Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне Страница 5

И вдруг – опаньки! – на сцене появляется то самое вундерваффе, про которое мы знаем, что толку от него чуть. За войну лишь дважды оно себя проявило. Сначала у одинокого танка КВ стуканул движок на узкой лесной дорожке, отчего случился форменный хендехох боевой группе «Раус». Потом блицбомберы ободрали всю малину хитро выдуманным англо-американским оверлордам, и вот это было уже очень серьезно.

А у нас завершил испытания и был признан выдающимся дурацким достижением советской инженерной мысли «объект ТГР» – транспорт газотурбинный разведывательный. Ну куда, действительно, засунуть броневик, который на полном ходу жрет как два вертолета, а на холостом – как один вертолет? Только в кунсткамеру.

Но если тебе надо, допустим, в Париж по делу срочно, тогда ты вешаешь на ТГР пару дополнительных баков, и по газам. Бить машину враги будут в лоб – в борт тебя на ходу не взять. Баррикады на твоем пути окажутся не крепче перевернутых грузовиков, только клочья от них полетят. Главное – надежная легенда, как у гонщиков-раллистов, иначе быстро не поедешь, у тебя ведь инерция что у парохода, все ускорения-торможения да вообще любые маневры надо рассчитывать с огромным запасом. А если штурман легенду читает, ты знай топчи педальку да легонько шевели баранкой.

ТГР наращивают броню, особенно на морде, нахлобучивают сверху башню с серьезным вооружением, получается тигра. Стремительная, красивая до изумления, страшная до ужаса машина о шести колесах, которые через тысячу километров развалятся, да и черт с ними.

А опыт танкового боя в городах мы накопили такой, что нас этим не испугаешь, наоборот, пускай горожане боятся тактического построения «елочка». Ради этой хитрой тактики мы в ТГР выпиливаем отсек десанта, уж какой можем: туда едва поместятся три американских пехотинца, но русских упакуем шестерых, злее будут, когда выскочат.

В экипаж тигры определяем пару лейтенантов, опытного сержанта – и вперед, на службу миру и прогрессу. Для начала десять особых бригад, потом больше. А чтобы войска были не на бумаге, как это у нас некрасиво перед войной получилось и чего мы больше не допустим, вы, товарищи офицеры, станете тренироваться – гонять по трассе. Зря их, что ли, немцы понастроили? На всякий случай прикрутим вам сирену – распугивать зазевавшихся бюргеров.

А кто не спрятался, мы не виноваты.

Вот и я, встречайте, гроза автобана, руссише вундерваффе. Лопаю двести литров горючки в час! Но как я еду, как я еду! Когда приловчишься да попривыкнешь, можно получить море удовольствия. Только не надо совсем уж класть стрелку, ибо, как гласит теория прикладного тигровождения… Ну вы помните.

Чего говоришь, Брунхильда? То есть Беттина, виноват. К тебе пойдем в общагу? Да, самое время. Их либе дих и все такое.

Которые сутки пылает Сорбонна, удрал в Баден-Баден отважный Де Голль… Прямо стихами заговорил. Это, наверное, от общей нервозности и удушливости обстановки. Не плачь по Васе, милая Бетти, достанут Васю из пруда без особого труда, и не таких доставали, чтобы жестоко вздрючить за нарушение порядка движения в колонне. Связи нет уже полчаса, и антенна утонула, и тока больше нет, хорошо, стрелки на часах светятся. Но знаем мы, что валят русские по Франции, на всю железку топят, занимают стратегически важные точки, а в арьергарде ползут тягачи, и один вроде бы направляется к нашему уютному болотцу. Это ничего, что вода уже в сапогах булькает, вопрос, не задохнемся ли. Троим бы воздуха хватило, а вот эти шестеро несчастных в «собачнике» здорово нас ущемили насчет кислорода. И когда настанет край, как бы не пришлось открывать люки да выныривать. А над люками у нас, извините, не вода. Давно уже серое нечто капает из триплекса и лезет снизу через сальники, ледяное, вообще в машине колотун сибирский – придонный ил нас засасывает, и откуда его здесь столько? Видать, не в пруд рукотворный мы ухнули, а в мелкое озерцо. Лучше б я в собор Парижской Богоматери въехал… Эй, не вешать носа, бойцы!

Мы, воины-интенационалисты, спасители французской Пятой Республики от либеральной заразы, нам ли гикнуться где-то под Безансоном? Да ни в жизнь! Не вытащат, так вынырнем, не вынырнем, так взлетим, разве ж я не гожусь в космонавты? Веселей, ребята!

И все-таки, как ни люблю я тигру, как ни жалко будет с ней расстаться… Но когда выйду с гауптвахты, двину прямо к комбригу и скажу: делайте со мной что хотите, товарищ полковник, только я в эту вундервафлю больше не сяду.

Потому что с разгоном у нее хорошо и с холодным пуском отменно, но вот такая зверская отрицательная плавучесть – непорядок.

Пошлите меня лучше в космос. Там хотя бы сухо.

Олег Макаровский

За царя и волю

Тяжелый четырехмоторный ИМ-VII казался грозной машиной любому, кто не знал, что собран он в основном из клееной фанеры. Пилоты немецких истребителей, похоже, знали это отлично, поэтому их ничуть не смутил огонь зенитных пулеметов «Илья Муромца Cедьмого». Тут надо сказать, что истребители все-таки противника недооценили. Дюжина пулеметов – это дюжина пулеметов, особенно когда стрелки хорошие, и обломки двух «мессершмиттов» украсили собой малороссийский пейзаж еще до того, как простреленная вдоль и поперек туша ИМ тяжко упала в лес. Упала, но не взорвалась. Бомб на борту не было, а горючки оставалось – кот наплакал.

Огромный самолет, один из последних дальних бомбардировщиков, остававшихся у главковерха на киевском направлении, вез специального и полномочного представителя ставки генерала Деникина. Официально – дабы поддержать боевой дух окруженных войск, а на самом деле – для смещения с должности совсем зарвавшегося и, по слухам, расстрелявшего уже половину собственного штаба генерала Тухачевского. Собственно, даже в этом особого смысла теперь не было: при данных обстоятельствах никто бы не смог спасти положение, но Деникин был личным другом государя Алексея, и перечить ему не стали. Не пожалели даже последней «семерки».

Про себя Деникин думал: не пожалели потому, что уж очень хотели, чтобы «этот старый пердун» убрался со своими советами куда подальше…

Когда генерал открыл глаза, он увидел над собой качающуюся зеленую листву. Еще через некоторое время понял: его несут на носилках по лесу.

– Похоже, свои… – Это было последним, о чем он успел подумать, прежде чем снова потерял сознание.

Второй раз он очнулся уже на привале, у костра. Вокруг сидели солдаты и офицеры. Кое на ком из них была форма без погон и красные звезды вместо русских кокард. Увидев, что генерал приподнял голову, к нему подошел человек в кожаной куртке и фуражке с красной звездой.

– Георгий Жуков. Командир партизанского отряда имени товарища Троцкого.

«Значит, все-таки в плену», – понял Деникин. И сказал, собрав волю в кулак, чтобы голос не дрогнул:

– С предателями Отечества не здороваюсь.

Командир рассмеялся.

– Ага, ваши летчики тоже вон в позу встали. Один даже за наган хвататься попробовал, – Жуков указал на сидевшего с другой стороны костра офицера с перевязанной рукой. – Успокойтесь, вашбродь, мы с русскими не воюем. Даже наоборот. Наши с вашими договорились, царь амнистию всем выдал… РВС тоже директиву прислал: мол, за невозможностью сейчас заниматься пропагандой среди несознательного немецкого пролетариата, придется этих пролетариев пока пострелять малость, чтобы разум у них проснулся. А вы меня не помните, вашбродь?

Жуков широко улыбнулся. Деникин напрягся, пытаясь вспомнить, – но безрезультатно.

– Ясно, куда уж вам всех унтеров в памяти держать… А ведь вы меня от петли спасли: в 1918-м, в Москве… Сказали, что, поскольку это, дескать, был толковый унтер-офицер, то вешать его не следует, лучше шомполами и в холодную, а там, глядишь, разум у него проснется, и Отечеству еще послужит. Если выживет, конечно…

Деникин снова напряг память – но и теперь не смог вспомнить Жукова. Хотя Москву 1918-го он помнил хорошо.

…В ноябре – декабре 1917-го Петербург стараниями Корнилова с Крымовым уже успокоился. Учредительное собрание, как и следовало ожидать, расклада февраля 1917-го не изменило – и Михаил Романов так и остался регентом при малолетнем царевиче Алексее. Николай Романов тогда уже давно жил в монастыре. Впрочем, вот об этом тогда еще никто толком не знал: царь ушел, никому, кроме семьи, не сказав куда, а семья хранила тайну. Весной министры Временного правительства разными путями пытались выведать его местонахождение, но не получилось. А армия только тумана подпускала: постоянно начинали курсировать слухи, что бывший император инкогнито посетил то гвардию, то крымских матросов, а то и Кронштадт…

Деникин точно знал, что никто и никого не посещал: генералы, сговорившись, сами организовывали эти «визиты инкогнито», чтобы поддержать моральный дух в войсках да и министров особо ретивых приструнить. Боялись министры, что этот «инкогнито» в любой момент может войти в Петербург во главе гвардии. Особенно тогда остерегались Синод обижать: даже когда восстановили патриархат и ставший патриархом митрополит Антоний объявил о разграничении власти церковной и государственной… Да, в ту пору даже это проглотили. Правда, потом еще было отступление на Украине, когда стоявшая без движения германская армия вдруг рванулась вперед двумя клиньями и окружила ту все еще неорганизованную массу, что некогда была армией российской. Фронт удалось стабилизировать только под Курском – и то, честно говоря, лишь потому, что на западе Германия уже проигрывала войну, а, стало быть, все была готова отдать за перемирие на востоке, хоть и пыжилась, демонстрировала силу. Вот тогда, весной 1918-го, и вспыхнул мятеж московских полков, которые Ставка лихорадочно пыталась перебросить под Харьков. Им удалось захватить Кремль и держать его почти неделю, умело отражая все атаки. Применить артиллерию Деникину тогда патриарх благословления не дал (в тех обстоятельствах это означало – запретил), да и повесить разрешил потом лишь каждого десятого. Сам Деникин, несмотря на тяжелые потери и ненависть к предателям, тоже сумел опомниться, даже самолично спас нескольких молодых красных унтеров, попавших в виселичные десять процентов. Не хотелось губить военный талант людей, так толково организовавших оборону.