Караул устал - Василий Павлович Щепетнёв Страница 51

— И сам не пью, и вам не советую, в поезде-то, — ответил я.

— Это почему же? Это же коньяк, не политура! Для здоровья сто граммов коньяка полезно, я в каком-то журнале читал. Сосуды чистит, давление регулирует. И сон, — попутчик смотрел на меня с укоризной, мол, тебе, молокососу, предлагают, а ты носом вертишь.

Попутчику на вид было около пятидесяти. Невысок, сто шестьдесят, но компенсирует весом, где-то около восьмидесяти. Одет не без претензии — югославский летний костюм, галстук финский, хороший, но не в тон. Обувь чешская. На руке «Полёт», но в золотом корпусе, и браслет золотой, комплект на три тысячи тянет. Солидный, обеспеченный человек, уверенно шагающий по жизни. Директор Чернозёмского ЦУМа Сергей Анатольевич Крячко. Шерлокхолмствовать было проще простого: мне Крячко показали осенью, во время торжественного заседания по случаю годовщины Великого Октября, что проходило в Оперном Театре. Сначала торжественная часть, потом буфет, потом концерт. Прежний директор ЦУМа скоропостижно скончался, на его место взяли варяга, из Тюмени. Варяг сидел в третьей по значению ложе, а я — на балконе, с левой, комсомольской стороны. Из скромности, понятно. Всяк сверчок знай свой шесток.

— Да знаете, как-то… И потом, вдруг снимут с поезда? Сейчас с этим строго.

Действительно, борьба с пьянством нарастала. Агитировали за безалкогольные свадьбы, безалкогольные похороны, даже вино и пиво собирались сделать безалкогольным. Купить приличную водку стало проблемным. Коньяк тоже. Народные дружинники сновали по злачным местам и норовили испортить вечер.

— Снимут? Меня? — удивился Крячко. Удивился демонстративно, напоказ.

— Да хоть и вас, почему нет — я тоже удивился слишком искренне.

— Эх, молодой человек, — удивление попутчика стало сменяться жалостью. — Ну кто это будет проверять пассажиров нашего вагона? Тут благодарности не жди, а разжаловать могут запросто. Стоит мне позвонить… — он посмотрел вверх.

Я тоже посмотрел. Из вентиляционной панели шел прохладный воздух. Но не очень прохладный. Впрочем, и нужды в особой прохладе не было: ночью жара спадала, а из Москвы, куда мы держали путь, зной и вовсе ушел.

— То есть…

— Да, именно туда. Милиция об этом знает, и потому никто нас не побеспокоит. Ну, так как? Разливать? — он говорил слегка покровительственно, мол, тебе крупно повезло, парень!

— Позвольте? — я взял бутылку. «Каспий», КВВК, Дербентский коньячный комбинат.

— Слышал, очень хороший коньяк, — со вздохом я вернул бутылку.

— Иных не пьём.

Еще в начале знакомства он оценил меня как человека «так себе», человека, стоящего на пару ступенек ниже него. Но стремящегося подняться, да. Чемпиона во мне он не признал, видно, редко читал газеты. Или читал, но не спортивные разделы. Да и в городе он меньше года. А, главное, у него своих дел полно, чтобы отвлекаться на пустяки.

Спросил, где покупал костюм, и, когда услышал, что это дело рук домашних, я упал в его глазах: домашние (мама, что ли? Бабушка?) обшивают молодого парня не от хорошей жизни. Шить нужно в ателье, а лучше покупать заграничное! Что мой костюм хорош, оригинален, практичен — это дело десятое. Нет ярлычка «Мейд ин…» — значит, самодеятельность, колхозстрой, жалкие попытки походить на успешных.

Спросил, по какой надобности еду, я ответил, что по комсомольской линии. Это мне в плюс: сегодня успешный комсомолец, а завтра успешный коммунист. Если постараюсь, конечно.

А спустя полчаса, когда миновали Узловую, достал из кожаного портфеля бутылочку «Каспия».

— Ну, решились? — спросил меня он.

— Нет. Выпьешь, а тут комсомольский патруль. Потом отбрёхивайся… Можно жизнь поломать.

— Какой патруль, здесь не студенческое общежитие.

— Не скажите. Там — я тоже посмотрел вверх, — там всё видят.

— Не преувеличивайте. Кому есть дело до двух тихих пассажиров седьмого вагона? — «седьмого вагона» он выделил, будто речь шла о вагоне, доставившем в апреле семнадцатого в Петроград Ленина сотоварищи.

— Вокруг нас тысячи глаз, вокруг нас тысяча ушей, — не унимался я. — Предположим — только предположим, — что у вас в Чернозёмске есть недруги.

— У меня? Недруги? Откуда?

— Мало ли… Кто-то мечтал стать директором ЦУМа, старался, потел, а место досталось вам. И он очень, очень расстроился.

— Вы меня знаете? — глаза его сузились, он поставил бутылочку на столик и пытливо посмотрел на меня.

— Помилуйте, Сергей Анатольевич, кто же вас не знает? Вас знают все. Если не в лицо, то уж слышали точно. Директор ЦУМа — это директор ЦУМа. А я вас видел в оперном театре. Я-то на балконе был, а вы в Третьей ложе, вместе с ректором университета и прочими важными людьми. Мне и показали, гляди, мол, вот с кем бы поближе познакомиться. Но никто, конечно, не решился.

— Вы тоже не решились? — поддел меня директор магазина.

— Жизнь захочет — познакомит.

— Разумно.

— Но я продолжу. Расстроился человек, и что?

— И что? — нарочито лениво спросил директор.

— И стал строить пакости и ловушки. Жизнь полна неожиданностей, и не всегда приятных неожиданностей. Взять хоть коньяк — и я снова взял бутылку. — Только соберётся человек выпить стаканчик-другой для лучшего расслабления, пустяковое, казалось бы дело, не в Кисловодск съездить, но и этого не может! То есть выпить-то он выпьет, а расслабления не получит: тут же в купе войдут представители власти, составят протокол, на ближайшей станции проведут освидетельствование на алкоголь, и — в вытрезвитель. Область уже соседняя, вас там не знают. А за вытрезвитель партбилет положить на стол легче лёгкого, если преподнести умело. Разжалуют в продавцы овощного отдела, торгуй там гнилой картошкой. Оно вам нужно? Оно вам не нужно!

— Ну… Как это можно узнать, пьём мы здесь, не пьём?

— Легко, Сергей Анатольевич, легко. Не инфаркт соорудить. Да вы и сами понимаете: голь на выдумки хитра, а в борьбе за сладок кус еще хитрее. Допустим, претендент на ваше кресло попросит кого-то подвести вас под монастырь. Взамен пообещает