Андрей Колганов - Жернова истории 3 (СИ) Страница 52

При разговоре с Крупской, когда я начал хвалить успехи трудовой коммуны Макаренко, Надежда Константиновна заметила:

– Говорят, у него там методы воспитания совсем не советские.

– Говорят? – переспросил я. – Про меня тоже много чего говорят. То меньшевиком обзовут, то заявят, что я покровительствую в ВСНХ классово чуждым элементам, а на днях Григорий Евсеевич чуть ли не кулацким подголоском объявил!

– Ведь это же не со зла. Он просто погорячился немного, – принялась оправдывать Зиновьева моя собеседница. – Вы должны войти в его положение: Гриша очень обижен на то, как с ним обошлись на съезде и после, и потому иногда проявляет несдержанность.

– Вполне понимаю… – меланхолически протянул я. И, уже более энергично, добавил:

– Вот так и по Макаренко могли пройтись под горячую руку. Так что, наверное, следовало бы довериться старинной пословице: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не проехаться ли нам, Надежда Константиновна, и не взглянуть на плоды системы Макаренко своими глазами? Может быть, не стоит скоропалительно выносить заочный приговор?

Не сразу, но, в конце концов, уловить в свои сети Крупскую удалось. Она дала уговорить себя совместить поездку в Наркомпрос Украины с посещением расположенной не столь уж в безнадежной дали от нынешней Украинской столицы детской трудовой Коммуны имени Горького. Шаг был очень рискованный, потому что в Харькове сидело немало макаренковских недоброжелателей, которые уж постараются вовсю, настраивая высокую гостью против возмутителя их педагогического болота. Но я, будучи осведомленным о нескольких прецедентах, когда личные встречи с Крупской, особенно с участием детей, помогали переломить неблагоприятное мнение чиновников от образования, решил сделать ставку на это. Оформить себе командировку на Украину по делам Украинского СНХ труда не составило, поскольку работа с республиканскими Советами народного хозяйства официально входила в круг моих обязанностей. Да и проблем там, в самом деле, было выше крыши: развитие угольно-металлургической базы на юге Украины, предстоящее строительство Днепрогэса и подготовка к развертыванию производства алюминия, проблемы с загрузкой Николаевской верфи, организация и снабжение машинно-тракторных станций…

Разговор у Макаренко с Крупской вышел сложный.

– Первое мое впечатление о вашей колонии у меня неплохое, – сказала Надежда Константиновна. – Однако у педагогической общественности к вам масса претензий.

– Если эту общественность послушать, так вся постановка дела в колонии имени Горького и вовсе никуда не годится, – ответил Антон Семенович. – Сплошные ужасы: «Ах, у Макаренко наказания! Наказание воспитывает раба!». Как будто если они те же самые действия назовут «меры воспитательного воздействия», то все чудесным образом переменится. А когда я без лицемерия говорю о наказании, то превращаюсь в злостного нарушителя неких неизвестно кем введенных незыблемых канонов! О долге перед Советской республикой или о рабочей чести говорить не смей, ибо, видите ли, долг – это буржуазная категория, а честь – привилегия старорежимного офицерства! – Макаренко почувствовал, что уж больно сильно заводится и на секунду запнулся. – В общем, сплошной ужас и кошмар, внедрение совершенно не советских методов воспитания. Как при несоветских методах у меня из ворот колонии выходят нормальные советские люди, это, получается, некая мистическая тайна.

– Вот именно! – вклиниваюсь в разговор. – Когда нужно организовать новую колонию или подтянуть разваливающуюся, так тут же наседают на Макаренко, требуя именно его воспитанников. Идет ли речь о Доме Революции – надо взять детей из колонии имени Горького, организуется колония имени Дзержинского – тоже берут у Макаренко. И так же дружно накидываются на его методы. Сами-то они со своими со всех сторон правильными методами хотя бы сколько-нибудь похожий результат показали?

– Мне в отделе соцвоса объясняли, что колония-то хорошая, но вот идеология у вас не выдержана, – не сдается Крупская.

– Как не выдержана? – удивляется Макаренко. – Ведь у нас 35% комсомольцев!

– Но говорят, что у вас классовая установка хромает, – продолжает перечислять Надежда Константиновна слышанные ею обвинения.

– Позвольте, что значит – хромает? Как она может хромать, если у нас воспитанники все до одного работают и гордятся своей работой, – возражает Антон Семенович.

– Мне так объяснили, что у вас работают только из-за строгой дисциплины. А без нее ничего бы и не получилось, ибо не привита внутренняя классовая сознательность, – не отстает Крупская.

– Так разве дисциплина – это плохо? – удивляюсь я.

– Хорошо, – отвечает Крупская, – но только если она основана на классовом самосознании, а у Макаренко вместо этого «долг», «честь», гордость какая-то, что они «горьковцы».

– Одно другому вовсе не мешает, а даже наоборот, помогает, – не сдается Антон Семенович. – Вот представьте, к вам приводят запущенного парня, который уже и ходить нормально разучился, а нужно из него сделать Человека. Я поднимаю в нем веру в себя, воспитываю у него чувство долга перед самим собой, перед рабочим классом, перед человечеством, я говорю ему о человеческой и рабочей чести. И что же, оказывается, это все «ересь»?

– Я, Надежда Константиновна, – снова вмешиваюсь в разговор, – тоже в Харьковский Наркомпрос заходил, пытался понять, что они под классовым самосознанием понимают, и почему вообразили, будто Макаренко его не воспитывает. Оказывается, им наплевать на реальную классовую позицию, которая только в труде, на рабочем месте, и формируется. Им важно, чтобы шаблонные фразы из учебника политграмоты от зубов отскакивали – вот тогда они классовое самосознание видят. Редко где, по совести говоря, мне доводилось такое лицемерие наблюдать, густо замешанное на коммунистическом чванстве. А комчванство Владимир Ильич, насколько я помню, считал одним из наших самых главных врагов.

– У нас классовая позиция строго выдержанная, – теперь Макаренко уже не защищается, а напирает. – Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование, желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком. Мы должны воспитать у него чувство долга и понятие части, иначе говоря – он должен ощущать достоинство свое и своего класса и гордиться им, он должен ощущать свои обязательства перед классом, – и Антон Семенович начинает перечислять:

– Он должен уметь подчиниться товарищу и должен уметь приказать товарищу. Он должен уметь быть вежливым, суровым, добрым и беспощадным – в зависимости от условий его жизни и борьбы. Он должен быть активным организатором. Он должен быть настойчив и закален, он должен владеть собой и влиять на других; если его накажет коллектив, он должен уважать и коллектив и наказание. Он должен быть веселым, добрым, подтянутым, способным бороться и строить, способным жить и любить жизнь, он должен быть счастлив. И таким он должен быть не только в будущем, но и в каждый свой нынешний день. Так вот, – заключил Макаренко, – за такую линию уже принято решение снять меня с заведывания колонией имени Горького.

– Хотя мне и не все в ваших словах кажется верным с идейной точки зрения, но снимать-то за что? – растерялась при таком известии Крупская. Неужели в Харькове ее так и не просветили насчет судьбы строптивого заведующего? Или решили на всякий случай обойти острые организационные углы? – Колония у вас работает, ребятки хорошие, зачем же с таким трудом налаженное дело отнимать! – теперь в ее голосе слышалась уже не растерянность, а явная нота возмущения.

– А вот в РВС СССР и ОГПУ совсем иначе посмотрели на результаты работы Антона Семеновича, – вклиниваюсь со своим комментарием. – Там собираются на основе его методов и при его непосредственном участии организовать несколько детских трудовых коммун с усиленной допризывной подготовкой воспитанников для пополнения кадровых частей РККА и Погранвойск ОГПУ.

– То-то я смотрю, сюда чуть ли не толпа командиров понаехала, – понимающе кивнула заместитель наркома просвещения в сторону группы военных, беседовавших с колонистами, работавшими возле длинного, почти законченного постройкой свинарника, притулившегося рядом с монастырскими корпусами. Известие о внимании военного ведомства к системе Макаренко почему-то быстро настроило ее на позитивный лад, впрочем, в довольно специфическом преломлении. – Вот! – обрадовано воскликнула Надежда Константиновна. Только чему именно она обрадовалась? – Вот для такого важного и нужного дела система товарища Макаренко как раз может пригодиться. Есть в ней такой… военизированный душок. Поэтому о пригодности ее для целей советского воспитания вообще я бы говорить не торопилась.