Сергей Шкенев - Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле Страница 50

Одновременно с морской операцией в Финляндию вошла армия Кутузова. Поддержанная вновь образованной добровольческой дивизией, состоявшей преимущественно из поляков. Поставленный над ними генерал Багратион поначалу всеми силами отказывался от назначения, ссылаясь на полную невозможность обеспечить боеспособность волонтёров на должном уровне. Но Петру Ивановичу пришлось смириться… тем более, его солдат подразумевалось использовать в первую очередь как трофейные команды. Ну и, заодно, как громоотвод для недовольства местного населения.

Михаилу Илларионовичу, ввиду приближающейся зимы, не требовалось совершать чудеса героизма - всего лишь нависнуть над Швецией дамокловым мечом. В первоисточнике, правда, он над головой нависал… тут же, если посмотреть на карту, больше похоже на откляченную задницу. И коли риксдаг не склонен к французской любви, то поневоле пошлёт войска для парирования возможной угрозы с тыла. А мы… мы пока с фасадной части поработаем.

В самой России тихо - народ затаил дыхание в ожидании плюшек и плюх. Тут уж кому что достанется. Произошло несколько крестьянских бунтов, причём с одним из них случился полный конфуз - из-за проклятых англичан как-то упустили из виду братьев Воронцовых, и оба успели записаться на службу в штрафной батальон. Поэтому наспех подготовленное народное возмущение превратилось в сущий балаган, которым, впрочем, все участники остались довольны. Мужики получили вольную с землёй в аренду, а новоявленные штрафники - гарантию личной неприкосновенности на всё время службы. Думается, их теперь и на пенсию никогда не выгнать.

Крепостное право я так и не отменил. Честно говоря, просто испугался последствий. Объявлю всех вольными… дальше что? Все станут счастливы? Единственное, что сделал, это издал указ, по которому владеть крестьянскими душами разрешается только отслужившим в армии или во флоте не менее пятнадцати лет и вышедших в отставку в чине не ниже майорского. Но даже этого оказалось достаточно уже для дворянских волнений - некий тамбовский дворянин Антонов произнёс в тамошнем Благородном Собрании зажигательную речь, уличавшую Александра Христофоровича Бенкендорфа в подмене настоящего императора на фальшивого, сколотил отряд из восторженных недорослей, и ушёл в леса, намереваясь скопить силы и двинуться на Петербург во главе Третьего народного ополчения. Курьёз послужил немалой забавой и поводом к частым тренировкам тамбовского гарнизона - солдаты, отправлявшиеся против бунтовщиков, имевших одно только холодное оружие, стреляли из ружей горохом и крупной солью. Оперетка, одним словом. Чистая оперетка!

Дела в Европе обстояли немного хуже - неприятно оживилась Австрия, из Парижа доносили о полном уничтожении Египетской армии Наполеона, так и не дождавшейся нашей помощи. Буонапарте. Говорят, негодовал по поводу отказа русского царя, то есть моего отказа, поставить пушечное мясо для la belle France. Врёт, скотина, как сивый мерин. Я разве отказывал? Наоборот, целиком и полностью согласен был - на определённых условиях. Моя ли в том вина, что на выполнение этих условий у французов банально не хватило денег? Жмоты!

А в остальном всё тихо и спокойно - ждём известий из Стокгольма. Да, чуть не забыл… на свадьбе Фёдора Толстого и Лизаветы Лопухиной, будучи изрядно подшофе, вместо "горько" кричал "Гитлер капут!" На следующий день в Петербурге и окрестностях арестовали одного Гидлера, двух Хитлеров, нескольких Гитлевичей, неизвестно отчего - Булгакова, и, наконец, сенатора Хитрово. Потом, правда, разобрались и отпустили с рекомендацией сменить фамилию, особенно последнему.

- Павел! - голос императрицы за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности и спрятать за голенище сапога неосмотрительно оставленную на столе фляжку. - Ты опять грустишь в одиночестве?

- Дорогая, - стараюсь не дышать в сторону Марии Фёдоровны. - Душа моя, я вовсе не грущу, а работаю с бумагами.

- Вот именно, Павел. Всё время работаешь, работаешь, работаешь, и никакой личной жизни.

- Личная жизнь? Солнце моё, если что-то и было раньше… Сама знаешь прекрасно - ты умнее и красивее всех этих прости… хм… фрейлин.

- Возможно, - императрица улыбается нехитрой лести. - Но разве разговор об этом?

- А разве нет?

- Вот видишь, ты так заработался, что… Всё, бросай бумаги, нам необходимо развеяться.

- Каким образом?

- Мы пойдём в народ.

- Э-э-э…

- Нынче вечером в салоне у Вяземских Гавриил Романович Державин представит новую поэму, посвящённую героическим защитникам Петербурга. Ты обязательно должен присутствовать.

- Но удобно ли будет?

- Поедем инкогнито, всего лишь со взводом конвоя.

Ну что же, если женщина просит поэтический вечер, она его получит. А спорить… увольте.

Пять часов спустя.

- Лизонька, ты теперь замужняя дама, не забывай об этом!

- Матушка, вы напрасно беспокоитесь! - при выходе в свет Лизавете Михайловне Толстой, в девичестве Лопухиной, пришлось оставить домашнее "ты" и обращаться к матери исключительно на "вы". - Разговоры о нарядах давно вышли из моды, и обсуждение преимуществ казнозарядного оружия пред заряжаемым с дульной части не может считаться дурным тоном.

- Но твои неприличные жесты…

- Матушка! - возмутилась Лиза. - Как вы могли такое подумать? Я объясняла княжне Куракиной порядок подготовки к стрельбе штуцера старого образца!

- Значит это…

- Ну конечно же подразумевался шомпол, а не то, о чём вы подумали.

Дарья Алексеевна мило покраснела:

- Ни о чём и не думала.

Лизавета Михайловна поправила повязку, поддерживающую повреждённую в бою руку, проследила, чтобы та не закрывала Георгиевский крест на груди, и улыбнулась в ответ:

- А отец Николай такой мужественный!

- Ты это к чему?

- Да просто к слову пришлось. Он здесь, кстати.

- Где? - Лопухина-старшая вскинула голову, оглядывая залу, но тут же опомнилась. - Ах ты проказница!

- Лиза, смеясь, убежала, а вниманием Дарьи Алексеевны завладела подошедшая хозяйка салона. Вид Зинаиды Петровны говорил о крайней её взволнованности и озабоченности.

- Мне только что сообщили, будто сам государь намеревается приехать суда! Боже мой, Дарья Алексеевна, я боюсь!

Лопухина удивлённо подняла брови:

- Кого?

- И кого, и чего…. всего боюсь.

- Павел Петрович в высшей степени добрейший человек, Зинаида Петровна, но если вы чувствуете за собой какую-нибудь вину…

- Вам хорошо говорить, - Вяземская готова была расплакаться. - Ведь фабрика по выделке патронов и ракет, куда вложены ваши средства, куда как ближе государю, чем мои суконные мануфактуры.

- Ну полно… Вот возьмите Нарышкиных - те вообще намерены заняться перевозкой грузов по рекам.

- Как так? - от удивления у Зинаиды Петровны пропало всякое волнение. - Но это же неблагородно!

- А механика?

- О, механика - шарман!

- Вот! - Лопухина со значением улыбнулась. - Кирилл Ильич после ареста и суда три месяца ходил в бурлаках, и мысль там ему явилась - устроить судно с паровой машиной, чтобы сама гребло, и другие за собой тянула. Представляете, десять тысяч пудов одновременно?

- Да ну? - восхитилась хозяйка салона. - Это совсем другое дело! Паровая машина - тоже очень благородно! Вы не знаете, Дарья Алексеевна, в Швеции их применяют? Если привезут трофейные, я бы купила сразу две.

- Тоже для судов? В Англии, говорят, уже начали ставить.

- Ах, не упоминайте этих мерзавцев! - Зинаида Петровна, муж и старший сын которой оказались вовлечены в мартовский заговор и погибли в Ревельском сражении, резко переменила настроение.

- Простите…

- Пустое, я почти привыкла… Пойдёмте лучше к роялю. Вы слышали, какой у красногвардейского священника чудный баритон?

- Нет, - ответила Лопухина и почему-то опять покраснела.

- Как, вы пропустили такое несказанное удовольствие? Возмутительно и непростительно! Ничего, ещё не поздно исправить досадное упущение, - Вяземская взяла Дарью Алексеевну за руку и чуть ли не силой повела к роялю. - Отец Николай, где же вы? Кто обещал нам исполнить новый романс? Обманывать дам нехорошо!

Капитан Тучков лично вывел к инструменту упирающегося священника и поклонился:

- Гвардия никогда не отказывается от своих обещаний, мадам! Он конечно же споёт, давайте попросим! Есть желающие аккомпанировать?

Таковых оказалось слишком много, и Александр Андреевич, дабы никого не обидеть, сел за рояль сам. Пальцы, с одинаковой нежностью умевшие ласкать шпагу и женщин, пробежались по клавишам. Отец Николай нервно сглотнул и выдохнул, глядя Дарье Алексеевне прямо в глаза:

- Я исполню… прошу простить, это не моя песня. Его Императорское Величество напевал как-то раз, вот я и…

- Пойте! - попросила Лопухина, не отводя взгляда.