Олег Шушаков - На сопках Маньчжурии Страница 53

Герой Советского Союза капитан Лапутин, командир батальона шестой Краснознаменной танковой бригады, вздохнул с облегчением, когда впереди во весь свой рост поднялся Большой Хинган. Невыносимая жара измотала его экипажи не хуже самураев, которых они, кстати, пока еще ни разу не встретили. Хотя за эти два дня одолели почти триста кэмэ.

Даже в Испании он такой жары не видел. А, впрочем, прибыл он туда в начале осени, в сентябре тридцать седьмого. И воевал до весны, до апреля тридцать восьмого. Так что, настоящей жары и не застал.

На Сергея накатили воспоминания. Однообразный пустынный пейзаж, не давал никакой пищи ни для глаз, ни для ума. И он окунулся в прошлое…

Три года назад, в тридцать шестом, отличник боевой, политической и технической подготовки и лучший командир танка в полку, Сергей Лапутин окончил экстерном Орловскую бронетанковую школу, получил звание лейтенанта и поступил в Военную академию механизации и моторизации РККА. Но проучился в ней всего год.

В конце лета тридцать седьмого он уже плыл в Испанию на транспорте 'Кабо Сан-Аугустин' в составе группы советских танкистов-добровольцев. Они выгрузили в Картахене свои 'бэтэшки' (не семерки, на которой он сейчас мчится по солончаку, а пятерки) и перегнали их в Арченовский учебный центр, республиканскую танковую школу. Там и был сформирован их интернациональный танковый полк.

Интернациональный, потому что экипажи были смешанные. Командиры танков – добровольцы из разных стран. Поляки, немцы, французы, умудренные жизнью, подчас уже седые, коммунисты. Заряжающие – молодые испанские парни. А механики-водители – советские лейтенанты. Сергей был назначен командиром взвода.

А потом их перебросили на Арагонский фронт под Фуэнтес-де-Эбро, что в двадцати шести километрах от Сарагосы.

В этом бою из-за предательства командира корпуса подполковника Касадо, того самого, который полгода назад поднял мятеж и сдал Мадрид Франко, они потеряли половину танков и экипажей.

В атаке их должны были поддерживать две интербригады. Только бригады эти после изнурительных боев насчитывали едва ли половину состава. Притом, что одна из них была анархистской и предательски осталась в окопах, когда они прорвали оборону мятежников и ворвались в этот городок. В бой с ними пошли канадский, английский и американский батальоны. Эти дрались ч е с т н о. И полегли почти все…

Оставшись без пехоты, 'бэтэшки' вспыхивали одна за другой… Они потеряли девятнадцать машин из сорока пяти, не считая вышедших из строя, но вытянутых на буксире товарищами. Погибло семнадцать советских добровольцев.

Его танк, раздавив пулеметное гнездо, завалился и застрял во вражеском окопе. Всего в сотне метров от своих. Да так там и остался.

Они задраились изнутри, а марокканцы всю ночь пытались вскрыть люки ломами. То уговаривали сдаться, то угрожали пытками и мучительной смертью. А потом облили бензином и подожгли! Это было страшнее всего. Себе-то врать незачем! Приходили мысли, что пора стреляться! Приходили… Но они все-таки продержались до утра.

А поутру по ним начала долбить своя же республиканская артиллерия. Все правильно, конечно! Не отдавать же мятежникам исправную машину! Но умирать от своих же снарядов! Это было уже выше всяких сил! И они решили прорываться!

Сначала выскочил Володька Кручинин, механик-водитель. А потом они с Хосе… И побежали во весь рост пока не засвистели пули… Ничего, доползли.

Хинган заметно приблизился. На сухие обветренные губы Сергея упало несколько капель. Он поднял голову. Словно в ответ на их молитвы начался дождь.

Но стало только хуже. От раскаленной брони поднимался пар. А внутри, вообще, было не продохнуть! Тогда Сергей приказал заряжающим вылезти на броню. А механикам-водителям стиснуть зубы…

Когда они подошли к горам вплотную, командир бригады полковник Павелкин, наконец, объявил долгожданный привал. И люди хоть немного отдохнули… Но привал объявлялся не только для этого. А еще и для того, чтобы надеть на танки гусеницы.

Потому что утром они полезли в горы… Проклиная на чем свет стоит тихо моросящий дождь.

Странное существо человек! Сначала выпрашивает, умоляет о чем-то. А потом клянет дающего, за то, что это получает! Но какая уж тут благодарность! Гусеницы танков соскальзывали с мокрых скал. В жидкой грязи застревали бронеавтомобили и автомашины. Все чаще встречались крутые повороты, подъемы и спуски с уклоном до тридцати градусов, предельным для техники. Люди быстро вымотались, вытаскивая на руках орудия и машины. Несколько полуторок сорвалось в пропасть, едва не утащив за собой удерживавших их веревками красноармейцев.

Долго ли, коротко ли, бригада вышла к перевалу Корохан. Но, увидев его крутизну, в затылках стали чесать даже опытные механики-водители…

Лапутин попробовал взять перевал с разгона. Это удалось ему только с третьей попытки. Притом, что у него был лучший механик-водитель в батальоне! Тогда, посовещавшись с ротными, они решили штурмовать склон тремя танками в связке, сцепив их тросами. Первый, поднявшись, тащит второго, который потом удерживает его на спуске и заволакивает на перевал третьего. И так далее.

Путь к следующему перевалу, Даган-Цабо, проходил по узкому ущелью. И здесь танкистов крепко выручили саперы, которые, двигаясь в голове колонны, подрывали скалы и выстилали щебнем дорогу. Последние километры одолели уже в темноте. И встали на отдых…

Спуск с хребта начали на рассвете следующего дня. Из-за непрекращающихся дождей он был не менее сложным, чем подъем. Большой Хинган является тем самым препятствием на пути облачных фронтов, которое делает пустыню Гоби таким неприветливым, сухим и жарким местом. Зато восточная его сторона, особенно в августе, просто залита водой. Может именно поэтому самураи не ждали наступления советских войск, зная, что Маньчжурия в это время года совершенно непроходима.

Машины все чаще выходили из строя. Но служба технического замыкания делала все возможное и невозможное. И отставшие быстро догоняли ушедшую вперед колонну.

Силу идти вперед танкистам и мотострелкам придавало сознание того, что всего за трое суток, преодолев степи и горы, они опередили Квантунскую армию, не позволив ей закрепиться на этом важнейшем естественном оборонительном рубеже.

Под Лубэем танки разведотряда столкнулись с отчаянным сопротивлением самурайского гарнизона. Первого на их пути. И разделались с ним еще до подхода основных сил бригады.

Когда Лапутин проезжал по окраине города он увидел несколько десятков трупов японских солдат и офицеров. Повсюду валялись длинные бамбуковые шесты с минами.

'Смертники!' – подумал комбат и от души выматерился в их адрес.

Со смертниками он еще не встречался, прибыв с пополнением на Халхин-Гол, когда бои уже заканчивались. И повоевать не успел. Но зато он много о них слышал…

В это время комбриг поинтересовался по радио, как в батальоне дела с 'молоком', то бишь, с топливом.

– Километров на тридцать – сорок осталось! – ответил Лапутин.

– Понятно… – Павелкин помолчал, а потом приказал. – За городом встаешь и ждешь!

– Есть, товарищ комбриг! – комбат по-солдатски обрадовался, решив, что их ждет скорая заправка и обед.

Но заправлять их не стали. А, наоборот, приказали, оставив самую малость, остальное слить и отдать первому батальону, который в составе передового отряда пойдет вперед. А они будут ждать. Потому что бензин уже везут, но темпов наступления бригады снижать нельзя. А он потом догонит…

Лапутин чертыхнулся. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять! Жаль, конечно, что не они пойдут вперед. Но, как говорится, нет худа без добра. И его люди смогут хоть немного отдохнуть.

А к ночи на поле рядом с бивуаком стали садиться ТБ-3 третьей отдельной авиационной армии РГК, которые привезли бензин. К утру заправку закончили и после короткой передышки, с рассветом, тронулись в путь.

Который к этому времени просто перестал иметь место быть. Потому что коварные самураи взорвали плотины, и к обычной августовской распутице добавилась пущенная ими вода вышедшей из берегов реки Лаохахэ и ее более мелких притоков. Она залила все на сто километров вокруг…

Оставалось, или возвращаться, или ждать до осени пока все высохнет, или продолжать наступление по единственному сухому месту – высокой железнодорожной насыпи от Тунляу до Чжаньу. Возвращаться никто не собирался, стоять и ждать у этого искусственного 'моря' погоды – тоже.

Медленное движение по насыпи и само по себе было чревато неприятностями, потому что не удержавшийся на рельсах и скатившийся вниз танк, достать было невозможно и его попросту бросали. Но дело было не в этом, а в том, что бригада, вытянувшись в тонкую ниточку на насыпи, становилась просто идеальной целью. И стала.