Лабух - Иван Валерьевич Оченков Страница 52

— Ревнуешь? — отозвалась из-за ширмы девушка.

— Конечно! Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

— О да, мой сударь! — подыграла Маша. — Ну, что же ты, дальше не помнишь?

— Если честно, нет.

— Всегда подозревала, что образование у тебя весьма посредственное! Ладно, Отелло, читай.

Развернув пакет, я вытащил на свет старинную фотографию на толстом картоне. Изображены на ней оказались молодой офицер и столь же юная барышня, в которой я без труда узнал Машу. Вверху подпись от руки — Жорж и Мари. 1916 год. А на обороте красивая виньетка — «Фотографiя Бычкова и Жданова» въ Москве. Это я и прочитал.

— Что ты сказал? — переменившимся голосом переспросила Куницына.

— Тут так написано, — пожав плечами, передал ей портрет.

— Этого не может быть, — прошептала она.

— Привет из прошлого?

Ответом мне было молчание.

— Это твой муж, или жених? — продолжал гадать. — Любовник?

— Жених. Во всяком случае, мне так казалось.

— И где же он был всё это время?

— Понятия не имею. Это была наша последняя встреча. Он только что вышел из Александровского училища и оправился на фронт. Некоторое время писал, потом сообщили, что он погиб…

— Бывает…

— Как ты думаешь, что это может значить?

— Всё что угодно! Во-первых, твой жених мог не погибнуть. Плен или тяжёлое ранение, в котором он потерял память и не был опознан. Теперь память вернулась, и он тебя нашел. Не смотри на меня, такое хоть и не часто, но случается. Во-вторых, эта фото могло остаться у кого-то из его друзей. Он тебя увидел, узнал и таким образом пытается привлечь внимание.

— Прости, но звучит немного бредово.

— Ты права. Но в жизни бывает и не такое…

— Но, что мне делать?

— Ничего! Точнее — ждать развития событий. Кстати, нам скоро на сцену. Последний выход на сегодня.

— Да, конечно…

Мы вышли, раскланялись. Публика, как водится, похлопала. Некоторые не переставали при этом жевать, но многие всё-таки пришли послушать Машу. Я ведь говорил — голос у нее шикарный.

­– Это он! — схватила меня за руку девушка. — Вон там, в самом углу!

В полутемном зале было трудно кого-нибудь разглядеть, но кто я такой, чтобы спорить с женским сердцем?

— Держи себя в руках. Всё будет хорошо. Сможешь петь?

— Да. То есть, не знаю…

— Помнишь романс, что мы с тобой заучивали? Мне кажется, ты сейчас сможешь.

Усадив партнершу на стул, встал рядом и сделал несколько аккордов. Публика, почуяв новинку, заинтересовалась и в зале наступила относительная тишина. Казалось, даже перебравшие купчики перестали чавкать. Маша, собираясь с силами, вздохнула и начала:

А напоследок я скажу

А напоследок я скажу

Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Как ты любил ты пригубил погибели

Не в этом дело, как ты любил

Ты погубил, но погубил так неумело

Стихи еще не родившейся Беллы Ахмадулиной, музыка Петрова и проникновенный голос Куницыной, что называется, произвели впечатление. После окончания ещё некоторое время царила тишина, а потом целый взрыв аплодисментов. Люди хлопали, кричали браво, просили ещё. И как ни крути, я причастен к этому триумфу. Просто невероятное ощущение, ради которого стоит жить!

«Всё проходит» — было написано на кольце Соломона. Закончилось и наше выступление. Поклонившись, мы вернулись в гримерку. Надо было переодеться и возвращаться к себе. Время всё же позднее. Однако бессильно опустившаяся на стул Маша не могла или не хотела никуда идти. Очевидно, ждала своего Жоржа…

Стук в хлипкую дверцу не заставил себя ждать.

— Кто там ещё? — поинтересовался, примерно предполагая ответ.

— Разрешите войти?

— Сделайте такое одолжение.

В человеке вошедшем в нашу каморку трудно было признать того блестящего юного офицера со снимка. Фигура окрепла, черты лица стали резче и грубее. Да и вообще чувствовалось, что жизнь человека потрепала.

— Чем обязан?

— Мне хотелось бы переговорить с Марией Георгиевной.

— Говорите, если так хочется. Жорж.

— Что ж, — нахмурился незнакомец. — Кажется, вы меня знаете, а я вас нет.

— Николай. Фамилия вам ничего не скажет, но можете называть Северным.

— Весьма рад, — без особой теплоты в голосе произнёс тот.

Пока мы говорили, Маша сидела, не подавая признаков жизни, отчего у меня сложилось впечатление, что общаться она не жаждет. Что же, буду отдуваться сам.

— Откуда прибыли? Берлин, Париж или быть может Константинополь?

— Почему вы так решили? — дернулся Жорж. — Я советский гражданин…

— Ещё скажете — у вас паспорт имеется! [4]

— Нет! — дернулся незваный гость.

Стоп. Что-то с этим кренделем не так! — успел подумать я, но тут вмешалась всё-таки вышедшая из анабиоза Маша.

— Коля, пожалуйста, оставь свои шуточки. Юрий скажи, зачем ты пришел?

— Машенька, милая, — срывающимся голосом взмолился посетитель. — Какое счастье, что мы встретились! Мы теперь никогда не расстанемся. Уедем вместе, подальше от этой дикости…

— Куда?

— Куда захочешь. Я ведь теперь богат, точнее скоро стану, но это всё неважно, если ты откажешь мне…

Кажется, у парня и впрямь снесло голову. Моя партнёрша, похоже, тоже вспомнила о своих чувствах и готова отдаться им со всей не совсем еще растраченной страстью. В другое время следовало проявить деликатность и тихонько уйти, но… интересно, как это он собирается разбогатеть?

[1] https://www.youtube.com/watch?v=1fY9Hx4uDu8&t=31s

[2] Стихи «Лиличке» впервые опубликованы после смерти поэта.

[3] «Вези меня извозчик» Муз. и сл. Новиков АВ.

[4] «Love me tender» Элвис Пресли.

[5] Паспортизация в СССР началась в конце 1932 года

Глава 17

Говорят, что есть люди умеющие расставаться и сохранять хорошие отношения с бывшими. Возможно и так. Но у меня такой способности нет, и не предвидится. То, что Маша уйдёт с непонятно откуда взявшимся Жоржем, я понял сразу. Да, что там пойдёт! Побежит, а если надо будет босиком, то и по снегу. За призраком первой любви, а всего вернее, за иллюзией возможности прежней счастливой жизни. В которой выпускницам гимназии нет надобности терпеть выходки пьяных нэпманов и видеть возле себя демобилизованных красноармейцев.

Не отпуская извозчика, поднялся наверх и