Завершившие войну - Яна Каляева Страница 48

— В целом вполне благополучно, — Щербатов скрестил руки на груди; он так и остался на ногах. — Младшие болели ангиной, по счастью, течение болезни не было тяжелым. Теперь все здоровы. Мальчики показывают замечательные успехи в учебе, через полгода они наверстают гимназическую программу и смогут продолжить обучение вместе с другими детьми их возраста. Надеюсь, к тому времени нервное истощение от пережитого пройдет, и они вполне свыкнутся со своим положением.

— Они пойдут в школу под другой фамилией?

— Отнюдь. Под собственной. И не потому лишь, что фамилия это распространенная. То, что им не придется стыдиться своего отца — часть Новой общественной политики. Ни им, ни другим детям красноармейцев. События Смуты будут представлены как трагические, НОП положит конец расколу и воссоединит общество. Если, конечно, рабочая группа Михайлова справится с этой программой. Мне сообщили, что вы трудитесь весьма усердно. Я удивлен.

— Все еще считаете, что я замышляю какую-то диверсию?

— Буду честен, — сказал Щербатов, — я вам не доверяю. У меня нет к тому причин.

— А у меня? У меня есть причины доверять вам?

Она постоянно прикидывала, не может ли политика народной беды быть спектаклем, разыгранным, чтоб вынудить комиссара обратиться к Народной армии, внести раскол и смятение в ряды восставших. Всяко выходило, что овчинка выделки не стоит. Не станут столько влиятельных занятых людей тратить часы и дни на вранье, только чтобы получить одно обращение от одного комиссара. Если это воззвание не будет подкреплено действиями правительства, его сочтут выбитым силой и особого эффекта оно не возымеет.

Другое дело, что все это могло обернуться коварным обманом на более поздней стадии, как земельная реформа Нового порядка, по видимости подтверждавшая черный передел 1917 года, а по сути введшая грабительский для бедняков налог. Саша остро жалела, что не может сейчас спросить совета у Аглаи — та щелкала эти политические интриги, как орешки. Саша знала только, что вымерший от голода народ никакой революции не устроит больше.

— И у вас нет причин нам доверять, — согласился Щербатов.

— Да, но нет… — Саша сделала движение, чтоб убрать за ухо волосы, забыв, что они перетянуты веревочкой на затылке. — Взятие заложников — действенный метод. Пусть даже не вы их удерживаете, а… сама жизнь, что ли. Я все пытаюсь представить, сколько это — миллион человек. В моем полку было три тысячи человек в лучшие времена. Многих из них я знала, но когда они собирались вместе, сливались в огромную человеческую массу без конца и края. Что это — три сотни моих полков? В голове не укладывается. Когда речь идет обо всех этих жизнях, даже вы становитесь не столь омерзительны.

На самом-то деле Щербатов вовсе не был ей омерзителен, скорее уж напротив… Она столько раз повторяла себе, что между ними ничего не будет, что и сама в это поверила. Но это когда его не было рядом… Теперь же его отстраненная вежливость задевала ее. Словно она стала ему никем, словно и не было между ними ничего ни наяву, ни во снах…

Вспоминает ли он?

— Мне всегда импонировала ваша искренность, — Щербатов чуть улыбнулся. — Хотя я все еще не доверяю вам, Саша. И все же, кажется, я был излишне резок с вами в первую встречу здесь. Мне не следовало…

— Да будет вам извиняться за все на свете, Щербатов, — Саша махнула рукой и засмеялась. — Все мы сходим с ума, когда пытаемся защитить тех, кого любим.

Лицо Щербатова окаменело, и Саша поняла, что зашла дальше, чем следовало. Похоже, их месмерическая связь действительно больше не работала, иначе она бы так не ошиблась.

— Дайте мне черновик вашего обращения, — сухо сказал Щербатов.

Это было не просьбой — приказом, словно Саша стала его подчиненной. В некотором роде так оно и было, пожалуй. Саша, вздохнув, протянула ему исчерканный пометками лист.

— В этом определенно есть смысл, — сказал Щербатов, дочитав. — Полагаю, вопреки всему, мы не напрасно делаем на вас ставку, Саша. И все же, если позволите… я не стану диктовать вам, что говорить, суть именно в том, чтоб это были ваши слова… однако, на мой взгляд, недостает личного. Эти все мог бы сказать кто угодно. А что побуждает персонально вас?

— Меня? — изумилась Саша. — Да какая разница? Я никогда не говорю публично про себя. Люди хотят слышать о себе, не обо мне.

— Резонно, — кивнул Щербатов. — И все же я бы хотел, чтоб вы добавили немного о себе в этой истории. Если окажется лишним, всегда можно вымарать.

Я, комиссар Александра Гинзбург, прошла три года гражданской войны. Постепенно война теряла смысл и цель, но у меня не было другого пути, кроме как продолжать ее. Если бы мы остановились, мы бы погибли. Я была заперта в клин между очень плохими решениями и решениями, ведущими к полному уничтожению. Вот сейчас я надеюсь, что выход есть. Давайте вместе разыщем его…

Я невыносимо устала от войны.

Последнюю строчку Саша, чуть подумав, вымарала, да так, что перо прорезало бумагу и поцарапало лакированный стол. Сейчас она менее, чем когда-либо, имеет право на слабость.

Глава 21

Начальница разведки Объединенной народной армии Аглая Вайс-Виклунд (Кузнецова)

Март 1920 года.

— Дальше я еду одна, — сказала Аглая Вайс-Виклунд.

— Принято, — ответил ее новый заместитель, поставленный взамен Сереги. — Мы будем ждать в…

— Вы не будете ждать, — отрезала Аглая. — Возвращайтесь в штаб, в распоряжение главкома.

Заместитель открыл рот, чтоб что-то сказать. Закрыл рот. Аглая потянула поводья, направляя коня вперед. Долгие проводы — лишние слезы. Да и отряд это был новый. Ребят, бывших с нею со времен пятьдесят первого полка, здесь уже не было. Кто-то из них руководил своими разведкомандами, кто-то погиб в бою у железной дороги или еще где.

Отсюда до Тамбова верст тридцать. Дальше вести отряд было рискованно. Это дело касалось ее и только ее одной. Аглая рассеянно улыбнулась и сквозь плотное сукно тронула гранату, которую хранила в потайном кармане шинели, возле сердца.

На ночь начальница разведки остановилась на краю чащи. Она бы обошлась без отдыха, а вот конь — нет. Расседлала животное, вычистила, обтерла, укутала попоной, насыпала овса из седельной сумки. Развела костер и принялась топить снег в солдатском котелке. Настил мастерить не стала — спать не собиралась. Только еловых веток нарубила, чтоб сидеть.

Достала из седельной сумки две картофелины и краюху ржаного хлеба. Хлеб был хорош, лишь на четверть замешан на толченой коре и соломе. Бережно развернула тряпицу