Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене Страница 52

Господин майор некоторое время на меня задумчиво смотрит.

— Возможно!

Потом решительно нажимает кнопку вызова. Почти сразу же в кабинет входит (вернее, вбегает) разводящий и отводит меня вниз, в мою камеру-сборку типа шкафа.

Кабинет кума, кстати, — на шестом этаже. Пришлось мне бедному, голодному, несчастному, измученному водой из-под крана, больному человеку… (А чем я, собственно, болен?.. Чем-чем! Душа у меня болит! Больному!.. Душевнобольному, что ли? Так и говори!.. Отстань!)

Так вот, бедному… а!.. это уже было… голодному, больному человеку туда тащиться! Можете себе представить? Сколько сил и здоровья мне это стоило? Пока кум пил чай с овсяным печеньем? (Тьфу, черт! И далось мне это печенье!) Ну, разве, скажите, это не издевательство?!

А вот сам хозяин, между прочим, и тот соизволил ко мне спуститься. Лично. Вот так. Наверное, все-таки он вчера искренне ко мне приходил. Просто по доброте душевной. Без всякой задней мысли.

Приятно все же в этом убедиться. Что вот есть еще, оказывается, на свете добрые люди. Без всяких задних мыслей. («А что там у него, интересно, с передними?» — неожиданно мелькает у меня в голове шаловливая мыслишка. Но я ее решительно гоню.) Начальники тюрем. Ах!..

Впрочем, ни в коем случае нельзя расслабляться! Не следует забывать, где я.

Здесь нужно, чтоб душа была тверда.

Здесь страх не должен подавать советов.

Короче, «надо быть всегда наготове». Вот только чего? Наготове чего? Очередных пиздецов? Хотя, конечно, и приятно убедиться, что классики в моем случае так единодушны. Значит, я на верном пути.

Куда? В ад? В дантовский? А где тогда, блядь, Вергилий? Без него же я там ни за грош пропаду!! Сгину, как таракан. И где же?.. Эй-эй!

Хватит!.. А то, как бы еще ненароком и дантовский дух сюда не вызвать. В придачу к шекспировскому. (Где он, кстати? Давненько уж что-то не объявлялся.)

Тогда они уж точно вдвоем меня с ума сведут.

Все! Спать. Хватит. Спокойной ночи… малыши.

9 июня, понедельник (десятый день голодовки)

С утра по твоей просьбе приходил адвокат и целый час уговаривал меня прервать голодовку. Рассказывал, как ты переживаешь, волнуешься, плачешь и прочее.

Э-хе-хе… Не следовало бы мне все-таки жениться… Не на тебе конкретно, а вообще. Как, блядь, скажите на милость, можно совершать подвиги, имея на руках жену и детей? Это все равно, что пытаться плыть с двухпудовой гирей на шее.

Какая-то неразрешимая дилемма. Что делать, если твои собственные принципы чести, достоинства и справедливости вступают в противоречие с семейным долгом?

Как быть с влеченьями и снами?Что делать? Следовать ли им?…К высокому, прекрасному стремитьсяЖитейские дела мешают нам.

В сущности, я тебя прекрасно понимаю. Ты женщина, и ты сейчас стараешься спасти семью, спасти меня. Ты действуешь по-своему правильно и убеждать тебя, отговаривать бесполезно. Ты права.

Женщина и не создана для подвигов. Она хранитель очага, гнезда, семейного уюта. Вот ты и пытаешься сейчас, по мере своих слабых женских сил, его спасти, это самое гнездо.

Но в результате ведь ты фактически заставляешь меня поступать так, как поступила бы сама! Но я-то не ты!!

Вероятно, любовь, семья стали занимать слишком уж много места в нашей жизни. Да, конечно, это очень важно, но это все-таки еще не вся жизнь. Жизнь этим не исчерпывается. Если любовь начинает занимать в жизни слишком много места, значит, ни для чего другого места там уже не остается. Ни для чести, ни для долга, ни для достоинства. Все легко приносится в жертву любви. Семьи и детей. Вот и приходится

Терпеть,Чего терпеть без подлости не можно.

Э-хе-хе… В общем, не получилось из меня Геракла. Чего уж там.

На первом же подвиге (блистательная победа в битве за одеяло), все сразу и закончилось.

Согласился я, короче, на прекращение. Единственное, что выторговал — это, что хоть завтра, а не сегодня. Когда со следователем поговорю. Да и то, после долгих и унизительных препирательств. («Да меня супруга Ваша на куски разорвет! Как я ей об этом скажу?!»)

Возвратился в камеру, лег на шконку. Настроение, хоть вешайся.

Как в выгребной яме искупался. Даже в начале голодовки такого не было. Чувствую, что я что-то безвозвратно потерял, какую-то часть себя. Причем, возможно, лучшую. Лучше бы я умер. (Да, блядь, умрешь тут!)

В общем, не пустят меня теперь, похоже, по твоей милости в седьмой круг. Буду у врат Ада, среди ничтожных вечно мучиться. Среди тех, «… кто от великой доли отрекся в малодушии своем». Кого «… не возьмут ни Бог, ни супостаты Божьей воли».

Их свергло небо, не терпя пятна;И пропасть Ада их не принимает,Иначе возгордилась бы вина.

Да-а, хорошенькая перспектива!!.. Воистину

Эта жизнь настолько нестерпима,Что все другое было б легче.

Впрочем, к чему теперь все эти красивости? Все эти «ненужные рыданья и жалкий лепет оправданья»? Поздно! «Судьбы свершился приговор»!

Я увидел лик Горгоны. Теперь мой удел — вечно блуждать во мраке.

Закрой глаза и отвернись; ужасноУвидеть лик Горгоны; к свету дняТебя ничто вернуть не будет властно.

Неужели ничто? Надо было все-таки отвернуться. А вообще — лучше бы я уж просто умер.

10 июня, вторник (прекращение голодовки)

С утра опять приходил адвокат вместе со следователем. Передал следователю заявление с просьбой перевести меня в любой другой следственный изолятор.

Попутно выяснилось, что эпизод с поддельным паспортом гроша ломаного не стоит. Ведь я им не пользовался. Это все равно, что сделать ксерокопию доллара. Это же не преступление, если вы ее никуда не предъявляли? Тем не менее, дело передается в суд и господин кандидат юридических наук заранее уверен в успехе. А чего ему? Если «наверху все решено!»

Впрочем, все это сейчас не имеет значения. Плевать! «Что пользы человеку, если он завоюет весь мир, но потеряет при этом самого себя». А вот я, похоже, самого себя как раз и потерял.

Возвращаюсь в камеру. Время обеда прошло, но кормить по здешним порядкам, судя по всему, все равно положено. (Гуманисты, блядь, хуевы!) Поэтому охранник для очистки совести спрашивает:

— Обедать будете?

— Буду.

— Будете?!

— Буду.

Секундная пауза, потом охранник куда-то убегает.

Через минуту-другую женщина-разносчица через кормушку уже протягивает мне полную до краев миску какого-то горячего супа и хлеб.

— На второе у нас перловка. Будете?

— Буду!

Кормушка захлопывается. Начинаю есть суп. Как ни странно, без всякого аппетита. Есть, в сущности, вообще не хочется. Механически съедаю полмиски, остальное выливаю в туалет. (Слишком много сразу есть не стоит.) Приносят перловку. Ем пару ложек перловки. Кормушка опять открывается и дежурный майор, сладко улыбаясь, елейным голоском спрашивает:

— Кушаете, как вижу?

— Кушаю.

— Приятного аппетита.

(Чтоб ты сдох!)

Вечером на проверке я нехотя говорю майору:

— Заявление о прекращении голодовки я тогда уж завтра с утра передам, как положено. Ладно?

— Хорошо.

«Хорошо»!.. Чего, блядь, хорошего-то? Хотя даже и ругать-то их теперь не хочется. (Все-таки была отдушина!) Да и права у меня теперь в общем-то нет. Морального. Себя ругать надо.

Ладно. Все. Не хочу я больше ничего писать. И вообще ничего не хочу. «Время лечит». На это только и остается теперь уповать. Может, отойду еще все-таки? Привыкну.

Р.S. Да, кстати, совсем забыл! Взвешивали же меня вчера вечером! Шестьдесят четыре килограмма. До голодовки — было семьдесят три с половиной. Неплохо.

Р.Р.S. Охранники, похоже, после прекращения мною голодовки потеряли ко мне всякий интерес. Ночью вообще не заглядывали.

11 июня, среда

С утра отдал заявление «о временном приостановлении голодовки до рассмотрения моей жалобы следователем». (Жалкая попытка хоть как-то сохранить лицо!) Сразу после обеда в дверь стучат: — С вещами!

Быстро собираю все свои пакеты, свертываю матрас. — Готов? — Готов.

Дверь открывается. Около двери — двое охранников. Сначала выношу пакеты, потом возвращаюсь за матрасом и выхожу с ним из камеры.

Окидываю камеру последним взглядом. Она пуста. Охранники тем временем предупредительно подхватывают мои пакеты (ну, надо же!), и мы втроем поднимаемся по лестнице. Впереди и сзади по охраннику с пакетами, посередине я с матрасом под мышкой. Поднимаемся на третий этаж (так, а камера-то, похоже, будет другая), подходим к какой-то камере, охранник отпирает ее своим ключом. Захожу. Камера поменьше предыдущей. Четыре шконки, два человека. Две верхние шконки пустые.