Борис Давыдов - Московит-2 Страница 52

А что здесь плохого, позвольте спросить? Судьба и так оказалась жестокой: лишила родителей, заставила жить чужими милостями, чувствуя себя нахлебницей. Мало того, еще приходилось ловить злые взгляды, слышать за спиной мерзкие пересуды, выносить сцены ревности… Разве она виновата, что наделена такой красотой?! Двоюродная тетка, у которой жила под опекой, потому-то и упросила дальнего родственника своего, сотника чигиринского, взять сироту в Суботов. Привиделось ей, что Елена строит глазки муженьку… Тьфу! Этому толстому борову, на которого без отвращения и не взглянешь!

А вот Богдан… Будто какая-то невидимая сила исходила от него. Вроде и лицо некрасивое, суровое, да только сразу стало понятно: особенный мужчина! И суровость его лишь напускная. Добрым оказался, заботливым, постарался устроить так, чтобы сироте хорошо было в его доме. И Елена, не привыкшая к такому обращению, расцвела, потянулась к нему всем сердцем…

Ну, еще и потому, что Анне, жене сотника, оставалось жить всего ничего! Елена искренне жалела ее, но сразу призадумалась: вечным вдовцом сотник едва ли останется, наверняка захочет новую хозяйку в дом привести… Он же мужчина! И без того страдает, что законная жена давно уже не может выполнять супружеские обязанности (тайн на небольшом хуторе быть не могло, особенно в делах, относящихся к личной жизни панов)… Так почему бы и нет? Чем она недостойна? Разве плохая хозяйка Суботова из нее получится?

«Дануська, Дануська… Доберись до Богдана! Пусть Езус хранит тебя, убережет от всех опасностей, пусть придаст тебе красноречие Цицерона! Озолочу, як бога кохам, сдержу обещание! Только не подведи…»

Упорно держала Богдана на расстоянии, распаляя и доводя до исступления. А потом, оставшись с ним наедине, будто прозрев и догадавшись, что он влюблен, искусно разыграла потрясение, испуг, стыд… Ах, да как же так! Ах, она всем сердцем любит пана сотника, но только как дальнего родича своего, благодетеля и доброго человека… Не дай Матка Бозка, перейдет это чувство в нечто большее, она же со стыда сгорит, затерзает себя упреками, что отплатила пани Анне злом за доброту ее… И как тогда детям пана сотника в глаза смотреть? О, Езус, зачем, зачем только оказалась она в Суботове?! Лучше бы дальше жила у родственницы своей, гарпии злобной, запивая слезами горький сиротский хлеб… Она так счастлива была здесь, в Суботове, так счастлива! Потому что рядом все время был пан сотник, этот необыкновенный человек, такой добрый и благородный… Он такой… ну, просто слов нет! Любая женщина влюбилась бы… И что теперь делать?! Ой, нет, нет, надо бежать, бежать из Суботова куда глаза глядят, пока не совершила непоправимого, пока не впала в грех… Сердце замирает, ноги слабеют… Ой, она сейчас лишится чувств… О-о-о, коханый мой, ненаглядный, обними меня крепче, крепче… Твоя, только твоя… Бесценный мой…

А потом… Потом случилось то, что нередко происходит в подобных случаях. Расчетливая хитрость так плотно переплелась с настоящей любовью и страстью, что трудно было отделить одно от другого. Елена влюбилась – безумно, беспредельно, продолжая каждый миг представлять себя будущей владелицей Суботова. Она очень быстро отринула и стыд, и смущение, дала полную волю юной необузданной страсти, чистой и эгоистичной одновременно. Но даже в самые горячие мгновения, когда их сплетенные тела содрогались на пике неистовых наслаждений, думала о том, как станет в этом доме законной хозяйкой, как будет блистать во всей округе, вызывая восхищенные взгляды у мужчин и завистливые – у женщин…

Знал ли Анна об их связи? Конечно, знала. Разве что-то надолго утаишь от людских глаз, жадных до чужих тайн и сплетен?.. Тем более на уединенном хуторе! Однако ни единым словом не попрекнула, даже не смотрела со злостью. Может, чувствовала свою невольную вину, бедная, что из-за ее болезни все и случилось… А умирая, велела позвать Елену и оставить с собой наедине. Из последних сил, цепляясь слабеющими холодными пальцами за руку соперницы, простонала:

– Нет у меня на тебя зла… Люби его… И детей люби… Дай слово…

Елена тогда упала на колени и разрыдалась, подвывая – страшно, пронзительно, во весь голос, будто была не шляхтянкой, хоть и худородной, а простой бабой-хлопкой. Ждала чего угодно: упреков, жалоб, проклятий. Но не такого великодушия.

– Буду, буду любить, клянусь! Прости меня за все! Умоляю, прости!

Что-то чуть слышно прошелестели губы Анны, но уже невозможно было разобрать ни единого слова.

«Простила она. Нет сомнений, простила! Ах, чистая душа…»

– Вот этого не прощу! Даже не надейся! – глаза Анжелы зло сверкали, лицо горело гневным румянцем.

Я снова мысленно досчитал до десяти, стараясь успокоиться, а заодно понять, что же ввергло женушку в такое состояние. Может, пришло в голову, что мы с Тадеушем ездили не по лошадям, а по бабам? Беременным вроде свойственны не только перепады настроения, но и ничем не обоснованная ревность… Тьфу, да когда же этот кошмар закончится?!

«Потерпи, совсем немного осталось. Каких-то семь месяцев с небольшим…» – поспешил успокоить внутренний голос. Естественно, тут же отправленный очень далеко. За Лубны.

– Милая, что случилось? – осторожно начал я разведывать обстановку.

– Еще спрашиваешь?! Вы куда ездили?!

«Твою мать… – мысленно простонал я, запоздало ловя себя на мысли, что даже не знаю, как выглядит моя теща из XXI века. Но очень хорошо представляя, что бы мне хотелось с ней сделать! – Точно, ревнует! Небось во всех подробностях представила, как я с местными красотками на сеновалах… Интересно, Агнешка Тадеушу сейчас так же мозги компостирует или нет?»

– По служебной необходимости, ты же знаешь. Поручение князя…

– Не увиливай от ответа! Я спросила, куда, а не зачем! – голос Анжелы дрожал от злости.

«Господи, пошли терпения! Ну почему в этой эпохе не было презервативов?!»

– Послушай, дорогая! – начал заводиться и я, ощутив вполне естественное раздражение. Блин горелый, возвращается муж из служебной командировки, уставший и голодный, а ему с порога такие сцены! – Во-первых, я не обязан перед тобой отчитываться, ты мне не командир. Во-вторых, есть такое понятие: «служебная тайна». В-третьих…

– В-третьих, пошел ты в задницу со своими служебными тайнами!!! – заорала моя огнедышащая прелесть на весь дом, после чего понеслась в спальню, упала на кровать и разрыдалась в подушку.

Я с бессильно-недоумевающей злостью мысленно помянул весь прекрасный пол, оптом и в розницу. Покажите мне того кретина, который скажет, что понял женскую логику, – задушу! Своими руками!

– Агнуся, на бога, да что на тебя нашло?! – донесся слабо различимый голос Тадеуша с его половины, тотчас перекрытый женским жалобным плачем.

Я тяжело вздохнул. Так, похоже, пора сочинять продолжение марша… И непременно – с чаркой-другой доброго вина. Надо же успокоить нервы!

– Эх, тачанка-полтавчанка, я несусь во весь опор… Ах, смуглянка молдаванка, вот ведь вышел разговор! – скрежещущим голосом продекламировал я, направляясь к выходу. И остановился, чуть не налетев на ту самую служанку, которая первой обрадовала меня известием о будущем отцовстве. Похоже, это становится традицией…

– Ясновельможный пане, на бога… – она умоляюще сложила руки на груди, посмотрев на меня со всем коллективным скорбным укором угнетенных женщин Средневековья. – Не нужно так с пани! Як бога кохам! Ребеночку…

– Хватит! – рявкнул я, потеряв самообладание. Да, знаю, что не имел на это права, что непрофессионально, нехорошо и так далее. Но нервы-то не железные! – Як бога кохам, я сейчас сам сделаю тебе ребеночка!

Служанка ахнула, помянув Матку Бозку, торопливо перекрестилась, покраснела…

– Проше ясновельможного… – залепетала она. – Но я уже немолода! Может, меня заменит дочка? Она красивая и скромная, умеет держать язык за зубами, пану не будет с ней хлопот. Если пан признает младенчика и обеспечит его…

– А-а-а!!! – заорал я не своим голосом, схватился за голову, оттолкнул глупую бабу и вылетел из дома. Лишь чудом не впечатав в косяк Тадеуша, который также бежал к выходу.

Хмельницкий внимательно оглядел человека, стоявшего перед ним. Среднего роста, короткостриженый, с широким загорелым лицом, на котором виднелся свежий кровоподтек, в светло-коричневом порванном кунтуше и черных сапогах, казавшихся серыми от пыли (видать, не слишком церемонились с ним крымчаки, захватывая в плен!), тот держался со спокойным достоинством. «Да, и впрямь шляхтич, породу не спрячешь…» – подумал гетман.

– Как зовут пана? – спросил он властным, но достаточно вежливым голосом.

– Иван Брюховецкий, – прозвучал такой же вежливый ответ, но без добавления титула. Выговский тотчас встрепенулся:

– Пан стоит перед гетманом Войска Запорожского! Надо говорить: «ясновельможный пане», или «пане гетмане», или что-то схожее…