Андрей Величко - Будем жить! Страница 5

Князь Глеб оказался сухоньким старичком лет этак примерно шестидесяти-семидесяти, лежащим под шкурами на топчане около печки. Вид у него действительно совсем нехороший, подумал Вячеслав и, представившись — «старшина Малой»! — присел рядом с больным.

— Да уж, всем малым малой, — слабо улыбнулся князь Глеб, — этот же каким же тогда у вас надо вымахать, чтобы большим прозвали?

Он хотел еще что-то добавить, но закашлялся.

— Болеешь, Глеб Ярославович? — сочувственно спросил заранее узнавший отчество князя старшина.

— Да, — кивнул откашлявшийся князь, — и, похоже, скоро приберет меня Господь, пора уже, я ведь шестьдесят первую весну разменял.

— Тогда ты меня, Ярославович, извини, я по-простому скажу, без церемоний. Хочешь, попробую немного тебя подлечить? Не гарантирую, что поможет, но и хуже вроде стать не должно.

Старшина вспомнил, как командир своими словами разъяснял им назначение шприц-тюбиков в аптечке, а то в инструкции все было слишком коротко и заумно вдобавок. Значит, антирад старику ни к чему, противошоковое тоже, а вот универсальный антидот не помешает. И антибактериальное, подумал Вячеслав, потрогав горячий лоб больного.

— Если отец Феодосий благословит, то пробуй, Защитник, — откинулся на подушки князь.

— Благословляю, — подтвердил приведший сюда Малого поп, судя по всему, самый старший среди чернорясой компании.

Сделав князю два укола и прописав продолжение постельного режима, Вячеслав наконец сел обедать в компании отцов Авраамия и Феодосия.

— Если князь все-таки не выживет, кто будет наследником? — поинтересовался старшина, отодвигая последнюю пустую миску и осматривая стол на предмет чем бы все это дело запить. Никаких емкостей в пределах досягаемости не обнаружилось, но тут в помещение впорхнула миловидная девушка и, поставив на стол два объемистых кувшина, выпорхнула обратно.

А очень даже ничего, подумалось старшине, если они все тут такие, то не так тоскливо будет и задержаться на годик-другой-третий. Девушка весьма привлекательно смотрелась не только по сравнению с деповскими бабами из подсобного хозяйства, к которым, чего уж греха таить, неоднократно бегал старшина, но и на фоне девиц из далекого поселка Сонково, откуда призывался Малой, она бы тоже не потерялась.

— В корень зришь, Защитник Слав, — кивнул отец Феодосий, — наследовать князю должен старший его сын, Мефодий, да вот только умишком он зело небогат. Младший, Игорь, хоть и молод годами, но куда разумней. Вроде старший согласился уступить княжий посох младшему, но недоволен он этим, ох, как недоволен. Опасаюсь я, как бы со смертью князя Глеба новой смуты не приключилось.

Старшина налил в кружку из чьего-то рога содержимое ближнего кувшина и отхлебнул. Вроде пиво, но кисловатое, зато крепкое. Сойдет, подумал он и поинтересовался:

— Новой смуты? Это что, выходит, они у вас тут часто бывают?

— Не часто, — вздохнул поп, — один раз всего и приключилось, но другого раза нам не надобно. Дело было так…

И дальше Вячеслав услышал следующую историю. Первый защитник неоднократно организовывал экспедиции, в том числе и на ледяной материк, северной оконечностью которого являлся полуостров русичей. И там, недалеко от линии на карте, за которой лежат земли, где летом солнце не заходит, зато зимой не восходит, была найдена огромная долина с горячими источниками и теплым озером посередине. Двадцать пять миль в длину и десять в ширину! И попасть туда можно всего двумя путями. Либо по перевалу, даже летом покрытому льдами, либо через большую пещеру. Самой суровой зимой в этой долине почти не бывает снега, а летом так и вовсе тепло настолько, что даже яблони там плодоносят, не говоря уж о ржи, репе и земляных клубнях, привезенных одной из экспедиций с Ближней Северной земли, то есть Америки. Долина была названа Райской, и основал там первый Защитник город, назвав его Москвой в честь места, откуда сам он был родом. Росла и хорошела Москва, поставляя всей земле русичей овечью шерсть, яблоки, кур и много чего еще, но после смерти Защитника москвичи помаленьку зазнались. Мол, а на что вы, в холодных камнях живущие, нам сдались? Корми тут всяких, не больно-то нам и нужны ваши ружья с порохом, никакому врагу к нам все равно не пройти. И вот сто пять лет назад и случилась смута, в результате которой в Москве сейчас свой князь. Церковь, правда, формально осталась единой, а что толку? Хотя, конечно, есть за что придать архиерея Московского анафеме, очень даже есть, но не дело церкви усиливать и без того имеющуюся вражду между русичами и москвичами.

— Нехорошо, конечно, — согласился старшина и подумал, что москвичи, оказывается, успели зазнаться не только на Земле, но и на других планетах. Но потом решил, что не все, взять хотя бы Патрика — такого друга еще поискать. Может, и в здешней Москве найдутся приличные люди? Надо будет прикинуть, как с ними связаться, да и вообще уточнить обстановку в этой самой Райской долине. Как, кстати, там, на оставшейся черт знает где Земле, чувствует себя Патрик? В госпиталь его увозили вроде живым, но когда теперь доведется с ним свидеться, даже если он таковым и останется — кто знает.

Друг старшины в это время лежал без сознания после, как это ни странно, довольно успешно проведенной операции. Около него дежурил фельдшер-срочник. А через стенку, в своем кабинете, сидел капитан медицинской службы Волин и тщетно пытался сообразить — а какое сегодня число? Последнее, которое он еще помнил, явно было двадцать шестым апреля, когда военврач, которого в бригаде именовали кто коновалом, кто Айболитом, а кто и просто алкашом, решил принять грамм сто или даже сто пятьдесят. В честь грядущего двадцать восьмого числа своего дня рождения. И принял, причем неоднократно, но вот дальше в памяти наличествовал зияющий провал. Ох, грехи наши тяжкие, вздохнул военврач и прислушался к что-то бормочущему под бодрую музыку приемнику. Ага, первомайская демонстрация в Москве… Да что же это, получается, что сегодня уже первое мая? Выходит, что так, тяжело вздохнул капитан Волин. Такого с ним еще не бывало. Нет, когда из памяти выпадал один день, случалось в общем-то не так уж редко. Иногда терялись и два, но чтобы четыре? Ох, допьюсь ведь я, сокрушенно подумал Айболит, но вдруг, похолодев, вспомнил эпизод краткого просветления. Операция на брюшной полости, и он ее проводит! Неужели зарезал?! На ватных ногах доктор вышел из кабинета и, держась за стенку, зашел в бокс при операционной.

— Больной отошел от наркоза, спит, температура тридцать семь и две, пульс шестьдесят, наполнение нормальное! — отрапортовал при появлении Волина фельдшер.

Капитан без сил опустился на банкетку. Пронесло, мелькали в голове сумбурные мысли. Да чтобы я еще когда так напивался… Это же мне последний звонок! Все, сейчас принять сто пятьдесят, даже, пожалуй, сто двадцать граммов, чтобы руки не так тряслись, и завязывать. Вот ей-богу, завязывать и все!

С такими мыслями Волин вернулся в кабинет, налил в мензурку чуть больше ста граммов спирта, выпил, задержав дыхание, после чего занюхал рукавом. И взял историю болезни лежащего сейчас без сознания пациента, которого он, оказывается, прооперировал, будучи в примерно таком же состоянии. Самое интересное, что в этой истории уже имелись какие-то записи! С трудом разбирая свой же собственный скачущий почерк, доктор прочитал: «сержант Патрикеев». Кошмар какой, да это же Патрик, то-то лицо сразу показалось знакомым! Один из немногих интеллигентных людей в бригаде, с которым доктору удавалось не только выпить, но и душевно поговорить при этом. Единственный, наверное, в этой дыре и в радиусе пятисот километров вокруг нее человек, который не только слышал фамилии Набокова или, скажем, Гумилева, но даже что-то ими написанное читал. Как же это его угораздило? Вместо диагноза были вообще какие-то невнятные каракули, заканчивающиеся кляксой. Что это тут за слово? Вроде перитонит… Да, надо маленько поправить, а то ведь такое никому и не покажешь. Значит, гнойный перитонит, показания к экстренной операции… Число? Господи, да что же это за цифра, вроде похоже на двадцать семь. Ладно, ставим двадцать седьмое.

Теперь история болезни имела уже почти приличный вид, ну, а некоторая ясно видимая торопливость при ее написании вполне объясняется сложной и срочной операцией.

Почувствовав удовлетворение от хорошо сделанной работы, капитан медицинской службы решил его усугубить, для чего в мензурку было налито еще сто грамм.

Надо сказать, что Патрику здорово повезло, что милейший доктор, будучи, так сказать, в сумеречном состоянии, поставил дату поступления на два дня раньше действительной, а дальше приплел гнойный перитонит вследствие запущенного воспаления аппендикса.

Совсем скоро сержанту предстояло в этом убедиться.