Андрей Дай - Поводырь Страница 5

У меня нефть была. Немного по сравнению с Тюменью, но и поболе, чем у новосибирцев. Так что было за чей счет о народе заботиться. Если вдруг желание появлялось… Ну, или жареный петух клевал в одно место.

Так что задолжал я бессмертной своей душе, ох, как задолжал. О том, что кроме себя любимого другие люди есть, — позабыл. Как Инфарктий Миокардовский меня в иной свет переправил, задал я себе вопрос – зачем жил? Кто добрым словом вспомнит? Чего хорошего оставил после себя? И так, блин, больно и горько стало… И страшно. Все вытерпеть можно, все пережить, если хоть крошечная надежда остается. А какая надежда, если душа бессмертна, а Ад этот – навсегда?! Думаете, там черти со сковородками? Совесть там. Огромная беспросветная совесть. И триллионы душ в этом пузыре, каждая со своими стонами о неисполненном, "на завтра" отодвинутом.

Как-то так и определился с тем, чего точно делать теперь не стану. А остальное? Планы какие-нибудь? Так долго еще до плановой-то экономики. Лет этак семьдесят. Трепыхаться решил, лапками сучить. А там, глядишь, и маслице подо мной собьется. И выплыву. Останется что-то опосля, за что юные пионеры цветочек на могилку принести не побрезгуют.

Жаль только, не на мою могилку – на Геры моего, в щель забившегося. Ну да кому надо – разберутся.

Но к чему-то стремиться-то нужно. Тут и железная дорога припомнилась. Чугунка, на языке туземного времени. А не построить ли мне чугунку? Так сказать, с опережением плана на тридцать лет. Да по-иному ее провести. Чтобы не случилось в этом мире никогда нагловатой самопровозглашенной столицы Сибири. Чтобы Томск трехсотлетний не на задворках истории заснул, а на транссибирском транзите отъедался. Чем не цель?

Добрый полуслепой профессор, читавший нам, молодым оболтусам, лекции по политэкономии, рассказывал, что за десять лет после постройки железки Западная Сибирь жителями вдвое больше приросла, чем за двести лет неспешной колонизации до этого. Опять плюс.

Еще чего-нибудь построю. Поди, дело знакомое. Зря, что ли, семь лет директором департамента строительства оттрубил…

А с Караваевым – разберемся. Потому и в памяти Германа Густавовича моего копался. По Имперскому Уложению я во вверенном мне уделе наиглавнейший полицейский и жандармский командир. Как-то мутновато с правами на юге моего улуса… Что-то там какой-то Кабинет "руль" перехватывает, но и с этим надеялся разобраться. Главное – всколыхнуть это болото. Чтобы задвигалось все, засуетилось. Чтобы людишки поверили – при Деле они. При таком Деле, что горы в стороны раздвинутся и болота пересохнут.

Важно это людям – при деле быть. Мало кто знает, кто именно бурил первую давшую нефть скважину в Колпашево. А сколько человек могут по праву сказать: "Мы – нефтяники"? Вот то-то! И так во всем. Модно было одно время поминать Сталина, как Победителя в Великой Войне. По мне – так фигня это все. Все победили. Все до одного жители той страны. Солдаты, офицеры, колхозники, рабочие… все-все-все. Пружину завел Сталин, как иначе! Товарищ тот еще был – спорить с ним мало кто себе позволить мог. Задвигали всю страну и засуетили – подручные Иосифа Виссарионовича. А вот в страшной войне победили – все! И по праву гордится той победой все тамошнее поколение.

Так и я решил действовать – пружины взводить. Мне вроде и попроще должно было быть. Послезнание – великая вещь. Я и раньше на память не жаловался, а пока в Вечности купался – и подавно по полочкам все разложил. Каждую минуту жизни пережил заново. Нечем там больше заниматься – только себя самого поедом есть…

Может, я в истории и дуб дубом. Неинтересны мне были тенденции исторического развития и всякая такая хрень. А вот то, что касается богатств, — тут я специалист. На том и погорел, ну да чего уж теперь…

А того, что Сибирь богата, никому доказывать не нужно! Мой родной Томск вон вообще на плите из титан-никелевой стали по нефтяному морю плавает. И если с нефтью еще как-то худо-бедно разобрались, то железа и к моменту моей смерти добыть не могли. Я даже пару раз конкурсы устраивал на концессии по его добыче. Желающие были – денег не было. Не каждый рискнет отвалить пару миллиардов северо-американских рублей на строительство комплекса, зная, что половину нахальные москвичи сразу попилят и откатами высосут. Жаль, что сейчас, в шестидесятых годах девятнадцатого столетия, ни Колпашеской нефти, ни Бакчарской стали мне не видать как ушей Германа Густавовича. Первую полезную дырку еще до войны проковыряли, но черное золото в трубу только в семидесятых годах попало. Технологий не было. Уж больно глубоко залегает. То же самое и о стали. В этом отношении алтайские руды Темиртау и Верх-Тарское микроместорождение более перспективными выглядят.

Ну, да и Бог с ними. Железо – ладно. Чугуний для дороги из чего-то делать нужно. А нефть-то мне зачем? Что-то обгоняющих по встречке "мерсов" я на Сибирском тракте не наблюдал. Александровские кварцевые пески и известняки и то полезнее той нефти. Стекло и цемент. И в мои времена с лесом у нас все в порядке было, а за полтараста лет до меня и подавно. Но чтоб нормально строить, кроме леса, еще кирпич, стекло и цемент надобны. О золотых приисках тоже представление имею. В том числе и о тех, что только в двадцатом веке разведаны. А на что еще чугунку строить? Газпром или Томскнефть не выдоишь: нет их здесь еще.

Оставались еще вопросы про паровозы, вагоны и прочее железнодорожное хозяйство. Но я искренне полагал, что в необъятной Родине моей наверняка найдется специалист, согласившийся за длинный рубль отправиться строить паровые машины в холодную Сибирь. А уж уголь в районе будущего Кемерова прямо из земли торчит. На крайний случай, оставался Междуреченск. Там коксующиеся угли "белазами" из дырки в земле вывозили… Благо Томск и там правит. Не раскололи еще единый удел на четыре профильных и слабо друг от друга зависящих угла.

Хорошо все-таки, что Господь, в безграничной мудрости своей, меня домой вернул. Заслал бы куда-нибудь на Камчатку – и что бы я там делал? Медведей от гейзеров отгонял?

Чем только знание свое объяснять буду? Не отправишь же толпу людей олопаченных с напутствием: "Ройте, мужики, мамой клянусь, здесь жила золотая". Мамаша у нас, конечно, дама уважаемая, только в здешних пределах совершенно неавторитетная. Иное что-то требуется…

А люди что? Люди найдутся. Неужели я из сотни тысяч пару десятков соратников не соберу? Уж не впервой, поди. А кто не захочет по доброй воле цивилизацию вперед двигать – так "кто не спрятался – я не виноват". До царя далеко, а я – вот он. Тут. Рядом. И я здесь власть. Причем власть пришлая. Страшная и непонятная. И говорю-то я, скорее всего, не так, и брякнуть могу что-нибудь этакое, от чего у местных филейная часть сжимается. И поступать буду иначе, чем здесь принято. И списать все эти несуразности и угловатости есть на что. Из Питера я. Да еще и немчура. Кто нас, нехристей, знает?! Можа, они там все такие… поперешные.

И очень важно правильным "папой" в столице обзавестись. Крутится в памяти моего подопечного какой-то Бутков Владимир Петрович. Директор Сибирского комитета вроде. Но раз не хозяин, а директор, значит, человечек назначенный. Как поставили, так и сняли. Мне бы "крышу" из тех, кто сам право имеет и к царю дверь ногой открывает. И если наследничек жив еще, то, может, и стоит усилия приложить, упредить подлых преступников, так сказать. Глядишь, зачтется, когда шее топором или веревкой угроза возникнет. Ну, или хоть кивнет, когда мог бы промолчать. Тоже большое дело.

Определенные надежды возлагал на папу Лерхе. Как-никак, генерал и при дворе. Сынулю смог пристроить на медовое место – неужто не подсобит, если что? А старший братец? Зря, что ли, уж сколько лет в адъютантах генерал-губернатора Западной Сибири штаны протирал? Замолвит же словечко…

— Зa, je me suis bien trouvé![5] — прошептал я себе под нос и с этой позитивной мыслью и уснул.

Глава 2

1864

Пока спал, за какой-то час испортилась погода. Порывы ощутимо встряхивали карету. К длинным, причудливо изогнутым старицам на западной околице Усть-Тарки подъехали уже под аккомпанемент злобствующего ветра, волком завывающего в пробитых пулями дырах. На колокольне Петропавловской церкви, плохо закрепленный, болтался и гудел колокол. Невысокие, накрытые метровыми шапками снега домишки и прозрачная, прореженная вырубками полоса Назаровских лесов совершенно не мешали стихии вольготно куражить.

Двор почтовой станции показался тихой гаванью в бушующем море. Хотя и тут сдуваемая с крыш снежная крупа совершенно заслонила мутное солнце.

— Экак запуржило-то! — поведал, сверкая акульей улыбкой, Евграф. — Думал ужо, все. В трех березах закружит, снегом заметет, дороги-то с фонарями не сыскать. Благо Дорофей Палыч огню запалил на башне своей металагической. Только так Назаровскую яму и сыскал…