Александр Карпенко - Грань креста (дилогия) Страница 51

— Что так долго собирался?

— Я не думал, что вы это всерьёз.

— Думать, я смотрю, занятие тебе вообще несвойственное. Что, братцы, помилуем дурака?

— Как прикажет госпожа доктор.

— Тогда милуем условно, до первого вранья. После него процедура возобновляется и проистекает уже без перерывов. Доступно?

Наркоша усердно закивал, согласный уже абсолютно на всё, лишь бы не рассердить это ужасное маленькое чудовище.

Ответ на два вопроса из трёх образовался очень быстро. Захоронка отравы оказалась предельно бесхитростной — она была складирована на полках обширного погреба. Судя по маркировке на упаковках, срок годности истёк давным-давно. Ни один медик в жизни бы не рискнул вводить кому-либо столь явно негодные препараты. А наркоману — без разницы. Ему на всё наплевать.

Такая штучка: чернушка называется. Берётся опий-сырец, кладётся в ложку, греется на огне, покуда не превратится в уголь. Порция этой сажи разводится водой (конечно же не дистиллированной и даже не кипячёной, а просто из-под крана, а то и вовсе из ближайшей лужи). Набирается в шприц и вводится себе в вену. Не зря у тех, кто по долгу службы имеет дело с подобной публикой, родилось присловье: «Вена — большая помойка».

Запуганный внучек богомольной бабушки (кстати, где она?) клялся и божился, что, осознавая конечность запасов продукта, пользовал его исключительно сам, по деревенской жадности никого не впутывая. Навряд ли он врал под угрозой применения третьей степени устрашения.

Уничтожение наркотической дряни оказалось непростой работой. Патрик взмок, орудуя прикладом, а я — не меньше, долбя упаковки кирпичом. Товарный же запас на полках если и убыл, то для глаз незаметно.

— Не, мужики, вы всё-таки бестолковые. Так до завтра возиться можно.

— У тебя есть другие предложения?

— А что, я замечена в пустом критиканстве? Я ж не парламентская оппозиция. Значит, так. Берём…

Взяли. Перетаскали во двор, рассыпали по земле. Патрик завёл машину и принялся утюжить кучи аптечных коробок грубыми колёсами вездехода под горестные завывания наркоши, оплакивающего потерю источника своих утех. Минут через сорок всё было кончено. Остался только вопрос о происхождении изничтоженного.

Вызнать место, где он находит дурь, тоже не составило труда, и, закинув недоделка в салон, мы незамедлительно отбыли в указанном направлении. Путь оказался недолог, вскоре мы уже созерцали полузатонувший в небольшом болотце грузовой прицеп с рыжим от ржавчины контейнером, косо торчащим из вонючей тины. Заглянули в распахнутые дверцы. На зловонной поверхности воды, залившей пустой железный короб, плавала этикетка с ещё читаемой надписью: «Промедол».

Всё сходится. Интересно, как это удалось списать такую огромную партию, утопленную нерадивым водителем? За одну нечаянно разбитую ампулу мало что не судят, а тут — несколько тысяч.

— Может, их и так уже списали и налево пустить собирались? Да нет, тогда бы точно не бросили. Кто деньги бросает? — рассуждал я вслух.

— Шура, всё проще. — Люси выудила откуда-то из липкой жижи расползшуюся пачку накладных. — Вот, пожалуйста: грузополучатель — онкологический диспансер. Я так полагаю, что отправили эту дрянь, а получать оказалось некому — контора прекратила существование. Вот и притопили в глухом месте, с глаз подальше.

— Можно было бы нам отдать или там больнице.

— Чудак ты, Шура. Это ж пришлось бы переоформлять все бумаги заново. Оно кому надо? Выбросить намного легче. А отпускай-ка ты нашего придурка. Всё, что нужно, мы уже выяснили.

Освобождая пленника от оков, я поинтересовался у начальницы:

— Люсь, а что ты так жуть гнала?

— Знаешь, я до дрожи испугалась, что кто-то мог наладить сюда поставку этой пакости. Прикинь, что было бы. Или мало у себя дома нагляделся? Эй, а ты что стоишь? — окликнула Рат торчащего столбом клиента. — Вали отсюда, свободен.

Тот, однако, вовсе не обрадовался освобождению и не полетел прочь, как можно было бы ожидать.

— Ну, что застрял? Двигай!

— Простите, госпожа, но лучше б вы меня застрелили. За что мне такие муки?

— О чём ты?

— Я ж помру без морфия.

Мы озадаченно переглянулись. А ведь впрямь сдохнуть может! Смерть притом будет весьма долгой и тяжёлой. И даже если этого не произойдёт, существование его на ближайшую пару недель окажется наполненным всеми муками ада.

— Да, чуток недодумали. А может, в дурку поедем? Там тебя подлечат.

Вообще-то по-настоящему наркомана исцелить практически невозможно. Проводимое лечение устраняет физическую потребность в наркотике, но не тягу к самому занятию. Нужно огромное собственное желание и изрядная сила воли, чтобы не «сесть на иглу» вновь. Большинство вскоре опять берутся за старое.

Но в данном случае шанс на успех был. В этом мире не торгуют героином на каждом углу, как у меня на родине. Если наш приятель не переключится на городскую химию, то у него есть возможность полностью забросить свою поганую привычку. По крайней мере, теоретически.

— А что, можно? Вы меня правда туда отвезёте?

— Что ж с тобой делать, залезай. — Рат поволокла из папки направление на госпитализацию.

Минут через двадцать мышка раздосадованно хлопнула себя лапкой по лбу:

— Ах, я дура старая! Совсем памяти не стало!

— Что такое, начальница?

— Бабку-то я услала с глаз подальше, чтоб при допросе не мешала. А то ещё жалобы писать станет, сам понимаешь.

— Ну и что?

— Так она небось мою бусинку до сих пор варит!..

Глава седьмая

Не забыть, не стереть, не избавиться. Сколько ни убеждай себя, всё равно не вытравишь. Слишком долго там прожито, слишком многое пережито. Там сейчас весна.

Набухли и лопнули почки — зелень ещё молодая. Чистая, клейкая. Белое кружево черёмухи одурманивающе выплёскивается из садов на улицы. Земля и трава после дождика пахнут упоительно. Солнце, одуванчики и крокусы соревнуются в желтизне.

Столько красивых женщин вокруг — и где они только зимой прятались? Распускаются цветы, распускаются надежды, зацветает любовь…

И-и-и, эк тебя занесло! Весны здесь в помине нет, как, впрочем, и зимы и осени — сплошь бесконечное умеренное лето. Или неумеренное, коль в Пески забуришься. А какая там, к чертям, любовь по дежурству?!

Так себе, покачивается на стоянке пустой с виду автомобиль. Хлопнет по борту ладонью проходящий мимо: «Бог в помощь, коллега!» Оттуда — смущённый кашель. Вот и вся тебе любовь.

А у меня — опять не как у людей. Влюбиться всерьёз и основательно учудил прямо на рабочем месте. Но продолжаться и развиваться нашим новым отношениям только там было бы, конечно, невозможно.

Я столько времени видел тебя исключительно на людях, что, начиная с самого первого свидания, выбирал для встреч как можно более укромные уголки. Влюблённым вообще не требуются свидетели, они даже в толпе сами по себе, а уж мне вдвойне не хотелось, чтобы кто-то нарушал наше уединение.

Где ж уединиться? Таким нехитрым предметом, как постель, были мы не богаты. Ни мне тебя к себе домой позвать, ни наоборот — нам и в голову бы не пришло, знай даже твёрдо, что там никого из семьи не окажется.

А уж унижаться до того, чтоб просить у друзей ключ от квартиры… Брр-р! Слишком я дорожил тем, что приобрёл. Лучше просто неспешная тихая прогулка — рука в руке, разговор вроде ни о чём, а в то же время о таком важном для нас, — чем торопливая случка в наполненном чужими вещами и запахами незнакомом месте. Не понимаю.

Зато были — лес, луг, река. Чаще отправлялись на реку-в одно и то же место. Так и звали его уже: «наш куст».

Куст гостеприимный — прикрывает от нескромного взгляда с противоположного берега, а после полудня протягивает нам прохладный язычок тени. Из-за близости воды в тени порой зябко — не беда, всегда можно отойти на пару шагов погреться на солнце. Тихо. Пусто. Спокойно. Никого — разве что изредка проплывёт по реке лодка или протянется по небу ширококрылым крестом цапля.

Солнышко горячее, а ты белокожая. Чтобы не обгореть, надеваешь мою лёгкую летнюю рубашку. Выдавали когда-то на службе такие — я взял. Почти ею не пользовался, а вот теперь нашлось применение.

Выглядишь ты в ней потрясающе привлекательно и совсем иначе, чем я привык за долгие годы. Ничего общего с собранной, колючей, резковатой госпожой доктором — милая, уютная женщина. Такая желанная и близкая. Любимая…

С незапамятных времён имел я редкий талант — разворачивать свернувшихся в клубок, изготовившихся к обороне ёжиков. Положу колючего на ладонь, поговорю с ним тихонько. Тот послушает, сперва чуть расслабится, подумает немного — и вот уже лежит в руках, раскрыв для моих поглаживаний и почесываний мягкий животик, пофыркивая и забавно шевеля подвижным чёрным носиком.