Александр Афанасьев - Меч Господа нашего-4 [СИ] Страница 53

— Господин президент… — офицеры отдали честь Верховному главнокомандующему.

— Что произошло?

— Господин президент, примерно двадцать минут назад в центре Вашингтона произошел ядерный взрыв!

Кавказский излом

Картинки из прошлого

Чеченская республика Ичкерия

н. п. Октябрьский, пригород Грозного

Март 1996 года

Эти дни — март тысяча девятьсот девяносто шестого года — он хорошо помнил. Это было время предательства. Время большой беды…

Старая, белая, раздрызганная вхлябь Нива — чихая плохо отрегулированным мотором остановилась у блок-поста, прикрывавшего Грозный с северо-запада. Блок-пост был уже капитальный, не те времянки, какие были в начале девяносто пятого. Все — от заботливо выкопанных капониров для техники до маскировочных сетей, прикрывающих личный состав при перемещениях — говорило о том, что на этом блок-посту нашелся грамотный и заботливый офицер, умеющий обустроить как надо даже пункт временной дислокации и душой болеющий за дело и за сохранность личного состава. Собственно говоря, сидящие в машине даже знали его фамилию — майор милиции Мороз Тимофей Степанович, сотрудник ОМОН, срочку отслужил в Афганистане. Но выдавать свое знание было чревато — шуток здесь не понимали.

— Что? — процедил сквозь зубы лысоватый, хмурый чеченец лет сорока в кожанке, сидящий за рулем.

— Сиди… — так же негромко, но внушительно ответил пассажир, сидящий на переднем сидении. Этот был моложе, одет в спортивное и тоже кожаную куртку, национальность не поймешь — то ли русский, то ли нет. Вроде русский, только лицом темноват.

Нахлебавшиеся ОМОновцы действовали грамотно. Направив автомат на лобовое стекло Нивы, один из ОМОНовцев показал, что надо заглушить двигатель, и только когда это было сделано — пошел к машине, держа короткоствольный автомат так, чтобы можно было стрелять, зажав ладонью приклад. Второй стоял со стороны пассажирской двери, страховал — вроде не целился — но автомат под рукой, чуть что и… Его самого прикрывала растянутая маскировочная сеть. А вон там, из бойницы — выглядывает воронкообразное рыльце пулемета — и к гадалке не ходи, на пулемете кто-то дежурит. Темнеет…

— Документы. Резких движений не делать, — не представляясь, предупредил ОМОновец с мучнисто-белым, нездоровым лицом. Глаза его настороженно обшаривали машину, водителя, пассажира, ища малейшие признаки того, что что-то неладно. Хотя… наверное все в норме, обычно те кто несет с собой неприятности — едут в Город, а не из Города.

— Пожалуйста, товарищ… — нарисовав на своей откровенно бандитской физиономии улыбку, сидевший за рулем чеченец передал ОМОНовцу сразу три документа: удостоверение сотрудника милиции, водительские права и, как ни странно — комсомольский билет, в который была вложена стотысячная банкнота.

— Пассажира тоже… — хмуро попросил ОМОНовец. Удостоверение сотрудника «завгаевского», республиканского МВД его ничуть не успокоило, половина там — откровенные бандиты или перекрасившиеся боевики. А почему бы и нет — корка, зарплата, патроны, автомат, машина — на халяву, пока твои кунаки по горам шастают. Зашибись!

А в городе — что ни день то ЧП.

Ништяк. Первый — Загаев Иса Исаевич, рожа — хоть сейчас на стенд «Их разыскивает милиция». Капитан милиции, УГРО. Второй — Теплов Михаил Юрьевич, русский, место рождения — г. Москва, и паспорт там же выдан. Прописки местной нет. Ксивы тоже нет — но комсомольский билет присутствует. Полная х…ня.

— Куда следуете?

— На Алхан-Калу, начальник. Ты бы пропустил, замерзли уже.

Что-то было не так. Надо было обшмонать… машина стремная, и пассажиры стремные — но удостоверение сотрудника останавливали от таких мер.

— На дороге неспокойно. Тем более ночью.

— Знаем, начальник. Ты бы нас пропустил, до Алхан-Калы доедем, там у меня дядя с семьей живет. У него заночуем.

Лейтенант милиции Сидорский устал от проверок, от заискивающе-злобных глаз, от постоянного ощущения опасности. Его дежурство кончалось через несколько минут, и он очень хотел пить. И есть. И еще он хотел жить.

И потому — он протянул все документы чохом — обратно водителю.

— Можете следовать.

— Спасибо, дорогой… — водитель еще раз оскалился, — и тебе удачи.

Когда Нива растворилась в сгущающихся сумерках, к Сидорскому подошел его кореш, Саня Песков. В одном дворе хулиганили, в соседних классах учились. Вместе сейчас и службу ломали.

— Закурить есть? — простецки спросил он. Своих у него никогда не было, сколько его помнили.

— Свои надо иметь.

— Дорого… — пожал плечами Песков, ловко выхватывая сигарету из подставленной пачки, — а это тут был кто?

— Кто, кто… Конь в пальто! — неожиданно для себя самого огрызнулся Сидорский.

— Вот так в Город стволы и текут… — задумчиво сказал человек, у которого были документы на фамилию Теплов, выданные в каком-то паспортном столе ОВД гэ Москвы, — посты как решето, даже не шмонают толком. Он и в самом деле был Михаилом Юрьевичем, правда, родился он не в Москве. Родился он в Грозном.

— Рано или поздно спалимся, — сказал чеченец, — ни за грош.

— С этими? Да брось…

Начиная с середины девяносто пятого года — власть в республике стала постепенно возвращаться к боевикам. Американцы во время войны во Вьетнаме вывели одно универсальное правило противопартизанской войны: врагу нельзя оставлять ничего. Ни времени, ни места для отдыха, ни припасов, ни возможности их пополнения. Оставь врагу хотя бы час из двадцати четырех — он закрепит его за собой, а потом будет расширять и расширять его, делать это настойчиво и методично, и постепенно час станет двумя часами, тремя, четырьмя Современная война не предполагает жалости. Если враг загнан в угол — уничтожай его, не давай ни коридоров ни возможности уйти. Если враг закрепился на местности и его поддерживает население — уничтожай источники жизни на местности, трави колодцы, сжигай гербицидами поля, чтобы люди ушли из этой местности. Либо воюй — либо нет.

Русская армия не воевала. Лихой зимой девяносто пятого — оставшиеся в живых срочники, которых бросили в адское пекло новогоднего Грозного — кто остался в живых озверели и добили душье, которое не успело смотаться. Весной — в результате серии операций у врага не осталось почти никакой территории. Надо было добивать — но вместо этого последовала непонятная слабость, какие-то переговоры, пользуясь которыми враг просачивался через позиции федеральных сил, бил в спину, оседал в населенных пунктах, готовясь к новой войне — войне террористической.

Кстати — а что это за термин вообще такой — федерал? Есть регионалы или еще кто? Откуда это вообще взялось федерал? Есть русская армия, так? Или нет?

Душманы — изначально вели войну без правил. Резали, грабили мирняк, измывались как могли. В плен попасть — лучше гранатой подорваться. Так что же удивительного в том, что на лом — нашелся такой же лом, и нашлись люди, которые тоже снялись с тормозов? И что удивительного, что среди них чеченцев — было не меньше русских. Ведь далеко не все — хотели превращения своей малой родины в кроваво-криминальный эмират.

Битая Нива — остановилась далеко от окраины населенного пункта Октябрьский — конечно же они ехали не в Алхан-Юрт. Чеченец за рулем — согнал машину с дороги, они несколько сотен метров проехали по грязи — знаменитой чеченской весенней грязи, которая налипает пластами, и просто так ее не отстираешь. Наконец — они загнали машину за плотный кустарник, заглушили мотор.

Русский достал большой кусок камуфляжной сети и стал заботливо укрывать машину, вбивая колья чтобы сеть не снесло. Чеченец — достал снаряжение, разложил его на куске брезента. Два автомата Вал с ночными прицелами и два пистолета ПБ. И то и другое — большая ценность, просто так не получишь. Еще большая ценность — разгрузочные жилеты под Вал — а они у них были.

— Уверен, что он там?

— А как… У него там жена молодая… дело житейское. Куда лучше — под боком у жены, чем в спальнике в лесу.

Молодой подмигнул.

— Это точно…

Далекое прошлое

Грозный, улица Пугачева

Школа N 11

Март 1988 года

Это было давно… Здесь же, в этих же, Богом проклятых местах, обильно политых русской и чеченской кровью — но тогда об этом никто не думал. Это была не просто другая страна — другая цивилизация, жизнь там устраивалась и складывалась совершенно по-другому. Хотя первые, еще робкие ростки злобы, ненависти, вражды уже проглядывали из-под черной, жирной, пропитанной нефтью чеченской земли.

Он жил в Грозном, на самой окраине, на улице Пугачева, учился в школе номер одиннадцать на самой окраине. Они неплохо жили — его отец работал на нефтеперерабатывающем заводе старшим мастером, они жили не в квартире, а как многие чеченцы — в собственном доме. Тогда еще строить как тебе захочется было нельзя, были нормы, ограничивающие площадь дома, многие чеченцы изворачивались, строили двухэтажные, оборудовали подвалы, мансарды. В начале улицы жил дед Иса, у него сын был кооператором, построил дом втрое больше, чем у любого на этой улице — но отец так не делал. Зато у них был дом с уютной верандой, в которой он так любил спать летом, если не был на курорте, был роскошный, посаженный еще бабушкой сад и была летняя кухня. Не раз и не два он приглашал туда окрестных пацанов, которых считал своими друзьями — и никто тогда не разбирался кто русский, а кто — чеченец. Вон Мито — тот вообще грек был и что?