Стальная империя - Сергей Александрович Васильев Страница 51

– «Бородинцы» на эту войну не успевали. К следующей уже устарели бы. А так мастеровых да материалы перебросили и «Аврору» успели в поход отправить, «Ослябю» да «Витязя». До резки только сейчас дело дошло, потому что мастеровых у нас ещё меньше, чем инженеров.

– И то верно. Значит, до шестисот футов строительные места удлинять будете?

– Государь тысячу требовал, но тогда придется строить новые эллинги да стапеля. Не осилим мы пока тридцать пять тысяч тонн на киль.

– А на какую скорость сторговались?

– Государь согласился, что его чаемые тридцать узлов пока недостижимы, но двадцать один потребовал обеспечить. Ниже, говорит, через пять-семь лет уже неприлично ходить будет.

– И что в результате всех споров получилось?

– Двадцать три тысячи тонн, пятьсот девяносто пять футов в длину да восемьдесят восемь в ширину. Носовая оконечность ледокольного типа, турбины, нефть в котлах…

– И никакого среднего калибра?

– Да мы и не пытались даже. Как «Пересвет» с новыми дальномерами стрельбы провел, какой уж тут средний калибр на шестидесяти кабельтовых. Броня на поясе – девять дюймов. Три трехорудийные башни: как те новые береговые, только уже двенадцатидюймовые. Ну и противоминный калибр – сто семь миллиметров по германскому образцу.

– То-то Антон Францевич[61]вчера задумчив был…

– Государь ему приказал делать оба орудия о пятидесяти двух калибрах.

– Почему именно о пятидесяти двух?..

– Так спросили бы.

– Ну уж нет. Еле от тридцати узлов отбились – целую тетрадь с расчетами предъявлять пришлось. Сил уже не осталось спорить. В следующем году первую пару повелел заложить, здесь да в Новом Адмиралтействе. А через два года – еще пару, по усовершенствованному проекту.

– Еще до готовности орудий? – Ратник поднял бровь.

– Почему-то он уверен, что пушки получатся хорошо, – пожал плечами Крылов. – Чутье у него на технику просто выдающееся. Видели бы вы, как он Николеньку Пущина[62]гонял на майском совещании! Тот попробовал было возразить, что даже немцы за десять месяцев минные крейсера не строят, а он только усы погладил и спросил: «А вы, Николай Николаевич, разве немец?» И сразу ему три идеи подкинул, как строительство ускорить. Дельные идеи, между прочим.

– И что Николай Николаевич?

– На телеграф бросился, прямо с совещания. Списался со старыми знакомыми с «Шихау», оборудование для кислородной резки заказал, пневмоклепочники в САСШ дополнительно закупил. И знаете что теперь? Как только лед сойдет, первого из «Алмазов» обещает вывести на испытания. Государь лично изволил ему дюжину турбин из британского да германского заказа выделить, крейсереныш будет не хуже «Новика».

– Значит, успеет Николенька с минными крейсерами на войну?

– Может успеть. Да и Бубнов со своими нырялками тоже. Про курьез Александровского слышали, небось?

– Не только слышал, участвовал. До опалы своей.

– Да бросьте, Ксаверий Ксаверьевич, какая опала? Кому ни попадя государь молодежь учить не доверит. Так что с лодкой?

– Вывели, в малый док поставили, проклепали. Погрузились. Не всплыли. Подняли. Починили. И опять со дна поднимать пришлось. И всё это на глазах иностранных атташе! Вы бы видели выражение лица этого сэра Генри, слышали бы его ядовитые реплики… Тут меня и отстранили. Все работы сразу засекретили, чтобы не конфузиться перед иностранцами… Тем-то и обидно: Бубнов после второго ремонта сколько раз уже и погружался, и всплывал. Аккумуляторы туда поставил, моторы электрические вместо пневматики, Нобеля ограбил на два его нефтяных двигателя, прямо со стенда один снял…

– А Эммануил Людвигович?

– Доволен. Ему сразу заказ пришел на две дюжины стодвадцатисильных машин. Иван Григорьевич даже не стал дожидаться реверса, что у Нобеля придумали, тоже решил на первых порах чистое электродвижение использовать. Потери, конечно, великоваты, но тут уж не до жиру.

– Не до жиру, – печально согласился Ратник, глядя, как в ацетиленовом пламени резаков гибнет так и не ощутивший своим стальным телом родную морскую стихию броненосец «Император Александр III». С высокого помоста, сделанного прямо на крыше эллинга, картину разгрома так и не достроенных броненосцев прилежно снимала на фотографические камеры жизнерадостная стайка иностранных репортеров, среди которых чаще, чем когда-либо, мелькали ярко выраженные азиатские лица, совсем недавно прибывшие из Маньчжурии и Приморья.

Военный атташе микадо барон Фукусима Ясумаса выплюнул выбитый зуб и с ненавистью посмотрел на кряжистого мужика в форме унтер-офицера корпуса жандармов с шифровкой «3» на погонах.

– Ты пожалеешь, плебей! – прошипел он, разбрызгивая кровь по своей маскарадной дохе. – Я – подданный императора Японии, дворянин и дипломат, и ты обязан со мной обращаться с должным почтением, а пока ты не позовёшь кого-нибудь соответствующего мне по чину…

Произнося это, барон внимательно наблюдал за реакцией аборигенов и с тоской констатировал, что его слова не производят на них ни малейшего впечатления. Значит, его жёсткая обработка – не эксцесс исполнителя… Обидный провал! А как всё хорошо начиналось!

Год назад на одном из банкетов в Берлине британский атташе, по взаимной договоренности с Фукусимой, завёл разговор о том, какое расстояние способна пройти лошадь под всадником, и посланник микадо немедленно заявил, что его лошадь в состоянии перенести его из Берлина прямо во Владивосток. Его подняли на смех, а этот идиот, русский посол, ожидаемо предложил заключить пари и сам выправил японскому разведчику необходимые подорожные. Фукусима пустился в путь и действительно доехал до Владивостока, хоть и не на одной лошади. Майор Ясумаса проследовал вдоль всей линии строящейся Транссибирской железной дороги. Превосходно образованный офицер, свободно говорящий не только на русском, но на английском и немецком языках, тщательно заносил в свой походный блокнот все военные сведения, наблюдаемые лично либо полученные по дороге от агентов японской разведки и гостеприимных русских ротозеев[63].

Резонно предположив, что русские могут нанимать корейцев или китайцев, понимающих японский язык, все записи барон делал на слоговом письме катакана, недоступном китайскому пониманию, а для всех цифр в генштабе были разработаны специальные значки, понятные только офицерам японской разведки, выучившим их наизусть. Сейчас весь дипломатический багаж Фукусимы был беспардонно распотрошен, двойные стенки чемоданов взломаны, и тетради с секретными записями громоздились на огромном дубовом столе. За ним восседал унтерофицер контрразведки – явно из студентов, судя по интеллигентским очкам, субтильному сложению и запачканным чернилами пальцам. А он, дипломат и офицер из Страны восходящего солнца, сидит, надежно привязанный к стулу.

«И дёрнуло же меня сунуться на этот загадочный остров… – поморщился барон, чувствуя, как стремительно немеет вся левая половина лица, о которую затормозил плебейский кулак. – Интересно, кем раньше был этот костолом? Купчишкой? Пролетарием?»

– Двенадцать лет караваны торговые охранял, – как будто отвечая на вопрос барона, не спеша произнес жандарм, внимательно осматривая лицо пленника, – насмотрелся на всю эту нечисть… Ну а что они китайцами и корейцами стараются прикинуться – и вовсе глупо. Морду японскую за полверсты видать. То, что энтот – цельный барон