Борис Сапожников - Наука побеждать Страница 53

— Палаш, — только и смог прохрипеть я, — и другое оружие моё… Заберите…

— Заберём, заберём, — сказал знакомый голос. — Ничего из твоего арсенала не пропадёт.

— Ахромеев? — удивился я. — Как вы… тут?

— Граф Черкасов прикомандировал меня к корпусу Барклая де Толли, — ответил майор, он же действительный статский советник тайной канцелярии. — Шпионов, вместе с майором Берло ловим.

(рапорт агента французской контрразведки условная кличка Сержант)

Господин майор, можете не верить мне, счесть безумцем, место которого в лечебнице, но я излагаю то, что видел своими глазами.

По вашему приказу я следил за солдатами в серых мундирах, которыми командует некто оберлейтенант фон Ляйхе. Я был свидетелем их схватки с гренадерами штабс-капитана Суворова и мушкетёрами из Могилёвского полка, среди которых был ваш коллега по ремеслу майор Ахромеев. В ходе этого сражения штабс-капитан Суворов сражался с оберлейтенантом фон Ляйхе. Первое моё наблюдение: убить фон Ляйхе практически невозможно, в него несколько раз попадали из мушкета и нанесли несколько рубленных и колотых ран, но это не принесло ему никакого видимого вреда. Второе: фон Ляйхе совершённо лишён крови, из ран его сыпался песок, образцы которого я прилагаю к данному рапорту. И третье, самое невероятное, наблюдение. Едва я успел взять образцы песка, как труп фон Ляйхе судорожно задёргался. Я принял это за конвульсии, отнёс на счёт странной природы данного существа, назвать которое человеком, язык не поворачивается. Однако не прошло и нескольких минут, как он поднялся на ноги, подобрал свои кинжалы и ушёл, покачиваясь и теряя песок, сыплющийся из многочисленных ран на теле, нанесённых штабс-капитаном Суворовым. Это страшное зрелище настолько впечатлило меня, что я долго ещё не мог шевельнуться от ужаса, объявшего меня, а после поспешил к себе, чтобы как можно скорее приступить к написанию сего рапорта.

— В общем так, молодой человек, — сказал мне врач, осматривающий мою руку, — либо вы временно прекращаете все эти безобразия, либо — можете попрощаться с левой рукой. Она была изрядно повреждена, как я думаю, в недавней битве, а теперь — новое ранение.

— Идёт война, господин доктор, — вздохнул я. — Безобразия, от которых вы мне советуете воздержаться, творятся повсюду.

— Молодой человек, — вздохнул доктор, — вы уже и без того пожинаете плоды своих приключений. На левой руке у вас не работают два пальца. Пока мизинец и безымянный, и, скорее всего, их работоспособность вскоре восстановится — организм у вас молодой и крепкий. Пока. Кроме того, у вас повреждены сухожилия и несколько трещин в костях предплечья и плеча — пока они не срастутся, вам нельзя снимать шины и напрягать руку. В общем, любое повреждение может стоить вам руки. Не хотите остаться одноруким инвалидом? Думаю, нет. Так что слушайте меня.

— Объясните это ещё немцам и цесарцам, — с горькой иронией в голосе — откуда только взялась? — сказал я, — чтобы прекратили войну до моего выздоровления.

— Это было бы очень хорошо, — в тон мне ответил врач. — А ещё лучше, чтобы вовсе прекратили воевать и калечить друг друга.

— Быть может, и так, — не стал я вступать в дискуссию. — Спасибо, господин доктор. Насколько смогу, буду следовать вашим рекомендациям. Остальное зависит от наших врагов. Разрешите откланяться?

— Ступайте, молодой человек.

За дверями госпиталя меня уже ждал Ахромеев. Он был одет в статское платье, то же, что и вчера, когда командовал отрядом солдат Могилёвского полка, только залатанное и очищенное. На поясе у него висела кавалерийская сабля и пара кобур с пистолетами. Похоже, он собирался не то в вылазку, не то на прорыв.

— Славно тебя доктор обработал, — сказал он мне. — Похоже, ты теперь не боец.

— Нет, ваше превосходительство, — ответил я, — не боец. Врач говорит, что у меня сильно повреждена левая рука. Малейшее напряжение — и я останусь без неё.

— Жаль, — покачал головой Ахромеев. — И бросьте эту вашу официальность. Я майор в армии и старше вас всего на два чина, но даже этим предпочитаю пренебрегать. Вы, в конце концов, даже не мой подчинённый.

— А отчего же жаль, что я — не боец? — поинтересовался я.

— Дело в том, что я буду вместе с казаками прорываться через вражьи посты, — ответил он. — Пойдём навстречу армии Макдональда. Таких групп, как моя — несколько. И русские и французы. У кого-то должно выгореть. Доберёмся, поторопим маршала. Хотел взять тебя с собой, Суворов.

— Сняли все подозрения? — не без лишнего ехидства поинтересовался я.

— Давно, — кивнул Ахромеев. — Слишком уж героически вёл ты себя в бою. Не верю я в шпиона, который, рискуя жизнью, останавливает бегство солдат. Хотя есть в твоей истории, что-то мутное. Не всё мне в ней нравиться.

— Тогда откуда такое доверие?

— Ты мне только допрос тут не учиняй! — рявкнул Ахромеев. — Можно подумать, я у тебя на дознании! Вопросы он мне задаёт один за другим!

— Прошу простить, ваше превосходительство, — козырнул я.

— Оставь, штабс-капитан, я не хотел обижать тебя. Просто накипело. А взять тебя с собой хотел потому, что у тебя потрясающая способность выживать в любых условиях. Да и путешествовать с тобой одно удовольствие. — Он как-то вымученно улыбнулся. — Нет, правда, ты — славный попутчик. Везучий, умелый, хороший солдат и превосходный боец. Право же, очень жаль, что ты, Суворов, остаёшься в городе.

— Осторожней с серыми немцами, — сказал я ему. — Я видел их в штабе фон Блюхера. Они стояли особняком. Видел их командира — майора Крига. Неприятный такой толстяк и взгляд у него, как у маниака.

— А ты и маниаков видел?

— Один раз, — не стал отпираться я. — Долгая история.

— Эти серые давно уже многих в Европе взбаламутили, — сказал Ахромеев. — Их много где видели и всюду при странных обстоятельствах. Всюду какая-то чертовщина творится. Вот и тут мы с Берло ждали чего-то такого, и пока оно не начнётся… Ай, ладно.

— Я не уверен, что прикончил фон Ляйхе, — добавил я, — какой-то он уж слишком живучий. Как собака.

— А он жив, — сказал на это Ахромеев. — И чёрт его знает. Мне Берло рапорт своего агента показывал. Этот Ляйхе, кто бы он ни был, через четверть часа ушёл с поля боя на своих ногах.

— Кто же он такой? — скрипнул зубами я.

— Один чёрт это, наверное, и знает, — ответил майор тайной канцелярии.

Он ушёл, а я вернулся к своим солдатам. От роты остались, как говорят в народе, слёзы. Пятеро гренадер, десяток стрелков, четыре офицера и фельдфебель. В других ротах батальона потери были столь же велики. Особенно много солдат и офицеров погибли во время уличных боёв. Враг занял нашу вторую линию, из-за этого были потеряны несколько пушечных взводов. Одно хорошо, что расчёты их успели, иногда ценою своих жизней, уничтожить все орудия. Теперь мы бились на последнем рубеже. Враг не спешил со штурмом, уже больше суток шла перестрелка. Мы поливали друг друга градом пуль и ядер.

— Похоже, враг тоже обескровлен, — сказал спешно произведённый из суб-лейтенантов в первые лейтенанты Маржело. — Нет у него сил на решающий штурм.

— У нас сил и солдат не больше, Маржело, — ответил я, — а скорее даже намного меньше. Просто, как говорят у нас: у страха глаза велики. Мы слишком сильно врезали немцам и цесарцам на первой линии, так что они и не заметили, что мы сдали вторую.

— Думаете, они одумаются и пойдут на штурм? — с сомнением в голосе спросил Маржело.

— Вряд ли, — покачал я головой. — Ждут подкреплений. Сейчас всё зависит уже не от нас.

— А от кого? — поинтересовался Маржело.

— От маршала Макдональда и какого-нибудь епископа, монсеньора, приора или каноника, который командует цесарцами.

— А такой есть? — усомнился Кмит. — Священная Римская империя велика, но сколько ж войск они отправили в этот заграничный поход.

— Мы не так и далеко от их границ, — вместо меня ответил ему Маржело, с которого слетела большая часть патриотического пафоса. — Они могут просто перебросить часть войск из Италии.

— В отличие от нас, — добавил я, — Лихтенштейн и Кинмайер могли отправить — и отправили, я уверен — донесения о битве и боях в городе, а также с требованием подкреплений.

— Значит, нам остаётся только ждать, — резюмировал Кмит, как будто и без него это не было ясно с самого начала.

Перестрелка длилась и длилась. Патронов и пороху хватало с обеих сторон. Мы осыпали друг друга пулями и ядрами. Наша оборона теперь строилась вокруг нескольких редутов, а по сути одного большого четырёхугольного укрепления, непрерывно ведущего огонь. Зимний воздух, казалось, раскалился, наполнился противным пороховым дымом, от которого было трудно дышать, пороховая гарь въедалась в одежду и, кажется, в самоё тело. Артиллеристы ходили черные, как черти или арапы. Спали урывками, да и как уснуть при постоянной канонаде и треске мушкетных выстрелов. Но на третьи сутки привыкли. Как бывалые ветераны спали при любом грохоте. Еда, казалось, также была с привкусом пороха. Она не лезла в горло, даже думать о ней бывало просто противно.