. Заставил его посчитать до десятка, сложение-вычитание. Педагог из меня никудышный. Тут розги нужны.

Встали, пошли по окрестностям. Осмотреть надо, всё-таки, что здесь и как. Прошлись по аласам, издалека посмотрели на кулутов-пастухов. Вроде пасут. Смех один. Для десятка овец – два пастуха. Ну плюс кони. У нас всего почти пятьдесят лошадей, мы типа состоятельные, а с другой стороны, жрать скоро нечего будет.

Я спотыкнулся о камень и чуть не пропахал носом траву. Пнул камешек. Какой-то он неестественный, чёрный. Поднял, потер. Черный, с характерным блеском. Поковырял его ножом. Антрацит, если мне не изменяет склероз. Набрал камешков покрупнее, и Мичила заставил набрать, пошли к костру проверять. Точно, ура, у нас уголь. Полыхает за будь здоров. Родня смотрит, открывши рты. Теперь не надо собирать кизяк и ломать хворост в лесу. Мля, мы со своим костром на угольном пласте стоим, не хватало нам еще устроить локальный Армагеддон. Погасили костёр, и я выложил днище очага крупными камнями. Так-то оно поспокойнее будет.

Девушки сидят, что-то то ли шьют, то ли шкуры выделывают. Принцесска тоже, вроде при деле. И лясы точат. Моё убеждение крепнет – два мешка навоза, и ни граммом меньше, пусть она здесь сидит хоть до морковкиного заговенья. Не нравится, пусть пешком идёт. Я с гордостью оглядел кочевье и удовлетворённо рыгнул. Жизнь наладилась.

Утром, когда я пил свой утренний кофе и смолил первую сигарету, ко мне подкралась Алтаана, и спрашивает, что это я пью.

— На, попробуй. Эта штука называется кофе.

— Фу, горький, я лучше кумыс пить буду.

— Вам, папуасам, не понять изысканного аромата, — я с утра недобр.

— Ты почему чай не делаешь? — опять спрашивает.

— А чай вы пить не умеете. Бухаете туда сахару, чтоб задница слиплась, а чай – напиток деликатный.

Ей что-то из-под меня надо, не верю я в добровольные приступы любопытства. И точно. Рассказывает мне романтическую историю любви и ненависти наследной принцессы и простого пастушка.

— Она ему не дала, что ли? — переспрашиваю я, — Зря. С её характером это, возможно, был единственный шанс. Ты мне к чему эту жалостливую историю рассказываешь? Я виноват что ли, что она дурочка? И я не психотерапевт Курпатов, вытаскивать из депрессии девочек, которых пытались насиловать. У неё на лице следы порочных наклонностей, как же я сразу не разглядел. Спасибо, что открыла мне глаза. Такой добрый лучистый взгляд только у серийных убийц и встречается. Заманила, короче, пацана в лес и распустила на ленточки.

— Не в лесу, а в горах! — Алтаана чуть не плачет. Её миссия проваливается, я уже сразу понял, что она пришла лошадь просить.

— Вот! В горы она его заманила! — не ей, наивной степной девушке, тягаться со мной в словесной эквилибристике. — Короче, золотая моя, лошадь она получит.

— Правда? — Алтаана расцветает.

— Как принесёт два мешка кизяка. Лично мне в руки! Я сказал, скво!

Алтаана уходит, понурив голову. Не знаю, что она поняла из моей речи. Не хватало мне тут женских заговоров. Пойду лучше, Нюрке впендюрю. С утреца – самое то. Сайнара провожает нас пристальным, презрительным взглядом. Целкам не понять прелестей секса. Потом, вместе с Мичилом, гимнастика, пробежка, упал-отжался. Купание.

Таламат кричит издалека, что к нам едут какие-то вооруженные люди. Я машу ему рукой, пусть спускается. Сам сижу возле костра, пью чай. Девок разогнал по юртам. Они и сами знают. На всякий случай готовлю пистолет. Компания, шестеро парней, поднимаются вверх по склону. Гопники, на мой первый просвещенный взгляд. На второй взгляд тоже. Манеры гопников, одеты, как гопники, ведут себя как гопники. Значит это гопники и есть. Гопота сгрудилась возле вожака и начала меня обсуждать. Концепция куфии им была неизвестна, и за то, что я платок намотал себе на голову, они меня за пидора принимают? Я пропускаю все их остроумные высказывания мимо ушей. Им весело. Они задорно ржут над шутками своего вожака. Пока предъявы не было.

Их заводила мне не нравится. Помесь надутого индюка и крысы. И, казалось, что его нос ходит ходуном, вынюхивая вкусненькое, а за спиной волочится тонкий плешивый хвост. И подпевала тоже не нравится.

Наконец шайка переходит к делу.

— Эй, как тебя там! — это начало разговора, — Я старший брат убитого тобой тойона рода Серой Куницы! Ты забрал, то, что принадлежит роду Халх! И я заберу это!

— За козла ответишь! — я начал наливаться яростью. Нет, с этим перцем надо кончать, — Да пребудет с тобой слава Тэнгри! Был ли добрым ваш путь? Велик ли нынче приплод в ваших стадах?

Боотур запнулся. Он нарушил правила вежливости и почти потерял лицо. И вместо того, чтобы вырулить ситуацию, попёр буром.

— Я заберу свой скот! Я заставлю тебя целовать мои сапоги, — он сорвался на крик.

А кто кричит, тот неправ. Я взмахнул рукой, будто стряхивая с кисти воду ему в лицо. Мне показалось, что в воздухе мелькнули золотистые искры. Его голова мотнулась, как от прямого в челюсть, и он свалился с лошади. Слишком яркий у него халат.

— Уберите эту падаль – сказал я его свите. — Если еще раз его увижу, то убью.

— Вы его не увидите, господин, — один из прихлебателей уже стоял рядом с поверженным отморозком, — он мертвый, — и начал оттаскивать тело от костра.

"Брата Кольку убили!" Это ко мне рванул кто-то из свиты фулюгана с саблей наголо. Вся остальная шайка замерла и смотрит, затаив дыхание.

Я смещаюсь вправо мелкими шагами. Бандит хочет ударить саблей, и разворачивается влево. Между нами морда коня. Я вправо, он влево. Бедняга, я не виноват. Я ударяю его в ноздри, конь отворачивает от меня. Показывается левый бок басмача. Я стреляю. От звука выстрела кони шарахаются в разные стороны, а на землю сыпятся мертвые тела. Из-за кустов с луками в руках выходят мои девчонки и Сайнара. Вот, блин, амазонки. Я еще тяжело дышу, прогоняя через легкие кислород.

— Вы что приперлись? Я вам где сказал быть?

— Господин, мы прятались по кустам, потому что это в юртах страшно, — потупив глаза отвечает Нюрка, — прошлый раз нас схватили так. А если бы мы были снаружи, нас бы не поймали. А чем ты убил этих людей?

— Это не люди, — соскакиваю с темы я, — это гады.

С пастбища кулуты ведут двух человек. Оказывается, пока мы упражнялись в остроумии, часть налётчиков пошла прямиком к стадам и получила отпор от моих кулутов. Таламат заранее туда отправил всех. Ну что, надо думать, это типичный сценарий налёта.

Изрядно помятых пленных я тут же завинтил в кандалы. Какая востребованная, оказывается, здесь вещь. Плюс четыре коня к нашему поголовью, и ещё один труп на пастбище. Сайнара подошла к безвременно покинувшему нас тойончику и пнула его ногой. Какие-то личные счёты. Я отрезал кусок от его халата, поджег зажигалкой. Понюхал дым, странно, это не шелк. Это вискоза, убей меня гром. Велел все трупы обобрать и закопать подальше от кочевья. Сайнара смотрит на меня с непонятным выражением лица. Видать, её уже просветили про освобождение возле Пяти Пальцев, а она не верила. Ничё, знай наших. Для полноты своего демонического образа я с удовольствием закурил.