Андрей Семенов - Иное решение Страница 53

Одним из людей, проведших гениальную, грандиозную по своим масштабам и последствиям, беспрецедентную в истории операцию по стратегической дезинформации правительств СССР и Великобритании, обеспечившую внезапность при нападении на СССР, был адмирал Вильгельм Фридрих Канарис.

XXXII

Берлин оставил неприятный и тягостный осадок в душе фон Гетца. Он будто навестил безнадежно больного друга, который сам еще не знает своего страшного диагноза. Друг, несмотря на недомогание, еще в счастливом неведении веселится, резвится и даже пытается выглядеть бодрячком, но те немногие, кто знакомы с результатами анализов, знают, что конец будет ужасным, мучительным и неизбежным и принесет больному тем больше страданий, чем дольше продлится его угасание.

Конрад любил этот красивый и дружелюбный город. С Берлином он связывал взлет своей карьеры, свою лейтенантскую молодость. Ему нравились берлинцы и берлинский выговор и становилось тягостно от ощущения, будто на город надвигается грозовая туча, холодная и неотвратимая.

А уклад жизни берлинцев, как и всех немцев, не изменился. Работали кафе и кинотеатры, ходили трамваи и автобусы, работало метро. Пиво и шнапс не подорожали, и по-прежнему в ходу были разноцветные талоны и карточки, по которым берлинцы получали все необходимое, даже корм для собак. Несмотря на заливистый смех берлинок, несмотря на то что не поднялись цены на продукты и уголь, несмотря на отсутствие затемнения в домах – война уже стала накладывать свой жесткий отпечаток на повседневную жизнь и входить в быт берлинцев. Конраду попадались редкие солдаты со значками за ранение, мужчины с траурными ленточками на лацкане пиджака – они похоронили кого-то из родственников, погибших на фронте. Некоторые женщины стали щеголять в военной форме. И надо же было так случиться, что день приезда фон Гетца в Берлин был испорчен отвратительным инцидентом.

Имея в своем распоряжении солидный запас времени до назначенной встречи с Канарисом, Конрад решил прогуляться по центру Берлина. Пешком, как простой гражданин. На тишайшей Розенштрассе его путь был прегражден огромной толпой женщин разных возрастов, которые скандировали что-то у здания полицай-президиума и были настроены решительно и грозно. Несколько шуцманов растянулись цепочкой вдоль улицы и лениво наблюдали за этой толпой, не вмешиваясь в происходящее.

Конрад подошел к крайнему из них и спросил, что тут происходит.

– Эти женщины пришли хлопотать за своих мужей, – безразлично ответил шуцман.

– Они протестуют против того, чтобы их отправляли на фронт? – удивился Конрад.

– Так вы не в курсе? – Шуцман, разглядев наконец знаки различия оберст-лейтенанта, сделался разговорчивее, нежели ему полагалось по службе. – Сегодня ночью полиция и гестапо арестовывали евреев по всему Берлину. Брали только мужчин, как есть – прямо голыми из постели. Их тысячи две, наверное, в каталажки натолкали. Все тюрьмы и все участки только ими и забиты под завязку. Некуда приличных мазуриков посадить.

– Зачем же столько? – не понял фон Гетц.

– Их в Польшу отправлять будут. В концлагерь. На перековку трудом.

– А это?.. – фон Гетц показал на толпу. – Возмущенные еврейки?

– Что вы, господин оберст-лейтенант. Вы, наверное, давно не были в Берлине и не знаете наших порядков. Еврейки и носа не могут высунуть на улицу, так как им запрещен выход из гетто под страхом расстрела. Это – чистокровные арийки. Они пришли добиваться освобождения своих мужей-евреев. И сдается мне, они своего добьются. Того и гляди, камни в стекла полетят.

– Вы уверены? Что-то мне не приходилось слышать о том, чтобы гестапо кого-то отпускало. Эти парни если в кого вцепятся, то не отпустят, пока не отработают человека вчистую.

– Уверен, господин оберст-лейтенант. Посудите сами, они уже тут два часа стоят, а их не только не арестовали, но и даже серьезного оцепления не выставили. Нас тут всего шестеро, да и то нас проинструктировали, чтобы мы ни во что не вмешивались. Кроме того, это дело уже дошло до гауляйтера, и он им занимается лично.

– Доктор Геббельс?

– Доктор Геббельс. А так как он отвечает еще и за пропаганду, то вряд ли захочет привлекать к этому делу всеобщее внимание и постарается как можно скорее замять его, чтоб не было шума.

– А разве гестапо стало подчиняться доктору Геббельсу?

– Нет, господин оберст-лейтенант. Гестапо по-прежнему подчиняется рейхсфюреру, но доктор Геббельс – гауляйтер Берлина, он может принять любое решение, даже в обход гестапо.

Фон Гетц снова посмотрел на толпу женщин, которые довели свою ярость до весьма высокого градуса. Он сейчас не чувствовал к ним ни неприязни, ни сострадания. Как и большинство немцев, фон Гетц не был антисемитом, но, как большинство немцев, он был законопослушным гражданином своей страны и без протеста в душе относился к антисемитским настроениям в обществе. Его этот вопрос не касался, и он никогда не задумывался о «еврейском вопросе». Он был солдат и выполнял свой солдатский долг так, как он его понимал и как его учили командиры. Кроме того, евреев из общественной и политической жизни нацисты «выдавливали» постепенно и методично, вводя для них все новые и новые ограничения, так, чтобы эти меры не могли повредить режиму в глазах общественного мнения, к которому Гитлер прислушивался весьма чутко.

Процесс этот начался сразу же после прихода фашистов к власти, в тридцать третьем. И только через девять лет существования режима он принял уже совершенно людоедские формы. 20 января 1942 года на совещании высших генералов СС и партийных функционеров в Ванзее появился термин «окончательное решение еврейского вопроса», которое вылилось в массовые убийства. Но никогда ни до, ни после этого совещания ни Гитлер, ни Геббельс в своих публичных выступлениях не призывали немецкий народ уничтожать евреев и уж тем более не отдавали приказов на проведение массовых репрессий. Как-то само по себе так получилось.

Сначала евреям запретили работать учителями, врачами и адвокатами, хотя это как раз и были самые лучшие учителя, врачи и адвокаты, потом обязали их нашить на одежду желтые «звезды Давида», потом запретили пользоваться общественным транспортом и посещать кафе и театры, потом их согнали в гетто. А «окончательное решение еврейского вопроса» в топках Освенцима рассматривалось непосредственными исполнителями из СС как логичное продолжение всех мер, принятых против этого народа за последние девять лет.

Никто не собирался убивать евреев в 1933 году! Даже после нападения на Польшу в 1939 году мысль об уничтожении целого народа выглядела преступной и безумной. Даже сейчас, в начале сорок второго, на третьем году войны Германии против всего мира, никому в голову не пришло уничтожать евреев на территории самой Германии. Их предполагалось вывезти в Майданек и Освенцим и уже там, на польской земле, смешать с воздухом через трубы крематориев.

Фашистские бонзы, проводившие последовательную политику антисемитизма, наверняка были бы потрясены, если бы могли предвидеть, какой оборот примет «еврейский вопрос» после войны. Их бы наверняка шокировало, что внучатая племянница рейхсфюрера фрау Гиммлер счастлива в многолетнем браке с евреем, а внук Геринга сам добровольно принял иудаизм.

Фон Гетц счастливо избежал отравления антисемитским угаром. Целиком занятый полетами и подготовкой к ним, он не обращал никакого внимания на гражданскую жизнь. Все, что не охватывалось словом «люфтваффе», не представляло для него никакого интереса. Тут был его самолет, его механики, его пилоты и его командиры. Тут была своя, понятная ему, система ценностей, своя иерархия, в которой он заслуженно занимал почетное место. А все, что не могло летать, имело право на существование только в другом, параллельном мире, с которым оберст-лейтенант фон Гетц не имел точек пересечения. Если бы у Конрада поинтересовались его отношением к евреям, то, скорей всего, он не нашел бы, что ответить. Не задумывался над этим. Кроме того, военно-воздушные силы, находящиеся под отеческой опекой Геринга, славились своей либеральностью во всех вопросах, не относящихся к боевой подготовке.

Фон Гетц однажды сам был свидетелем бурной сцены в Главном штабе люфтваффе. Когда господа из гестапо и Имперского управления по чистоте расы потребовали от Геринга отправить в отставку одного из приближенных к нему генералов на том основании, что этот генерал – еврей, Геринг пришел в ярость и едва не отколотил кулаками опешивших эсэсовцев. «Я сам решаю – кто тут у меня еврей!» Эти слова запомнил весь личный состав люфтваффе.

– Шли бы вы отсюда, господин оберст-лейтенант, – сказал шуцман. – Мало ли чем дело может кончиться. А вы – в форме…

Сочтя совет шуцмана совершенно справедливым, фон Гетц развернулся и двинулся в обход Розенштрассе.