Завещание фараона - Ольга Митюгина Страница 51

Агниппа глубоко вздохнула и осторожно высвободила свою руку из пальцев молодого человека.

— Атрид! — твердо заговорила она, покраснев так, что позавидовала бы и Эос[1]. — Ты ошибаешься. У меня нет причин обижаться на тебя. Поэтому у меня нет причин брать твои цветы. Я… — она замялась под его испытующим взглядом. — Я просто подумала, что нам нельзя… слишком часто говорить… а тем более встречаться наедине! — быстро закончила девушка и, проскользнув под рукой Атрида, убежала к себе.

Агамемнон был воспитанным человеком и потому не побежал следом за ней в ее комнату. К тому же он вполне понимал ее опасения, пусть и беспочвенные.

Они делали честь ее скромности и здравому смыслу.

Уходя «на работу», он положил ландыши на порог ее комнаты.

Когда за ним закрылась дверь, Агниппа вышла из своего убежища и, подняв букетик, уткнулась в еще влажные от росы листья, глядя на то место, где еще недавно стоял юноша, и только цветы знали, как долго счастливая улыбка не могла оставить ее губ…

Атрид шел по улицам Афин счастливый, полный радостного облегчения и какого-то необъяснимого восторга.

Она не сердится на него!

— Царь! — приветствовал Ипатий владыку Эллады, стоило тому переступить порог главной залы. — Да благословят тебя боги! Правду сказать, я немного волновался…

Агамемнон замер, с удивлением глядя на друга и советника.

— А что случилось?

— Ну, как же… — немного растерянно улыбнулся тот в ответ. — Сегодня истекают две недели, что ты хотел провести у этих людей. Я немного беспокоился, ведь ты задержался… Я уж подумал, будто ты решил… не знаю… во всем признаться им… Но, как я вижу, ты просто прощался с ними.

Атрид замер, как громом пораженный.

Глаза его широко распахнулись.

— Что?.. Две недели уже прошло?.. — пробормотал он.

— Да! — живо подтвердил Ипатий. — Именно сегодня ты хотел окончательно вернуться наконец к…

Советник запнулся, увидев нахмуренные брови царя.

Сначала молодой правитель растерялся, но, чем дальше говорил советник, тем больше поднималось в нем необъяснимое раздражение. Откуда такая уверенность в его намерениях? Разве он что-то обещал Ипатию? Он, кажется, просто поставил его в известность, что собирается пожить у Агниппы и Мена две недели, но ведь о том, что по их истечении царь обязан уйти оттуда, речи не шло! Ипатий действительно считает, будто по щелчку его пальцев сын Атрея вышвырнет из своей жизни людей, с которыми ему хорошо? Откажется от увлекательнейших вечерних бесед с Мена, от возможности видеть золотоволосое чудо, Агниппу, пытаться поймать ее взгляд — и радоваться, замечая, что и она украдкой делает то же?..

По мнению Ипатия, он от всего этого должен отказаться?

А ради чего, собственно?

Государственные дела он не оставил, он по-прежнему заботится о своем народе и о стране… А где проводить свое свободное время, а уж тем более — где ночевать… Уж позвольте царю самому разобраться, господа советники!

— Не хочу тебя огорчать, — холодно улыбнулся Агамемнон, — но я еще ничего не решил насчет Агниппы и ее приемного отца. Так что увы, Ипатий, придется тебе подождать еще недели две.

Советник даже отступил на несколько шагов — и растерянно моргнул.

— Ты… не решил… насчет Агниппы?.. — испуганно пробормотал он. — А… в чем же состоит решение, которое ты ищешь? Быть может, я смогу помочь?..

Агамемнон усмехнулся.

— Вот когда мне потребуется твой совет, тогда я непременно попрошу его у тебя.

Вечером он снова был в доме Мена и Агниппы — с небольшим холщовым мешочком хрустящей жареной пшеницы, за которой специально забежал на рынок.

Со смущенной улыбкой юноша попросил Мена передать угощенье девушке…

Следующие недели не принесли Атриду облегчения. Наоборот! Он еще больше запутался. Царь ловил себя на том, что старается как только возможно сократить занятия государственными делами и поскорее вернуться… домой. Именно так. Домой. Маленький домик на западной окраине стал ему столь же дорог, как дворец, в котором он родился и вырос, каждый уголок которого знал. Теперь огромные роскошные покои вызывали в душе лишь тоску.

Никто не ждал его там по-настоящему, кроме старушки-няни, но она лишь охала и ахала, причитая, что ее Агик с лица спал, побледнел и вообще, наверное, плохо питается.

При всей сыновней нежности, что царь питал к Фелле, эти сетования больше раздражали его, чем радовали.

К тому же он действительно потерял аппетит.

Агниппа все так же избегала разговоров с ним, даря лишь ласковой улыбкой, когда проходила мимо. Как же он тосковал! Девушка даже снилась ему… Может, он и в самом деле похудел и побледнел? Кто знает! В зеркало на себя царь не любовался.

Зато от Агниппы не мог оторвать восхищенных глаз.

В те редкие моменты, когда она все же заводила с ним разговор, он не упускал случая осыпать ее комплиментами, сказать, как она прекрасна и умна, как ему хорошо с ней рядом. Увы, такие речи ее лишь больше смущали!

Иногда Атрид думал, что имя «Агниппа» ей совсем не подходит. Ничем, ничем она не напоминала ему кобылицу, тем более огненную. Скорее, была пуглива и осторожна, как лесная лань.

Почему, почему же она избегала его? Разве посмел бы он хоть нескромным взглядом ее обидеть?..

Он чувствовал, когда она входила в комнату за его спиной. Чувствовал, когда смотрела на него. Мог угадать ее настроение по одной походке.

И мучительно искал название всему этому, с ужасом избегая одного-единственного слова, того самого, такого простого и ясного, объяснившего бы все.

Любовь…

Атрид боялся этого слова, как смертного приговора.

О даймос, ведь он царь Эллады, Атрид Агамемнон, тот, кого так ненавидит это золотоволосое чудо! Вот в чем заключался источник его мучений, вот почему юноша боялся признаться даже себе, что любит Агниппу.

Ни честь, ни