Александр Мазин - Викинг Страница 52

Так, ну и кто из вас, деревянных, главный бог скандинавского пантеона?

Видимо, этот. «Стоит статуя, рука поднята…» А вместо гранаты в воздетой руке – копье. Аккурат в меня целится, чурка копченая. Один глаз – белый, а другой – черный… А что это на нас надето? Никак кольчужка… Причем сильно поюзанная. На тебе, боже, что нам не гоже[45]…

Как я ни старался, проникнуться суеверным трепетом не получалось.

Деревяха и деревяха. «Рот» раззявлен, «ноги» – в раскоряку…

Внутри у идола что-то зашуршало и несолидно пискнуло. Крыса?

Главный бог, у которого в брюхе – крысиное гнездо. Ну как тут исполниться почтением, скажите на милость?

Однако дело делать надо. Иначе уважаемая Рунгельд Ормульфовна меня не поймет. Прощай, петушок! Судьба твоя – стать жертвой традиций.

Взмах ножа – и птичья головка летит под «ноги» идолу.

Брызжущий кровью обрубок петушиной шеи я сунул в дыру, имитирующую рот…

…Тут меня проперло! Словами такое передать трудно. Я ощутил себя железкой, сунутой внутрь электромагнита, по которому внезапно пустили ток. Ощущение было такое, будто сквозь меня хлынули невидимые волны. Меня словно приподняло над землей, голова закружилась…

От неожиданности я выронил петуха и ухватился за нависшее копье…

Долбануло разрядом вольт этак на двести. Вмиг исчезло ощущение руки и доброй половины туловища. Я позорно взвыл. Ну так и было с чего. Меня трясло, как припадочного. Вокруг густилась тьма… Деревяхи… Черт! Они ожили, придвинулись ко мне, закружились… Или это я завертелся…

Что характерно, мне совсем не было страшно. Я наблюдал за всей этой чертовщиной словно со стороны. Холодным разумом…

Но недолго.

Усыпанная костями и прочей дрянью земля долбанула меня по физиономии, и я очнулся.

Ох, блин! Как хреново!

Кое-как я взгромоздился на четыре кости. Меня трясло. Руки-ноги – как чужие…

Потребовалось не меньше минуты, чтобы собраться с силами и привести себя в вертикальное положение. Ей-Богу, я бы удрал отсюда и на четвереньках, но в уголке сознания чудом удержалась мысль, что по ту сторону двери ждет Рунгерд. Хорош я буду, если выползу на карачках…

Так что я все-таки встал. Зацепился за чей-то «локоть», воздвиг (иначе не скажешь) себя на ноги и только после этого толкнул дверь.

И очень отчетливо услыхал за спиной звук, похожий на хихиканье. Или это крысы занялись петушиной тушкой?

Оглянуться я не осмелился.

Шаг, еще шаг – и вот я уже блаженно жмурюсь от яркого дневного света.

Рунгерд подошла ко мне, вынула из пальцев запачканный кровью кинжал. Это хорошо, что я его так и не выпустил. Кинжальчик-то дорогой, а возвращаться за ним… Нет уж, увольте!

Внучка вельвы вытерла оружие о траву и вложила в чехол на моем поясе.

Потом принялась меня разглядывать.

Мне было плевать, что она там во мне увидит. Я наслаждался солнышком, ветерком, чистым небом и тем, как меня понемногу отпускает…

Было полное ощущение, что я побывал в ожившем кошмаре. Или в состоянии клинической смерти.

Улыбка сделала красивое лицо Рунгерд прекрасным. Моя колдунья была довольна. Надо полагать, от порчи я избавился. Хоть какое-то утешение…

– Пойдем-ка, сын Вогена, пива попьем, – непривычно нежным голосом произнесла она.

Очень уместное предложение. Просто в самую масть.

Уходя, я все-таки рискнул оглянуться…

Дверь на датское капище была плотно затворена. Кстати, я только сейчас обратил внимание: она обращена не на юг, как у всех местных жилищ, а на север…

На следующий день мы с Хавчиком отправились в обратный путь. Свартхёвди остался. Обещал появиться в Роскилле дней через десять.

Я очень учтиво распрощался с мамой и дочкой. Пообещал непременно вернуться. С подарками.

Гудрун обрадовалась совершенно по-детски. Обещанным подаркам, разумеется.

Рунгерд улыбнулась. Двусмысленно. Я бы даже сказал – провоцирующе…

Если ее колдовские штучки хоть что-то значат (а в этом я уже почти не сомневался), то очаровательная матушка Свартхёвди мне здорово помогла.

Но, как любит говорить моя собственная матушка: «Дураков не сеют, не жнут – они сами родятся». Через три дня после возвращения, от избытка гордости, глупости и самоуверенности, я впутался в историю, которая, как немедленно выяснилось, отнюдь не по моим молочным зубкам…

Глава 45,

в которой герою представляется возможность умереть за своего ярла

Золотой браслет, от которого отказалась Рунгерд, все-таки меня покинул. Я обменял его на меч. И меч того стоил. Это была отменная железяка франкского производства с клеймом «Ulfberht», знакомым мне еще по той жизни. Великолепная вещь. Да я бы и без клейма, по специфическим узорам-«червячкам», опознал продукт технологии «сварочного дамаска»[46]. Отполированный до зеркального блеска клинок с кромками из твердой стали, с глубоким долом, традиционно суженный к острию… А как он лежал в руке! Будто я с ним и родился. На оголовье удобнейшей рукояти не было самоцветов, лишь чередующийся геометрический узор из полосок меди, латуни и серебра. Этому клинку ни к чему драгоценности. Он сам был подлинным бриллиантом, сокровищем, за которое я не пожалел бы и дюжины (если бы она у меня была) золотых браслетов.

Такой клинок – на всю жизнь. Еще и детям и внукам хватит. Его братья «прожили» достаточно, чтобы через тысячу лет «осесть» в европейских музеях. Нужны ли другие рекомендации? Мне – нет. Бонд, у которого этот дивный клинок обитал до меня, определенно был его не достоин, если польстился на золотую побрякушку. Этот пахарь даже не трудился как следует ухаживать за дивным клинком. Но я исправил эту кощунственную халатность.

Я-то точно знал, что бонд продешевил. Не иначе как старина Один привел нас искать ночлега у этого датского помещика.

Судя по выражению физиономии, с которой бонд провожал нас поутру, он был уверен, что облапошил лоха. Меня, то есть. Хавчик, кстати, тоже считал, что я переплатил. Но мой трэль скромно помалкивал – знал свою социальную жердочку.

А я ликовал.

Я вез свое сокровище на седле (ножен к мечу не прилагалось, а может, бонд решил их заначить), любовался игрой света на металле и размышлял, какое имя я дам этому чуду… Потом мне вдруг вспомнилась Рунгерд, и имя пришло само собой: Вдоводел.

Он прибыл в столицу Рагнарова княжества перед самым закрытием судоходного сезона. Формально – поучаствовать в будущем набеге. Фактически – свершить кровную месть, а уж потом поучаствовать.

Звали этого любителя укокошить ближнего – Торсон. Вернее, Торсон-ярл. Морской ярл. Так сказать, граф без графства. Зато с дружиной из пяти десятков головорезов.

Торсон-ярл был норегом. И еще – родственником Торстейна Детоубийцы. Того самого, чей кнорр мы удачно повстречали летом на пути в Ладогу.

Торстейн был кровником Хрёрека-ярла. Однако, убив Торстейна, Хрёрек автоматически становился кровником всех родственников покойника. По крайней мере тех, кто готов взять на себя такую ответственность.

Рыжебородый убийца Торсон был готов. И это было серьезно. Не потому, что нурег был здоров, как племенной бугай. Здоровяков здесь хватало. И уж тем более не потому, что Торсон был рыж, – среди скандинавов каждый пятый был аналогичной расцветки.

Проблема состояла в том, что Торсон-ярл, помимо своей основной профессии морского злодея, был еще и профессиональным поединщиком. И весьма выдающимся, поелику всё еще пребывал в нашем грешном мире, а не угощался в чертогах Одина.

Обвинение было предъявлено на следующий день после появления рыжего ярла в Роскилле. К немалой радости здешнего населения.

Сами понимаете: телевизоров здесь нет. Нет также театров, варьете и компьютерных игр. Потому людям совершенно нечем заняться. Секс, жратва, выпивка и драки. По восходящей.

Наилучшая драка – это поединок. Любимое зрелище каждого датчанина, независимо от пола и возраста.

Торсон знал это, когда бросал публичный вызов Хрёреку. И знал, что поединку – быть. По-любому.

Здесь, в Роскилле, старина Рагнар – царь и бог. Он мог прикончить любого, кто ему не по душе. В том числе и Торсона. Сделать это собственноручно. Или попросить кого-нибудь из сыновей. Например, Ивара Бескостного. Или Бьёрна Железнобокого. Или здоровяка Хальфдана. Рангар мог просто кивнуть – и верные ему хускарлы даже мамонта разобрали бы на шерстинки, не то что какого-то морского ярла.

Но даже Рагнар кое-чего не мог. Например, запретить Торсону-ярлу вызвать на поединок Хрёрека-ярла. Простые хирдманны просто не поняли бы своего конунга. Лишить их такого шоу? Нет, Рагнар не стал бы этого делать. Даже если бы и захотел. Однако я уверен: у конунга и в мыслях не было накладывать запрет. Повторю: здесь не было телевизора…