На исходе лета - Уильям Хорвуд Страница 52

— Непременно, — сказал Бичен.

— И если так случится, скажи им, что, какие бы истории им ни рассказывали кроты, их мать... их мать... — Бедный Триффан был не в силах продолжать, и Бичен впервые увидел, как он плачет.

Бичен сидел рядом, и хотя он не произнес ни слова, все же чувствовал, что само его присутствие утешительно для Триффана.

— Я познал с Хенбейн счастье, равного которому никогда ни с кем не испытывал. Глубокое и безумное. Твоя мать знает об этом, так что сейчас я не разглашаю никакой тайны. Если ты когда-нибудь увидишь Уорфа и Хеабелл, скажи им, что то недолгое время, когда я был с Хенбейн, их матерью, я ощущал: часть ее души предана Камню, как ни у кого другого. Кроты часто спрашивали, почему я пошел в Верн. Мне кажется, я сделал это ради немногих часов, проведенных с Хенбейн. Надеюсь, когда-нибудь мое путешествие в Верн обернется благом для кротовьего мира. — Триффан неловко смахнул слезы, затем печально улыбнулся: — Видишь ли, Бичен, когда крот стареет, в голову ему приходят такие странные мысли... А ты иногда напоминаешь мне Босвелла! Нет, ты крупнее, и шерсть у тебя темнее, и характер терпеливее... А вот способность понимать у тебя та же. Ты выслушал болтовню старого крота, сумел его утешить и понял, что в словах его есть нечто стоящее. Ты знал, что и когда сделать, даже не задумываясь. Вот таким и должен быть крот-летописец. И скажу больше: именно таким и должен быть крот. Ты многому научился. Молодец!

Бичен не знал, плакать ему или смеяться от этих слов. Однако ночью, когда Триффан уснул, а Бичен все еще бодрствовал, он вдруг улыбнулся, так как кое-что понял. Ведь это именно Триффан знал, что и когда сделать, и потому сказал Бичену все эти слова. Да, Триффан был прекрасным, мудрым учителем. Теперь Бичен действительно понял, каким должен быть крот-летописец и почему он сам все лучше овладевает искусством письма, вынося все тяготы совместного житья со старым кротом.

❦

Нам ничего не известно о многих подробностях глубокой медитации, в которую погрузился тогда Бичен, да и тщетно было бы гадать об этом. Шли дни, и им овладела какая-то неспешность и покой, а желание покинуть тоннели и заняться другими делами почти начисто забылось.

Ему открывались все новые глубины в искусстве письма и в червях, которых он приносил сверху, и внезапно он осознал то, что, возможно, было очевидным для любого крота, знавшего это: в основе письма лежало упругое туловище червя. Чем в большем согласии пребывал крот с собой и с тем, что давало ему жизнь, тем легче и естественнее ему писалось.

— Но почему же ты мне об этом не сказал? — иногда хотелось спросить Бичену у Триффана, однако в глубине души он знал, каков будет ответ: хуже всего крот усваивает то, что ему все время твердят, а лучше всего — то, что познал на собственном опыте. Это относится и к письму, и к червям, и к жизни вообще. Этот урок Бичен никогда не забывал.

По крайней мере, теперь Триффан охотно отвечал на вопросы. Правда, он был так поглощен собственной работой и столь беспощадно обрывал Бичена, если ему казалось, что тот понапрасну отнимает время, что юный крот вскоре отучился спрашивать о несущественном.

Триффан неоднократно повторял на разные лады:

— Крот, который задает другому вопрос, не подумав сперва, или высказывает мнение, не пораскинув вначале мозгами, или пытается описать чувство, еще не зная точно, что это такое, тем самым неучтиво обходится с другими и оказывает им плохую услугу. С какой стати обременять кого-то собственной неразберихой? Возможно, тому по горло хватает своей собственной! К чему просить другого подумать за тебя? Ведь таким образом ты демонстрируешь, что не готов переварить мысли, которыми он с тобой поделится. Лень так же препятствует общению между кротами, как страх перед истиной, а поскольку они, как правило, шагают лапа об лапу, беседе грозит множество смертей. Помни об этом, крот, и ты убедишься в истинности моих слов, когда тебе придется столкнуться с другими кротами в будущем — особенно с теми, что живут не в Данктонском Лесу и плохо тебя знают.

❦

Итак, как-то раз Бичен, осмелившийся после длительных размышлений преодолеть несколько кротовьих ярдов, отделявших его от норы Триффана, принялся в почтительном молчании ждать, пока крот-летописец освободится. Наконец Триффан оторвался от своей работы и бросил на ученика дружеский взгляд.

— Да, Бичен? — спросил Триффан.

— Не покажешь ли ты мне, как правильно писать слово «почва»? — с сомнением в голосе обратился к нему Бичен. В написании этого слова, казалось, не было никакой логики, и оно имело много разных форм.

Триффан с минуту размышлял. По-видимому, этот вопрос порадовал его.

— Что касается почвы, тут ты не найдешь однозначного ответа, — ответил он, — так как постоянно меняется и сама ее природа, и взгляд крота на нее. Ощущения кротов меняются в зависимости от того, где они находятся, и это, естественно, отражается на их почерке. Точно так же меняется твой голос, когда ты нервничаешь, или твой нос, когда ты болен.

— Значит, нет правильного способа написать это слово?

— Отчего же, крот? Всегда есть правильный способ, просто он все время меняется. Проблема заключается в том, чтобы знать правильный способ в тот момент, когда пишешь это слово, — ведь он может измениться на протяжении одного предложения. Ты увидишь, что у Спиндла написание «почвы» изменяется очень незначительно — его подобные идеи не интересовали. А вот у Мэйуида написание этого слова меняется даже на протяжении самого слова, потому что это крот, вся жизнь которого связана с почвой. Он всегда умел лучше меня судить, что правильно в данный конкретный момент. Возможно, тебе стоит задать этот вопрос именно Мэйуиду. Всегда очень важно знать, у какого крота что спрашивать. Редко можно встретить такого, который хоть в чем-нибудь не разбирался бы лучше других, и кроту-летописцу следует помнить об этом. Не существует такого крота, у которого нечему было бы поучиться.

— Существует также много вариантов слова «тоннель», — заметил Бичен.

— Что же, так и должно быть, не правда ли? Было бы странно, если