Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Начало Страница 5

— Молодец, Иван. Растешь. Это хорошо, — он некоторое время подумал. — Ты знаешь, не могу тебе ответить с определенностью на этот вопрос. Могу сказать только раздельно, за себя и за других людей. Единой позиции у меня нет. Говорить о том, что кто-то один в этом вопросе прав — глупость. Скорее — слишком многие неправы. Причина всего одна — каждый смотрит со своей колокольни, отрицая тот факт, что этих колоколен несколько. Договариваться не хотят, а уже давно пора. Слишком много здесь всяких «но». — Он еще какое-то время помолчал, выпил. — Скажу так. Для меня лично, репрессий не было. Была борьба молодого государства за выживание. Для того человека, у которого по доносу отец попал в лагеря, репрессии, несомненно, были. Но только люди почему-то забывают, что доносы эти писали их же соседи, чтобы жилую площадь освободить для себя, или подчиненные, чтобы повыше взлететь. И так далее. Огульно обвинять во всем Сталина или Берию, как у нас любят — бред. Сами же поднимали руки на собраниях и подписывались под смертными приговорами. Письма писали с требованиями — расстрелять, уничтожить, стереть в порошок. А теперь нашли крайних и рады этому. Только забыли, что мертвые сраму не имут. Если подходить с этой стороны, то точно такие же репрессии были и по всей Европе в свое время. Единственно верную, как мне кажется точку зрения, я слышал от своей покойной бабушки. Моего прадеда умудрились раскулачить аж два раза. Одаренный был мужик, видимо. Не каждый так сможет, но вот бабушка моя, его дочь, никого не винила за это никогда. Говорила, что время такое было и надо так было. Наверное, она и права. И я так считаю. Мы сидим по теплым кухням и сортирам, которые в большинстве своем, мы получили от того государства или купленным на уворованные, в большинстве своем, у того же государства деньги, и видим только то, что хотим видеть. Растащили по углам и хаем, не понимая простой вещи, что пора уже переставать молоть языком и начинать заниматься делом. Страна кухонь, — Леха выругался и махнул рукой. — Все замазаны, а пытаются доказать, что они не такие, а «на рубль двадцать дороже». Ты же сам на пионерских и комсомольских собраниях руку послушно поднимал. Разве не так?

Леха обратился ко мне. У него была одна странная привычка. Когда он кому-то что-то важное говорил или очень внимательно слушал, он пристально смотрел в глаза человеку. Очень спокойно и почти не мигая. Создавалось впечатление, что он, в случае твоего неверного ответа или движения, бросится и оторвет голову. Взгляд очень пронизывающий и вызывающий пренеприятнейшие ощущения. Вот именно так он и смотрел сейчас на меня. Врать было совершенно невозможно.

— Так. Поднимал. Так и все поднимали.

— Правильный ответ, — Леха отвел свой змеиный взгляд. — И я поднимал. И я верил, как и все в «Светлое будущее коммунизма». Так-то вот. А сейчас те, кто, так же как и мы поднимал руки на собраниях, кричат, что все это неправда и они не такие, что их заставляли. Врут сами себе и делают вид, что это не так. Основной аргумент — все так делали. А твоя голова, где была? В жопе? А сейчас вдруг внезапно на место вернулась и начала думать? Бред.

Вся разница в том, что я честно признаю то, что поднимал руку сам, а те, кто кричат про «свободу и демократию» — нет.

Как можно слушать людей, которые себе врут и еще при этом пытаются учить других, как жить?

Я разве не прав, Вань?

Молчали мы долго. Леха пил, а я прихлебывал чай и раздумывал над его словами.

— Ты, правда, считаешь, что ты прав? — наконец спросил я его. Он опрокинул еще одну стопку.

— А это совершенно не важно, друг мой, прав я или нет. Важно другое. Голову пора включать, выключать стадный инстинкт и начинать думать, а мы до сих пор лозунгами разговариваем.

Тема была очень скользкая, и я решил вернуться к тому, с чего мы собственно и начали.

— А вообще старые большевики тебе как? Неужели никого нормального там не было?

Леха с интересом посмотрел на меня, после чего улыбнулся.

— Конечно, были. Не все же они поголовно уроды. Ты специально от темы ушел?

Обманывать его не было никакого смысла, поэтому я ответил честно.

— Специально. А что?

— Молодец. Так и нужно. Я же тоже от темы ушел про «кровавую гэбню» и свел все к мнению своей бабушки покойной. Ты этого не заметил?

— Точно. А зачем?

— По той причине, что свою голову в чужую не вложишь, а спорить на эту тему бесполезно. Если не хочешь в будущем портить отношения с людьми из-за подобной херни, переключайся всегда с этих тем. Что с политических, что религиозных. Ничего хорошего не будет. Будь умнее, — Леха задумался ненадолго. Он вообще предпочитал сначала подумать, а потом говорить. Иногда я замечал, что он предпочитает молчать даже в том случае, когда точно знает ответ. — Но тебе я расскажу, что думаю про чекистов. С чекистами, Ваня, вообще ситуация достаточно сложная. Действительно они почувствовали после 1917 года вкус крови и безнаказанность. Отсюда и корни всех их проблем, которые вылились в «чистки». У них, чекистов, долго не было никакого противовеса, как например, сейчас в виде МВД. Много они чего наворотили. И злоупотребления, и крышевание нэпманов, и наркотики.

— Ну, про наркотики ты загнул. Нигде же не написано про это.

— Само собой нигде. Никто и не напишет о том, что чекисты на наркоте сидели первые годы новой власти. Честь мундира дороже.

— А с чего ты тогда это взял-то?

— Так умение думать и логику никто не отменял. Светлые образы — это хорошо, но не надо уж слишком-то осветлять. Перебор получается и отторжение. Сам подумай вот над чем. Люди работали сутками, неделями и месяцами, если не годами, без нормального отдыха. Как они могли это делать? Заседать по трое суток, делая перерыв только днем на текущую работу. Заметь — не на еду или сон, а на работу. Как же так? Может люди другие были? Или здоровья у них было побольше, чем у нас? Будь ты хоть семи пядей во лбу, но Наполеонов и Леонардо да Винчи, которые работают день напролёт, а спят по три часа в сутки и им этого хватает, очень мало. Давай соберем сто человек. Пятьдесят ярых коммунистов и столько же ярых демократов. Запрем их на трое суток, не будем давать спать, есть, а заставим заседать, а с утра будем заставлять работать, до вечера. Через какое время они упадут?

— А где ты такую информацию взял?

— Так читал я очень интересную книгу — «О Феликсе Дзержинском», издание второе, дополненное, называется. Есть у меня дома. Это воспоминания, очерки, статьи современников. Вот там-то и упоминается про такие заседания.

Вывод — использовали стимуляторы.

— Да ладно. Какие там могли быть стимуляторы?

— Кокаин. В любой аптеке продавался. Цена грамму — рубль, может чуть больше. Обед в средней руки забегаловке стоил пятьдесят копеек. Купил на пару рублей «кокоса» и ходи вштыривайся неделю. Жрать не тянет. Экономия на лицо.

— Не верю я тебе, Леха. Это же кокаин. Не могло все так просто быть.

— Кокаин наркотиком-то признали в 1912 году, а до этого он вообще в свободной продаже был. Да и не относились к нему как к наркотику. Как к стимулятору — да, как к обезболивающему средству — тоже да. Это как у нас сейчас относятся к кофе и сигаретам или энергетическим напиткам. Ты же не будешь называть наркоманом человека, который употребляет «РедБулл» или «Адреналин»?

— Нет, конечно.

— Вот тебе и разница. В начале двадцатого века люди тоже не воспринимали кокаин как наркотик. Может, пройдет еще сто лет и нас всех, поголовно, в наркоманы потомки запишут. Вполне возможно, что у них и кофе и сигареты, и энергетики будут под запретом.

— Все равно ты меня не убедил. Это все не доказуемо.

— Давай, тащи свой ноутбук. Буду доказывать.

Я принес ноутбук, включил его. Леха какое-то время возился, что-то медленно набирая на клавиатуре и чертыхаясь. Наконец, он победно посмотрел на меня.

— Вот, смотри. Эти воспоминания и в Интернете уже есть. Давай смотреть.

Следующие минут тридцать мы пристрастно изучали воспоминания разных видных и не очень большевиков о Феликсе Эдмундовиче. Леха показал мне много интересных отрывков, которые касались непосредственно описания внешности Феликса Эдмундовича Дзержинского. Однако я продолжал возражать.

— Все эти горящие глаза и быстрые движения в описании этих людей ничего не доказывают.

— Само собой, — Леха хитро на меня посмотрел. — Но всегда есть нюансы, а у нюансов есть еще и оттенки.

— Здесь-то какие? — этот вопрос я задал, уже чувствуя подвох. Леша, как всегда, видел что-то такое, чего обычно не замечают.

— Вот посмотри сюда. Практически везде все подчистили, а на воспоминания жены видимо рука не поднялась, — Леха показал мне воспоминания жены Железного Феликса, Софии Сигизмундовны. Статья называлась «С. С. Дзержинская. Пламенный революционер».

— И куда смотреть-то? — спросил я, после того как прочел.