Ворон и медведь - Андрей Каминский Страница 5

— И будет таиться от всех, скрывая свою веру? — бросил Атаульф, — как я? Мне и по сей день приходится участвовать в богомерзких обрядах перед кровавым идолом — как же, ведь я король, потомок Тюра. Лишь бы язычники, которыми я правлю, не растерзали меня за то, что я обратился к Истинному Богу! А мой сын принимает святое крещение не открыто, в отчине моего рода — тайком от всех, на чужой земле, вдали от отца!

Говоря это, он невольно повысил голос и Бадерих расплакался, испуганно смотря на отца. Герцог Гибульд повернулся к королеве.

— Брунгильда, дочь моя, — негромко сказал он, — тебе не пора собираться в дорогу? Оставь нас, ненадолго, с королем наедине.

— Как скажешь, отец, — Брунгильда улыбнулась пухлыми алыми губами, — если муж мой, король, позволит?

Атаульф досадливо кивнул и королева, ухватив за руку еще плачущего сына поспешно вывела его из королевских покоев.

— Все это временно, ты же понимаешь, — герцог повернулся к Атаульфу, — если франки помогут, тебе больше не придется считаться с мнением язычников и чтить идолов. А со временем, если будет на то воля божья — и вся Тюрингия обратится к Христу.

— Как-то плохо верится, — мрачно произнес Атаульф, — они все довольны своими богами. Что говорить о тюрингах и славянах — даже в вашей Алемании немало язычников среди знатных, о простолюдинах я и не говорю.

— Именно поэтому отъезд Брунгильды и Бадериха должен оставаться в тайне, — кивнул Гибульд, — ты прав, говоря, что и в Алемании, у твоего брата есть сторонники. Но все же у нас они слабее чем где-либо в Тюрингии, а значит, вашей семье там безопаснее всего. А когда придут франки — малыш будет под надежной защитой.

— Ага, в заложниках у Хлодомира — сказал Атаульф, отхлебнув вина из стоявшего на столе кувшина, — ладно, если по-другому нельзя — пусть будет так. Мне и самому станет спокойнее, если их не будет в Скитинге, когда сюда явится мой проклятый братец.

— Я не сомневался, что ты все поймешь, — герцог перехватил кувшин и сам сделал большой глоток, — а о себе не беспокойся: хотя я и отбуду вместе с дочерью и внуком, но здесь останутся алеманы, под командованием моего сына Родериха. А я постараюсь вернуться как можно скорее — уже с войском франков.

— Поскорее бы, — сказал Атаульф, — с этим двоевластием давно пора кончать.

— Так и будет! — Гибульд хлопнул зятя по плечу и вышел из покоев. В тот же миг раздался рык рогов — и, выглянув в окно, Атаульф увидел, как во двор въезжает с пару десятков всадников. Диковатые одежды из звериных шкур почти не скрывали доспехов, с пояса каждого воина свисал меч или боевой топор. Впереди, на свирепом черном коне, ехал молодой человек в синем плаще, с вышитым на нем серебряным валькнутом. С широкого пояса из черной чешуйчатой кожи, свисал длинный меч, где на богато украшенных ножнах вытесненный золотом медведь терзал серебряного волка. Глаза короля встретились с глазами его единокровного брата и Крут, в небрежном поклоне, наклонил железный шлем, увенчанный фигуркой ворона.

У входа в пиршественный зал Атаульфа встретил Родерих. Внешне он мало напоминал отца — красивый молодой человек с карими глазами. О родстве с герцогом алеманнов говорили лишь огненно-рыжие волосы, стянутые в узел над ухом. Отороченный золотом красный плащ был наполовину расстегнут, открывая франкскую кольчугу и длинный меч на поясе. Рядом с Родерихом стояло с десяток воинов: не только алеманнов, но и бавар — последние, хоть и оставались, в основном, язычниками, обычно держали сторону западных соседей. Да и сам Родерих женился на старшей дочери герцога Тассилона, уже подарившей ему двух сыновей.

— Он уже там? — спросил Атаульф, небрежно кивнув в ответ на почтительный поклон Родериха.

— Уже, — алеманн поморщился, — что-то празднует.

Раздавшиеся из-за дверей нестройные крики и грубый хохот, подтвердили слова Родериха.

— Что же мы найдем, чем его встретить, — сказал Атаульф, — пусть твои люди тоже войдут в зал. А ты — сядешь за стол рядом со мной. И отправь кого-нибудь за моей личной охраной.

— Как скажешь, — Родерих вновь поклонился, но Атаульф, уже не глядя на него, толкнул массивные двери из мореного дуба, входя в пиршественный зал. Большую его часть занимал длинный стол, почти сплошь заставленный бронзовыми блюдами с жареным мясом, копченой рыбой и ломтями желтого сыра. Рабы, пыхтя от натуги, метали на стол все новые и новые блюда, а также кувшины с пивом, медовухой и южными винами, что с необыкновенной быстротой исчезали в глотках пирующих. За столом сидели лучшие воины Крута — не только тюринги и славяне, но и саксы, авары, даны, даже варвары далеких восточных лесов, в плащах из волчьих шкур увешанных жутковатыми украшениями — выломанными человеческими челюстями. Одновременно телохранители и ударный отряд, эти головорезы неизменно сопутствовали сыну Ярославы во всех его сражениях и грабительских набегах.

Сам Крут сидел на углу стола, слева от того места, где полагалось сидеть королю. Он остался в доспехах, сняв лишь шлем, обнажив голову — бритую, по славянскому обычаю, с одной лишь прядью темно-русых волос. При виде брата он поднял золотой кубок, доверху наполненный вином.

— Наконец-то король! — сказал он, — клянусь Тором и Яровитом, мы все уже истомились в ожидании. Мне даже на миг показалось, что ты не так уж рад меня видеть.

— Я рад тебе, брат, — сказал Атаульф, усаживаясь за стол, — хоть ты и явился без предупреждения, тебе всегда окажут достойный прием в Скитинге.

— Ну я же и говорю, — усмехнулся Крут, — показалось. Выпьем за моего брата, лучшего из королей, благословленного Воданом, Ругевитом и всеми богами предков!

Издевательски улыбнувшись, при виде мимолетной гримасы на лице брата-христианина, Крут залпом осушил свой кубок. Атаульфу ничего не оставалось, как последовать его примеру.

— А где моя матушка? — спросил Крут, — я не видел ее при дворе.

— Не знаю, — пожал плечами Атаульф, — с тех пор как умер отец, она редко появляется в Скитинге.

—