Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные Страница 5

У него не было ни детей, ни жены, ни каких-либо сердечных привязанностей, он не поддерживал связей с родственниками, зато состоял в переписке с множеством ученых людей из разных стран Европы. Он никогда не вел разговоров на религиозные темы (наша первая встреча оказалась поразительным исключением), хотя, как однажды обмолвился, в юности учился в иезуитской школе и всерьез готовился в монахи. Можно было лишь догадываться, какой жизненный путь увел его от теологии к химии, механике и инженерному искусству. В упомянутых науках он достиг величайшего совершенства, особенно же - в той части химии, которая касается пороха и других огненных составов. Я не могу назвать людей, ныне живущих или прежних, кои могли бы сравниться с ним в знании всех тонкостей приготовления и очистки ингредиентов разнообразных горючих субстанций. Его умение устраивать необыкновенные фейерверки с разноцветными огнями было просто беспрецедентно и нередко доставляло солидный дополнительный заработок, в прибавку к оплате за службу в венецианском Арсенале.

Тем не менее, мой учитель не был богат, по крайней мере в том смысле, что обыкновенно вкладывают в понятие богатства почтенные горожане. По натуре он скорее был мот, нежели стяжатель, но единственной роскошью, доступной его пониманию и побуждающей тратить сразу все деньги по мере их получения, служили книги и научные приборы. Я помню, какое потрясение испытал, впервые перешагнув порог обширной залы, служившей лабораторией и библиотекой в его жилище.

Перед тем мы долго петляли узкими и кривыми переулками где-то поблизости от корабельной верфи, и я почувствовал себя обманутым, когда профессор постучал в дверь ничем не примечательного и довольно облезлого дома - в моем представлении, столь выдающийся ученый муж должен был квартировать если не на площади Сан-Марко, то в ближайшем соседстве от нее. Впустившая нас уродливая и рябая служанка, приходившая каждый день из бедняцкого квартала, чтобы мыть полы, стирать и готовить, еще усугубила мрачное впечатление, равно как и ветхая разнокалиберная мебель в первой, проходной комнате, служившей одновременно прихожей, гостиной и столовой. Но как только синьор Витторио собственным ключом открыл другую, большую комнату, куда не было доступа прислуге - я застыл на пороге с разинутым ртом. Профессор, довольный, любезно пригласил меня проходить дальше (видимо, сочтя мое поведение правильным), и юный неофит вошел, озираясь на все стороны, как герой восточной сказки в пещере с драгоценностями. Повсюду меня окружали самые великие, самые истинные сокровища на свете - сокровища человеческой мудрости, плоды тысячелетней работы величайших умов, дающие верную надежду в скором будущем их причаститься, если, конечно, окажусь достоин. Напомню, что чтение книг к этому времени стало для меня такой же непобедимой привычкой, как винопитие для пьяницы.

Я занял в доме профессора положение столь же неопределенное, как назначение проходной комнаты, соединив обязанности секретаря, слуги и ученика. Если бы тетушка могла вообразить все многообразие ожидающих ее племянника занятий, она, пожалуй, не постеснялась бы спросить за мои труды целую лиру в день. Но мне то, что приходилось делать, представлялось не скучной обязанностью, исполняемой за плату, а захватывающе интересной игрой. Помимо чтения (ясным днем профессор еще мог различить мелкий шрифт, но вечером, при свечах, даже очки плохо помогали, и требовалась помощь моих молодых глаз) и выполнения разных мелких поручений, скоро я стал принимать участие в химических опытах и чрезвычайно увлекся пиротехникой. Впрочем, покажите мальчишку, который не увлекся бы, имея дело с настоящим порохом, да еще во время великой войны, когда вся молодежь бредила сражениями! Сначала мне поручались только достаточно простые работы, как растирание в ступке различных субстанций, когда же синьор Витторио убедился в старании и аккуратности нового помощника, сложность заданий стала постепенно повышаться. Лучшей наградой для меня было позволение самостоятельно смастерить какую-нибудь пороховую ракету для будущего фейерверка, либо почитать что-то из книг по собственному выбору. Эти поощрения очень непросто было заслужить, потому что профессор всерьез взялся за мое образование. Во-первых, он хотел, чтобы я вел для него записи под диктовку, однако нашел мой почерк совершенно неудовлетворительным. Мне были даны упражнения в каллиграфии, которые, вкупе с ревностным стремлением исправиться, принесли неожиданно быстрый результат. Следующей и более долговременной заботой стала арифметика, бывшая доселе постыдным пробелом в моих знаниях: я все еще пользовался помощью собственных пальцев, редко и с трудом преодолевая в счете пределы десятка. Превосходная память и привычка учиться самостоятельно оказались очень полезны, чтобы не слишком сильно обременять учителя и не отбивать у него охоту возиться со мной. Он обладал поразительным умением просто и наглядно объяснять сложные вещи. Помню, например, каким образом всего за один день я усвоил обыкновенные дроби и действия с ними. Стоял сентябрь, лучшее время года в Венеции, и профессор велел мне купить целую корзину фруктов у уличной торговки, снабдив необходимыми для этого несколькими монетами. Он разрешил позвать моих друзей и мы целый день, вооружась столовым ножом, делили спелые плоды, получая самые различные дроби. Некоторое время после, имея дело с дробями, я повторял про себя: 'над чертой яблоки, под чертой едоки', чтобы не спутать, что на что делится. Так же легко и непринужденно были пройдены многие другие отделы сей необходимейшей из наук. Обучение рисованию стало еще одним важнейшим занятием, однако, принадлежа к итальянцам лишь местом жительства, а не породой, в художествах я достиг малых успехов. Зато у меня отлично получалось чертить конструкции машин или ландкарты. Хорошие знания по части географии были приобретены благодаря моим детским фантазиям на воинские темы. Больше не путая мечты с реальностью, тем большую волю я давал воображению и представлял себя великим полководцем, обрушивающим удары непобедимых легионов на бегущих в панике турок. Громил врагов на разные лады, выстраивая в мыслях целые кампании. Какими бы наивными и фантастическими ни были мои воинские планы, они строились по имеющимся в кабинете профессора настоящим чертежам владений султана и становились с каждым годом чуть менее наивными, а ландкарты, употребляемые мной для этой игры, я вскоре мог нарисовать по памяти в мельчайших подробностях. В истории меня тоже более всего привлекало воинское искусство, тактика и стратегия, - всё, что давало пищу для упомянутых фантазий.

Может показаться странным, но я совершенно не могу припомнить, чтобы профессор когда-либо давал мне уроки механики, фортификации или пиротехники, составлявших его главное занятие в этот период жизни. Считал ли он преждевременным изучение их юношей, не освоившим сначала более элементарных знаний, или у него были иные соображения - мне неизвестно, однако все мои познания в этих науках приобретены между делом. Способный мальчик схватывал всё на лету и учился 'из-за плеча мастера', как говорят голландские ремесленники. Возможно, эта сугубо эмпирическая метода обучения послужила причиной неизменной преференции, которую я на протяжении всей жизни отдавал практическому изобретению вещей перед философским изучением натуры.

Надо сказать, что я не был единственным учеником или помощником синьора Витторио. Время от времени появлялись и исчезали другие ассистенты, более взрослые и подходящие по возрасту для занятий воинственными науками, превращающими знание в силу столь грубым и непосредственным образом, что сэр Фрэнсис Бэкон, наверно, поморщился бы от такой профанации своего замечательного афоризма. Однако профессору непросто было угодить, он легко раздражался при малейших признаках лени или тупости (подозреваю, это принесло ему больше неприятностей, нежели все гонители вольнодумства, вместе взятые), и ученики у него не задерживались. После того, как некий студент, опрометчиво допущенный в его библиотеку, продал задешево несколько редчайших книг и потратил деньги в припортовом веселом квартале, я увидел, каков мой учитель в настоящем гневе. Только то, что краденые раритеты удалось выкупить обратно, спасло шалопая от галер. Эта история окончательно испортила мнение синьора Витторио о молодых соотечественниках, коих он и ранее аттестовал как людей без чести, утверждая, что из-за них несчастная Италия не сможет иметь достойного будущего. Первый раз я увидел, что мое варварское происхождение можно считать преимуществом!

Так шел год за годом, и я был бы совершенно доволен своей судьбой, если бы тетушка, коей доставались все мое жалованье, была довольна получаемой суммой. Мысль о том, что она, возможно, продешевила, посещала ее с завидной регулярностью, а скорее, вовсе не покидала. С назойливостью кровососущих насекомых моя дорогая родственница снова и снова под разными предлогами, или вовсе без оных, возвращалась к одной и той же идее: потребовать прибавки у богатого скупердяя-ученого. Я молчал и терпел, как Муций Сцевола. Спорить с Джулианой вышло бы себе дороже, а уступить ей хоть единожды - наихудший выбор. Зная тетушку, можно было заранее предсказать, что, вдохновленная успехом, она утроила бы усилия и продолжила возвышать свои требования, добиваясь новых уступок и совершенно не заботясь о моей репутации в глазах наставника. Ясно представляя сию перспективу и не желая быть причисленным к категории бесчестных молодых людей, я с фанатической твердостью держался первоначальных условий договора, хотя профессор, вероятно, согласился бы повысить мою плату, если бы услышал такую просьбу.