Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим Страница 49

На ней была туника из тончайшего белого хлопка, такая тонкая, что без труда можно было разглядеть узенькую полоску кинктуса. Нагрудной повязки она не носила.

– Струсили, – ухмыльнулся Гюн. Он пил воду со льдом и демонстративно вздёргивал верхнюю губу, скаля белоснежные зубы. Оттого его уродливое лицо становилось ещё безобразнее, бугры мяса под кожей вспухали огромными болячками.

– Что ты думаешь об этой «героической» смерти Александра? – спросил Серторий.

Он был уверен, что «подвиг» Александра – бессовестное враньё. Но привык, что вместо очевидного ответа от людей можно услышать поразительные нелепости. Интересно, что ответит гений.

– Я бы на месте Бенита сообщил то же самое. И неважно, кто на самом деле пришил его сынишку. Гражданам Империи это знать ни к чему.

Серторий удовлетворённо кивнул: гений его не разочаровал. Между гениями и людьми гораздо больше сходства, чем кажется на первый взгляд.

– Эта смерть не может нам помешать? – Беренику всегда интересовала лишь практическая сторона дела.

– Нет, смерть идиота нам лишь на пользу. От Макрина никаких известий. Скорее всего, погиб. Или обделался от страха и забился в нору. Что в принципе одно и то же. Теперь я командую исполнителями, – приосанился Гюн. – Преторианская гвардия покинула Город. Остались только ветераны – не больше одной когорты. Исполнители без труда заблокируют преторианцев в их же лагере. Связываться с ними не будем – это опасно. Но и наружу они не выйдут. Через пару месяцев, когда у них кончатся припасы, с этими ребятами можно будет договориться. Кто способен оказать сопротивление, так это вигилы. Они ещё со времени ареста Курция точат на нас зубы. Но против толпы они не пойдут. Пугнём хорошенько, и «неспящие» разбегутся, как зайцы. Ты займёшься лагерем беженцев, Серторий.

– Что ты предлагаешь? – спросил тот. Ему было жарко. В который раз он отёр лоб пёстрым платком. Он тоже пил воду со льдом. Как замечательно сидеть в уличной таверне и пить воду со льдом, когда где-то далеко идёт война. Там – грязь, кровь, боль. А здесь – тишина. Сразу понимаешь, какой ты счастливец.

– У нас много пришлого люда – проходимцев и просто беженцев, которым некуда деваться, из Готии, из Хорезма, даже серы – и те есть. Все беженцы устремляются в столицу – надеются, что здесь им помогут. Но всем на них плевать. Это порох, и надо лишь щёлкнуть зажигалкой. Вот! – Бывший гений швырнул на стол пачку рукописных страниц.

– «Критика Готской кампании», – прочла Береника заголовок.

– Я – бывший гений самого бога Логоса. То есть гений вдвойне, – самодовольно сообщил Гюн. – Человек мягок. Прометей вылепил его из глины и забыл обжечь. В одних условиях большинство превратится в преданных псов. В других – в милых безвольных хныкалок, которые не смогут раздавить и клопа. Но стадо можно превратить в убийц и зверей. И мы будем руководить этим стадом.

– «Несведущий должен следовать за руководством разумного и быть под его властью», – прочёл Серторий первую фразу и почти без изумления обнаружил, что Гюн слово в слово повторяет мысль Платона. – Может быть прежде, Гюн, ты был гением самого Платона?

– Может быть, – Гюн вновь оскалил зубы.

– Монголы разбили наши легионы под командой Макрина, и от Готского царства ничего не осталось… – начал рассуждать Серторий.

– Тем лучше для нас, – перебил его гений. – В Италии практически нет боеспособных соединений. Вики очень удачно напали на Франкию. Если Бенит там увязнет, то Рим – наш. Монголы разгромят римлян, а мы свергнем Бенита.

– А что дальше? – осторожно спросил Серторий.

– Мы заключим мир с монголами. Им достанутся Дакия и все прочие страны Содружества на наших восточных и южных границах. Пусть делают все, что хотят. А нам оставят Италию, Галлию и Испанию. Для начала нам этого достаточно. Мы даже можем дать им пару легионов.

– У нас есть пара легионов? – подивился Серторий.

– У нас есть исполнители. Как только мы победим, у нас будет десять легионов. Десять легионов добровольцев. Со всего мира люди сбегутся к нам.

– Все это бред, – сказала Береника. – Но тем занятнее будет его осуществить.

– Как говаривал Платон, тиран – всегда «ставленник народа. Закон именно в том, чтобы повиноваться ноле одного»[33], – заметил Серторий.

II

Луций Галл был встревожен. Во-первых, он подготовил, как того требовал Бенит, закон о продлении чрезвычайных полномочий диктатора в связи с военными действиями монголов и виков. Полномочия предлагалось продлить на год, несмотря на то что императору вот-вот должно было исполниться двадцать. Надо было предварительно договориться с сенаторами о том, кто будет выступать в прениях, кто скажет похвальное слово Бениту. Как всегда в таких случаях, Галл составил список самых надёжных. Обзванивать начал лично – дело было очень уж деликатным. И… первый же телефон в этом списке ответил длинными гудками. А времени было около полуночи. Может, в лупанарий отправился наш сиятельный старичок? Галл рассмеялся язвительно – с годами смех его сделался неподражаем – и принялся набирать другой номер. В этот раз подошла секретарша и сообщила, что сенатора нет в Риме. Он отбыл утром. Куда?.. Девушка не знала.

Лишь третий в списке отозвался. И, как положено, согласился выступить.

– А кто же ещё?! – тут же воскликнул он удивлённо и вполне искренне. – Кто же ещё, кроме Бенита, будет править Римом?

Луций Галл усмехнулся, благо собеседник его не видел. Искренне верующих в гений Бенита он всегда презирал. Профессиональный политик должен продаваться, и чем дороже, тем выше его квалификация. Если ты что-то делаешь даром, значит, деньги получает другой. Галл всегда был этим «другим». Или не всегда? Неужели и он когда-то… Смешно подумать! Нет-нет, он всегда был практичным и умным. И способным предвидеть.

А говорят, в Новой Атлантиде изобрели видеофон. Враньё, конечно.

Четвёртого сенатора в списке опять не удалось отыскать.

– Отбыл к войскам, – сообщил какой-то шепелявый старческий голос. Не секретарь, скорее, а привратник. – Вместе с супругой и детьми.

К войскам с детьми?

Пятый из списка был на месте. Шестой тоже. Но выступать почему-то отказался. И при этом бормотал что-то бессвязное. Несколько раз повторил: «Какой великий артист погибает» и, даже не попрощавшись, повесил трубку. Седьмой уехал из Рима вчера – один. Впрочем, его жена и дети отдыхали с начала лета на Лазурном берегу. А вот секретарша, она же любовница по совместительству, была в истерике: патрон оставил записку с приказом ей немедленно уезжать. Но не написал – куда.

После этого Луций Галл наконец понял, что дело принимает дурной оборот. То есть он понял это гораздо раньше. Сразу после второго звонка. Но почему-то не посмел поверить. Уже не из своего списка, а наугад – лишь для того, чтобы увериться окончательно, выбрал несколько имён и позвонил. Повторилось то же самое: половина сенаторов была в Риме, половина уехала. А между тем в связи с военными действиями монголов и виков сенат на летние каникулы не разъехался. Было ясно, что затевается что-то грандиозное. Несколько минут Луций Галл прикидывал, что лучше: остаться в Риме или бежать? Поскольку ни Бенита, ни Постума в Городе не было, то он понял, что бежать необходимо. Его молодая жена с детьми в Байях. Вещи он собрал сам, дабы не вызывать лишних слухов. Спать лёг лишь на три часа. Утром, с рассветом, он покинет Рим. Но перед тем зайдёт в банк и заберёт все деньги со счета. Непременно не бумажками, а золотыми монетами. Вывезти их вряд ли удастся. Придётся закопать в перистиле под статуей Аполлона.

III

Гэл с тремя исполнителями работал в типографии: печатал подпольный номер «Гениальной искры». На это место определил его собрат Гюн. Вестник расходился по рукам мгновенно.

Гюн взял номер, взглянул. Бумага дешёвая, и печать так себе. Но это неважно. Главное: на первой странице – его статья. Приятно. И тут бывший гений Юния Вера заметил, что Гэл смотрит на него и улыбается. Прежде они были друзьями. Если, конечно, гении могут дружить. Сейчас улыбка Гэла необыкновенно походила на улыбку Элия. И лицо… Гюн отложил вестник, взял зеркало, долго разглядывал своё отражение, хмурясь.

– Послушай, приятель, а почему так вышло: у меня лицо как кусок дикого мяса, а ты красавчик по-прежнему, даже ещё красивше стал? Внешне ты, пожалуй, похож на Постума.

– Ну и что?

– А то, что у гения внешность совпадает с внутренним миром. Гений – это дух, ставший плотью. Я – урод. А ты почти идеален.

– Я долго воспитывал нашего императора, вот и сделался на него похожим.

– Это он должен был стать на тебя похожим, а не ты.

Гюн замолчал. Если Гюн – образ Постума, то каков тогда император на самом деле? Прихвостень Бенита, его выкормыш, его копия? Если так, то почему тогда Гэл совершенно не похож на Бенита? Нет, он не Элий, конечно. Но и не Бенит. Обман! Гюн почувствовал его острый запах. Дух подлеца должен быть уродлив, а этот…