Наталья Болдырева - У обелиска (сборник) Страница 50

– Скажете тоже, – отмахнулась она, достала папиросу. Рыбнев поспешно подал огня, закурил сам. Они присели в сквере на скамью, глядя на проспект, неторопливо погружающийся в сумрак.

– Скажу. Вы словно и не были никогда на войне. Такая золотая, мягкая, ситец с васильками. А я, признаюсь, все никак не найду себя здесь, в мирной жизни. Вроде смеюсь, стараясь смотреть вперед, а все кажется, будто позади остался, там. Ложку в сапоге ношу, вот. Каково, а?

Константин вынул ложку, легко постучал себя ею по лбу.

– Вот здесь она у меня засела, Зоя Васильевна, война эта. И не знаю, как ее, проклятую, выковыривать. Хочу быть мирным, а все по ночам вскакиваю. Знаю, что вы скажете, знаю. Что и здесь есть для нас дело, можно пользу приносить. Страна только голову поднимает после черных лет. Вы не говорите такого, я сам себе каждый день говорю. Вы лучше научите, как жить, будто не было ее. Я уходил когда, думал: вернусь, и все будет по-старому. А вернулся – мамы нет. Дома вроде все по-прежнему, а я словно чужой в нем. Не знаю, как бы жил, если б не Лев Сергеевич и его госпиталь. Он не любит с людьми договариваться – раздражается сильно, а я, сами знаете… – Константин усмехнулся. – Вот вы, такая, веселая, добрая, сильная, как сумели вы это сделать? Как научились всему заново? В платье ситцевом ходить, картошку варить на общей кухне? Сидеть вечером под лампой и читать, не вслушиваясь в тишину?

– Не научилась. Я все думала, что из-за Оли это. Ее ведь почти каждый день вызывают на тяжелые маготравмы. Потом ей плохо приходится, вот я и начеку все время. Думала, одна я такая, никак не вернусь, а получается – и вы тоже. Мне ребята снятся, раненые, которых возила, мертвые снятся часто. А там, на фронте, все дом снился, двор наш, школа. Я тоже думала, что вернусь, будто не уходила, только… вы не подумайте плохого, но… вот сижу с вами здесь, и словно бы больше дома, чем там… под лампой. О чем, как говорить с ними – не знаю…

– Эх, товарищ Волкова, – хлопнул ладонью по колену Константин. – Что бы майору вас к нашему госпиталю приписать… Не соглашается пока. «Слизи» с каждым днем все больше, такие, как Оленька, на вес золота. На страну – десяток, не больше. Вот выдумал бы этот ваш знакомый, товарищ Крапкин, такую формулу, чтобы всю «слизь» обратно под землю загнать, и тогда перебрались бы вы с Ольгой к нам в Рязань. Хорошо было бы, верно?

Рыбнев спрятал грусть под улыбкой.

– Верно, – согласилась Зойка. Помолчала. – Странно: вот вы сейчас улыбаетесь, но глаза грустные. А раньше, когда мы вместе служили, всегда наоборот было. Вроде и строгий ходите, а глаза смеются. Не могу я таким вас видеть, Костя. Бросьте вы улыбаться. Ведь передо мной можно не притворяться. Только глаза те – верните. Вам печаль очень не к лицу. – Зойка ткнула его кулачком в грудь.

– Где же я вам веселые глаза добуду? – расхохотался Рыбнев.

– Днем сегодня они у вас прежние были, а теперь…

– Днем я вас встретил, а теперь я от вас уезжаю, – перебил ее Константин. Он хотел сказать еще что-то, но Зойка вскочила, не давая ему опомниться.

– Ой, мамочки! Да мы же на поезд ваш опоздаем. Идемте, идемте же скорее!

Стук колес еще отдавался эхом в ушах, когда Зойка вернулась. В комнате было тихо и темно. Когда она открыла дверь, Оля приподнялась на постели.

– Спи-спи. Уехал, – прошептала она, подходя к постели дочери. Видя, как заблестели в полутьме Олины глаза, Зойка поцеловала ее в лоб. А потом еще раз, шепнув: «Товарищ политрук просил передать, чтоб никакой слякоти».

Нона не находила себе места. Больше недели прошло с тех пор, как Крапкин, вымарав из ее памяти добрых полчаса, покинул их квартиру, и с тех пор никак не давал о себе знать. Даже проходящим мимо отдела его никто не видел. Девушки смотрели на Нону с жалостью. От этого становилось еще хуже.

И во всем была виновата Оля. Девочка и не скрывала, что совершила ошибку, дав магу знания, о которых он просил. Подарок, видимо, оказался слишком щедрым. Но неужели же то, что она видела его в какой-то неприглядной ситуации, могло стать причиной такого поведения? Может, она сказала или сделала тогда что-то ужасное, а маг протер это из ее памяти, не дав даже шанса извиниться за свои слова?

Нона не знала, что предполагать. Пару раз она под разными предлогами подходила к лаборатории Крапкина, но та была заперта изнутри и на двери светилась руническая табличка «Эксперименты, опасные для жизни». Даже расчеты по своим экспериментам Леонид Яковлевич передавал теперь не Ноне, а непосредственно Елене Ивановне, которая, сколько Нона ни заговаривала с ней об этом, в бумаги заглянуть не позволила.

Ощущение вины росло, причиняя почти ощутимую боль, которая наконец превратилась в злость. С каждым днем Нона все больше сердилась на мага. Злость росла, приобретая вектор и силу, и детонировала в одночасье, когда один из лаборантов Крапкина принес Елене Ивановне очередную порцию расчетов.

– Вам ничего нет, Нона Васильевна, – глядя в стол, проговорил он и вынырнул за дверь.

Нона, не произнеся ни слова, встала и быстрым решительным шагом направилась за ним. Успела поставить ногу в прихлоп двери, пока юноша не запер ее, рванула тяжелую бронированную створку на себя.

– Нельзя сюда, Нона Васильевна. Извините. Опасно… – попытался остановить ее кто-то, однако Нона уже вошла и, не мигая, смотрела на доску, на которой были развешаны карты, испещренные флажками и пометками, длинные свитки топографической магометрии и несколько фотографий, на одной из которых она узнала племянницу.

– А я-то все прятал от вас, Нона, – грустно проговорил Крапкин. – Думал, проверю все и уже потом скажу. Удивительная вы все-таки женщина, ничего от вас не утаишь.

– Как это?.. Что? – попыталась выговорить Нона, однако нужные слова никак не шли в голову.

– Подойдите, посмотрите. Что непонятно будет, я расскажу. Благодаря воспоминаниям, что подарила мне ваша Оля, я кое-что понял… и не скажу, что рад этому. С одной стороны, это поможет уничтожить «слизь». Точнее, поможет сделать так, чтобы она больше не появлялась. С другой…

– Все-таки, Нона Васильевна, может, дождемся результатов повторных тестов? – шепотом спросил маг Крапкин. Нона посмотрела на него строго. Зойка хорошо знала этот взгляд: сестра всегда смотрела так, если ей казалось, что младшая не понимает очевидных вещей.

– Оле нельзя больше лечить, – резко подытожила она. Зойка не понимала, чего от нее хотят. Едва она вышла из палаты, все еще сжимая в руке свернутый в трубку довоенный «Октябрь» – читала выздоравливающим «Горячий цех» Полевого, – как ее подхватила под руку сестра, позади которой маячил мрачный, как могильщик, институтский маг, и потащила в ординаторскую. Там – чудом или волей мага – не было ни души. Нона отступила к двери, а неуклюжий колдун из института вывалил на Зойку торопливым шепотом целую кучу цифр и данных, то и дело неуверенно заглядывая в глаза Ноне. Они оба смотрели так, словно Зойка обязана была сама догадаться, как реагировать. Но она не могла, не понимала, о чем речь.

Оля лежала в кабинете главного врача, прикрытая халатами и накрепко прикрученная к кушетке. Раненых магов привезли утром, так что девочку пришлось вызвать с первого урока, и майор наорал на Зойку прямо во дворе перед соседскими бабушками, у которых она как раз забирала белье для стирки. Белье пришлось оставить изумленным и напуганным старушкам. Румянов бранился всю дорогу, требуя, чтобы Зойка всегда находилась поблизости от дочери, потому что Олина помощь может понадобиться в любой момент. «Вот увезем ее на вертолете магов спасать, а вас оставим по дворам побираться. Превысим километраж «Материнского слова» – что будет? Или задержимся поблизости, но больше чем на трое суток. Проклятье хотите попробовать, Зоя Васильевна? Все гордость ваша! Хотите своими силами жить. За то и платим хорошо, когда страна в руинах, чтобы вы от дочери не отходили. Хотите сами зарабатывать – устройтесь в школу полы мыть, но чтоб при Оле быть неотлучно».

Слова майора еще гудели в голове, не позволяя пробиться крапкинским цифрам.

Тут-то и рубанула Нона, слишком хорошо видевшая по лицу младшей сестры, что та не понимает, в чем дело:

– Оле нельзя больше лечить. Ни ей, ни кому из таких, как она. – И добавила, видя растерянное недоумение сестры: – Чем больше лечит, тем больше «Серой слизи» будет выкипать из земли. Видишь?

Маг расстелил на столе главврача поверх разложенных медкарт разрисованные карты разных районов.

– Тебе сейчас об этом Леонид Яковлевич говорил, но ты как будто и не слышала. Вот, видишь даты под флажками? Ты на синие смотри – это Олины. Каждый раз, когда она лечит, в то время когда лежит привязанная, – «слизь» кипит.

– А остальные чьи? – всматривалась в карты Зоя.