Вера Ковальчук - Эльфред. Юность короля Страница 50

— Глотай-глотай. Не вороти нос.

Король пил, захлебываясь. Должно быть, горячее вино мгновенно подарило его телу ощущение жара, на лбу выступили капли пота, а на щеках вспыхнули алые пятна. Как только на повязке был сделан последний узелок, короля подняли и бегом понесли в ближайшую келью.

— Что будем делать теперь? — Эгберт схватил Эльфреда за локоть и остановил. — Приказывай.

— Думаю, и без моих приказов все понятно. Готовиться к штурму, и поживее.

— Датчане не смогут попасть в Уилтон. Здесь всего один мост, и тот…

— И тот вы опрокинете в ров, как только опустится вечер. Разумеется. Но не надо думать, что, если уж стены так крепки, а ров так широк, не нужно прилагать сил, чтоб обеспечить безопасность. Иди, следи, чтоб крестьяне не разбредались и не трусили. И скажи Кенреду, чтоб позаботился о раненых. Он-то, кстати, жив?

— Жив, — рассмеялся Эгберт. — Его при мне перевязывали, а он крутил глазами и орал, что сейчас всех положит, если его не пустят к датчанам.

— Значит, ничего серьезного, — принц на миг погрустнел. Он подумал об Аларде. Как ему не хватает его хлестких и точных советов. Потом вспомнил, что раненый старик настоял на том, чтоб остаться в Уилтоне, и немного повеселел. Пусть он не сможет биться, но уж посоветовать что-нибудь — наверняка не откажется.

Эльфред поспешил в келью, где положили его брата. Там вовсю суетились монахи, в маленькую печурку, дымящую, будто огромный очаг, подбрасывали сухих полешек, на столе двое монахов-травников разворачивали свой лекарский скарб. Этельреда положили на длинный топчан, застланный грубым покрывалом. Он лежал, дыша с таким трудом, что это было слышно даже, несмотря на шум вокруг. На земляном полу был набросан тростник, он поскрипывал, и когда Эльфред шел к топчану брата, ему казалось, что он идет по снегу.

Руки у Этельреда были холодны, как лед. Как только принц взял его за руку, синие веки дрогнули, и на младшего брата взглянули полные муки глаза старшего. В первый же миг Эльфред подумал, что король совсем не похож на самого себя. Что-то стерло с его лица привычные черты, заменило их другими. Потом молодой воин сообразил, что брату просто больно. Постоянная боль, перемешиваясь с дурнотой и слабостью, искажает черты. Лишь когда человек понимает, что истекают последние мгновения, и тело перестает чувствовать, на некоторых снисходит успокоение. На некоторых — наоборот, смертельный страх.

— Наклонись, — прошептал Этельред. У него не было сил говорить в голос.

Эльфред наклонился к самому лицу брата.

— Дай мне вина.

Горячее вино стояло на камне рядом с топчаном. Камень с плоской вершиной должно быть использовали вместо маленького столика. Принц взялся за кубок, не чувствуя жара и нисколько не обжигаясь. Несколько глотков пряного вина снова ненадолго вернули живые краски в черты Этельреда. Он завозился и потянулся к груди.

— Давит.

— Тебе кажется. Монах отлично наложил повязку, поверь мне. Просто болит рана… Хочешь чего-нибудь поесть? На поварне варят мясо, можно приказать мясного взвара.

— Нет, — король поморщился, но вяло. Он устал.

— Тебе нужны силы.

— Ладно. Прикажи. Но чтоб посолили.

Один из послушников, ждавших у порога кельи, выслушав приказ, тут же вскочил и убежал. Можно было не сомневаться — приказ выполнят быстро.

— Брат…

— Да?

— Ты меня ненавидишь?

— Что за ерунду ты говоришь? — обозлился Эльфред. — Как ты можешь такое говорить? Ты — мой брат…

— Я тебя оскорбил.

— Я тебя простил.

— Я умираю…

— Прекрати. Ты будешь жить. Здешние монахи знают свое дело. Они тебя поставят на ноги.

— Я умираю.

— Ерунда.

— Нет. Теперь ты король, — Этельред с трудом перехватил воздух, вздохнул и попытался повторить то же самое громко. Но у него не получилось. — Позови моих эрлов.

— Тебе не стоит напрягаться. Поспишь, поешь, и потом, если захочешь…

— Потом — не захочу. Сейчас зови. Делай! — приказ, отданный яростным и прерывающимся от слабости шепотом, мог бы показаться комичным, если б не был так горестен.

Эльфред подчинился. Выполнить приказ короля оказалось совсем не трудно — те эрлы, кто не был серьезно ранен и не погиб, ждали снаружи кельи, будто угадали, что понадобятся.

Повторить свои слова каждому Этельред, конечно, не смог бы — просто не хватило бы дыхания. Но хватило только двоих. Выслушав короткую фразу короля, они громко повторили ее остальным, и никто не усомнился в истинности сказанного. Слушая своих эрлов, правитель едва заметно кивал. Знатные саксы молчали, и то и дело поглядывали на короля. Они, конечно, не хотели сделать ему еще больнее, но в каждом взгляде он видел приговор. Никто не сомневался, что Этельреду осталось жить всего ничего.

Только Эльфред смотрел на него иначе. Сдвинув брови, он следил за каждым движением, каждым жестом брата, готовый помочь, и взгляд его скорее выражал озабоченность, заботливое участие и готовность бороться за жизнь родича, пока это будет возможно. Черпая успокоение и силу в его глазах, король жестом отпустил своих эрлов.

Теперь ты король, — повторил он Эльфреду. — Только… Я знаю, ты ее не любишь, но… Но позаботься о Вульфтрит. И о моих детях.

— Конечно. Твоей дочке я дам хорошее приданое.

— А сыновьям?

— Сыновьям приданое ни к чему. Я помню, ты готовил младшего сына к духовному пути. Я отдам ему Кентербери.

— Тебе лишь бы смеяться, — вздохнул Этельред. И затих.

Нет, он не умер — просто уснул, да так крепко, что даже мясной бульон не смогли в него влить. Специально для короля зарезали курицу, сварили, но толку с нее вышло еще меньше, чем с мясного взвара. Сон перешел в забытье, и жизнь правителя теплилась так незаметно, что то и дело монахи брались за легкие перышки или за серебряное зеркальце. Но, уловив дыхание, пусть и слабое, но более или менее ровное, ненадолго успокаивались.

Король умирал еще два дня. Его поили бульоном и вином, а он уже ни на что не реагировал, лишь изредка сквозь стиснутые зубы прорывался слабый стон. О его состоянии никому не объявляли, эрлы почти не обсуждали это между собой — зачем, ведь дальнейшее было очевидно. Этельред умрет, никто из лекарей не давал надежды на иное, и наследует ему младший брат.

— Давно пора, — пробормотал один из старых эрлов, сторонник Эльфреда.

Ему вторили очень многие, но в большинстве своем молча.

Никому из солдат не рассказывали о происходящем, но все без исключения прекрасно знали, каково состояние правителя и что по этому поводу думают знатные эрлы, и как держится Эльфред. А ведь именно ему вскоре предстоит короноваться в главном храме Солсбери. Если, конечно, датчане не сотрут с лица земли королевство Уэссекс. Подобные предположения высказывали только в виде грубой шутки, и вряд ли кто-то из солдат действительно верил в подобный исход. Во-первых, они доверяли Эльфреду, а во-вторых, самое гиблое дело — накануне боя мучить себя подобными сомнениями.

Бои продолжались. Датчане упорно штурмовали Уилтон, уверенные, что за стенами помимо монахов, всегда не слишком любивших драться, осталось считанное количество настоящих воинов. Монахи драться не умели, но и распахивать ворота перед завоевателями в надежду на милость тоже не собирались. Конечно, Эльфреду пришлось потратить немало сил и даже взять на себя смелость попроповедовать. Но он, несколько лет обучавшийся в Риме и наизусть знавший не только Евангелия, но и большую часть Ветхого Завета, смог убедить всех, что Господь велел биться с нечестивцами-язычниками всеми доступными способами, отстаивая христианство. Он сравнил битву против датчан с подвигами мучеников, и даже аббат согласился с ним.

К тому же, северяне не учли, что на стенах стоит немало керлов, знающих, что такое борьба за жизнь. Они отлично стреляли, и уже это досаждало датчанам весьма серьезно.

Эльфред сперва жалел, что отослал Ассера, потом жалеть перестал. Ассер прекрасно знал язык датчан, принц понимал его намного хуже, но даже его знаний хватило, чтоб понять, какие оскорбительные вещи кричат противнику северяне, видимо, надеясь таким образом выманить его за стены. Эльфред радовался, что его люди не могут понимать, что орут штурмующие. Если бы понимали, может статься, принцу и не удалось бы удержать разъяренных солдат.

Воинов у него мало, и почти все те, что еще могли сражаться — легко ранены. Выводить их в поле было бы самоубийственным шагом.

Он старался присутствовать на стенах и следить за всеми стычками датчан. Его присутствие успокаивало воинов и дисциплинировало крестьян — они выпускали стрелы лишь тогда, когда были уверены в прицеле, и не горячились. К тому же, хоть штурм шел совершенно традиционно, принц был уверен, что в любой момент его может ждать какая-нибудь неожиданность, и лучше быть на месте. Наверное, именно поэтому он узнал о смерти своего брата одним из последних.

Эльфред был еще молод — неполные двадцать два — и к смерти относился совершенно спокойно. Он выслушал Осмунда, сообщившего ему, что Этельред полчаса назад испустил дух (Осмунд был сильно ранен в плечо и не мог сражаться, но ходил легко), кивнул и вернулся к тому, что ему казалось более важным — к штурму.