Василий Кононюк - Параллельный переход Страница 5

Есть несколько непоняток в том, что узнал. По рассказам матери Богдан ударился головой о пенек. И шишка на голове есть. Но не такая, чтоб от нее яйцом откачивать. Это же он без сознания, минимум пол дня пролежал. Скорее всего, у Богдана был сильнейший испуг, и он, потеряв сознание, вошел в кому, во время которой, я к нему и подселился. Как заявляли ассистенты, которые нас "параллельно переносили", для перевода пациента в состояние "комы", лучше всего сочетать комбинацию эмоциональных и физических воздействий. Вот Богдан себя и перевел, без ассистентов.

Чисто научный не имеющий особого значения вопрос. Этот наговор знахарки, действительно как-то влиял на мое переселение, или просто совпало? Уж больно загадочно он звучал в исполнении тетки Мотри, да ее присказки про бабкино учение. Еще непонятно, это отношение отца ко мне. Младший сын, Богу душу отдает, а батя в кузне торчит, пришел, спросил нехотя, да и забыл. Оно понятно, эпоха другая, люди мрут как мухи, но и мать особо о любимом сыне не распространялась, сразу разговор перевела. Не чисто тут.

Так размышляя, о всяких глупостях, пытался не думать о том главном, что произошло, но где-то на окраинах сознания постоянно крутилась мелодия и слова, которые рвали душу.

Пусть горе и печаль церковной свечкой таютПоследнее "прости", последнее "прощай".Не плачь, мой друг, не плачь, никто не умираетИ не они, а мы от них уходим вдаль.

Пусть бог нам положил до времени разлуку,Но если ты упал, и враг занес клинок.Они помогут встать и остановят рукуРазящего врага, и взгляд их будет строг.

А время промелькнет так суетно, так странноПоследнее "прощай", последнее "прости".Придет и наш черед безмолвно, неустанноГлядеть идущим вслед, и их хранить в пути.

Так случилось Владимир Васильевич, просто так случилось. Ты ушел от них, они ушли от тебя. Обычное дело, люди умирают каждый день. Живые продолжают жить. Ты не хотел сдаваться, когда тебе врачи сказали твой срок, ты не мог сдаться. Такой характер, ты много делал глупостей в жизни, но ты знал, и все знали, когда вопрос стает ребром, ты не сдаешься, просто не умеешь. Гордыня это грех, но где грань между гордыней и гордостью? А жить без гордости, разве не грех? Ты не захотел благодати забвения, по уму ли, по дурости, уже неважно. Ты посчитал, что имеешь на это право, что сможешь вынести, вот и неси. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. А теперь спать, завтра новый день, и день ответственный.

Это было весьма самонадеянное заявление. Под словом "спать", имелось в виду, нечто другое. Как только я уснул, Богдан погрузил нас в мир таких невыносимых кошмаров, о существовании которых не подозревал. Особенно запомнился последний. Кто-то держит меня за волосы под водой, и я пытаюсь сквозь воду разглядеть его лицо. Я почему-то был уверен, что если смогу увидеть его лицо, то смогу освободиться. Но вместо лица проступал серо-черный то ли туман, то ли пластилин, который непрерывно плыл, на мгновения принимая форму уродливых масок, по сравнению с которыми, африканские ритуальные, казались добрыми матрешками. При этом та часть меня, которая сохранила хоть какую-то связь с реальностью, понимала, что это сон, и что если не сделать вдох, просто умрешь от удушья. Но не мог вдохнуть. Какой-то запредельный страх просто парализовал мышцы грудной клетки, и с ужасом наблюдая за уродливой улыбкой, в которую превращаются пластилиновые волны над моей головой, понимал, что это конец. В последний момент, когда рука держащая меня, начала превращаться в кровавый туман, мне удалось не вдохнуть, а просто открыть рот. С ужасом, ожидая, что в рот, и в легкие хлынет вода, проснулся. Пульс зашкаливал за триста, я был весь покрыт холодным потом, и судорожно, с громким сипением, вдыхая воздух, понял, что если немедленно не расслаблю определенную группу мышц, то мне разорвет мочевой пузырь. Пробежавшись по знакомому маршруту, в темноте натыкаясь на различные препятствия и вернувшись на место, лежал, смотря в темноту.

Я мог обделаться в свои пятьдесят, мало этого, запросто откинуть лижи от кошмаров 14-летнего ребенка. Богдан может повторить это в любую ночь по своему выбору. Если, бодрствуя, мне как-то удается контролировать сознание, то во сне его эмоции вышибают меня на задворки, даже не напрягаясь. Можно попытаться себе на ночь установки ставить, психотренинг и прочие ухищрения, но чувствую, не поможет. Уж больно впечатляюще это было. Цунами, сносящее все на своем пути. Ему эти установки и психотренинг как детские песчаные горки на пляже. Как он вообще дожил до таких лет. А может это все последствия того стресса, что он пережил, и со временем станет лучше. Ну а поскольку информации нет, то и голову ломать не стоит. Давай Богдан пугай дальше. Единственно, что тебе обещаю, так ты меня уже не подловишь. Тебе удалось растворить меня, я почти поверил в твои страхи. Ты можешь себя пугать, не дышать и даже умирать во сне, но для меня теперь важно не потеряться в твоих эмоциях. Иначе не смогу ничего сделать, и ты нас все-таки угробишь. Неприятно конечно, но дело мне уже знакомое. Будем стараться смотреть на все эти страхи, как на фильмы Луиса Бунюэля. Красиво, впечатляюще, но все равно, не больше чем кино.

С такими патетическими мыслями, которые мне казались не совсем своими, в злобном состоянии, "а ну давай, попробуй снова напугать", уснул. Богдан либо ошарашенный таким напором, либо просто исчерпавший на сегодня лимит веселых картинок, больше не буянил, и утром мы проснулись с чувством, что все не так уж плохо на сегодняшний день. Правда, в кармане не было пачки сигарет, да и кармана то не было.

Глава четвертая, поединок

Мать подняла нас едва на улице начало светать. Проснувшись немного раньше, и уже успев пройтись привычным маршрутом, и лежа размышлял над первоочередными задачами, стоящими предо мной. Единственный вывод, который успел сделать до того, как нас с сестрой согнали с печи, это то, что их много, и все совершенно неотложные. Марийка быстро направилась в направлении хлева, явно опасаясь конкуренции с моей стороны, но по дороге успела наябедничать матери, что ее сегодня снова всю ночь толкали. Негодник Богдан, как мне показалось, испытывал чувство гордости за проведенную ночь, и это после того, как он нас едва не угробил. Наверное, потому что сухим проснулся, кстати, тоже вопрос, для таких личностей как он, очень даже характерное заболевание. После недолгой утренней суеты, мы собрались в комнате, перед образами стоящими высоко на полке, застеленной вышитым рушником, в углу комнаты. Все стали на колени, отец начал читать "Отче наш" в древнеславянском исполнении, и все шепотом поддержали его. Я уже приобрел определенную практику, и без особого труда освободил сознание, отстранено фиксируя, что мои губы шепчут малознакомые слова, руки исполняют широкий православный крест, а тело бьет поклоны.

– Умываться – скомандовал отец

Мы с сестрами обувшись выскочили вслед за ним во двор. В воздухе стоял легкий осенний мороз, на пожухлой траве повсюду поблескивал иней. Он же украшал темные ветви деревьев, еще не скинувших листву и соломенные крыши построек. Сестры, с визгом намочив глаза и руки ледяной водой, бросились обратно в хату. Проделав то же самое, но более основательно, взял протянутый мне ковшик и начал сливать воду отцу. Ему на вид было лет 40, чуть выше среднего роста, широкий в кости и в плечах, в нем чувствовалась сила зрелого мужчины, накопленная тяжелым ежедневным трудом. В лице и во взгляде не хватало твердости и властности. Отец, ополоснувшись по пояс, молча, взял ведро с водой, двинулся обратно. С деревянным ковшиком в руке пошел следом за ним, отметив, что батя, за все утро, ни разу не взглянул в мою сторону. Кстати умывание, совершенно не характерно для этой эпохи, где родственники к этому пристрастились?

Войдя в комнату, отец занял центральное место во главе стола, по бокам стола разместились все остальные. Справа от него села мать, напротив нее старшая сестра, а рядом с ней младшая. Мне было оставлено место рядом с матерью. Видимо это было мое постоянное место за столом, но, зная как важно место за столом в патриархальном обществе, оно мне не нравилось. Направившись за спину своим сестричкам и наклонившись к Марийке, ласково, но убедительно шепнул ей на ухо "Беги, садись рядом с мамкой". Малышка, схватив свою ложку со стола, сразу отправилась на мое место. Пока все смотрели на нее, продолжил движение, обошел Оксану, уселся в полкорпуса на свободный конец лавки со стороны отца, и легонько двинув ее бедром.

– Подвинься, – спокойным тоном сказал, глядя на мать и улыбаясь.

Оксана автоматически сдвинулась на место, которое только что освободила Марийка, недоуменно глядя то на меня, то на отца с матерью. Я сидел и смотрел на мать. Ей было лет 35, высокая, почти в рост отца, она была очень красива. Но не той спокойной ласковой красотой, которая характерна для большинства красивых женщин. Мать была щедро одарена той редкой красотой, которую можно сравнить с красотой пантеры. Гордая, опасная красота человека, который остается независимым, как бы не повернулась жизнь, красота, которая убьет, умрет, но не подчинится. Кто глава этой семьи, сомнения не вызывало. Она смотрела мне в глаза, и в ее глазах цвета темного золота, сменяли друг друга, и смешивались друг с другом, удивление, надежда и улыбка. Отец недоуменно смотрел на нас, не зная как ему реагировать. Обстановку разрядила мать.