ВШ 3 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович Страница 53

— Помнишь, я тебе рассказывал, что маму обокрали на улице? Так вот, милиция так и не может найти грабителей, и я, пока не стало совсем поздно, решил взять дело в свои руки. Ладно деньги, но паспорт жалко, да и сумочка, сама знаешь — мой подарок маме на день рождения.

— Ты что же, собственное расследование учинил? — наконец спрашивает она немного заинтересованным голосом.

— Вроде того, привлёк одного старого знакомца из числа недавно освободившихся, я ему как-то в поезде помог от подвыпившей компании отмахаться, вот он и предложил, если будут какие-то проблемы по этой части, обращаться к нему.

— С ним, значит, вчера встречался?

— С ним позавчера, а вчера с теми, на кого он меня вывел. Серьёзные люди, — подчеркнул я со значением.

— Бандиты?

О, в её голосе уже появилось волнение за своего возлюбленного, коим я в несмелой надежде продолжал себя считать. Значит, всё правильно делаю.

— Хм, солнышко, это не совсем телефонный разговор. Давай мы с тобой завтра встретимся, и я расскажу эту историю более детально. Но пока могу сказать, что с той встречи я вернулся живым и здоровым, и даже обнадёженным.

Короче говоря, договорились завтрашний вечер провести вместе. Но до этого случилось важное событие. В семь утра в нашу дверь раздался звонок. Я слышал, как открывать пошла мама, сам в это время чистил зубы в ванной комнате, вернее. В этот самый момент занимался разглядыванием в зеркале своей физиономии на предмет темнеющей щетины, что указывало определённым образом на взросление моего организма. Услышав оханье мамы, немедленно завязал с этим занятием, и выглянул из ванной.

Она держала в руках ту самую сумочку, которую у неё вырвал неизвестный гопник и, часто-часто моргая, переводила взгляд с меня на отца, на котором были только семейные трусы и майка-алкоголичка. Тот вернулся из поездки вчера вечером, а сейчас выбрался из-под одеяла и выглядывал из комнаты в прихожую.

— Надюх, что случилось?

— Вот.

Она растерянно протянула ему сумочку, но батя почему-то не рискнул её взять.

— Моя сумочка, кто-то оставил её у двери.

— Надо же, — ухмыльнулся я, — у вора, кажется, совесть проснулась. Может, там внутри ещё и паспорт с деньгами лежат?

Мама тут же расстегнула замок на сумке и принялась рыться внутри. Паспорт там действительно нашёлся, а вот денег не обнаружилось. Ну хоть и на том спасибо!

Так что на встречу со своей девушкой я пришёл не только с рассказом о визите к ворам, конечно, сильно отретушированном, так как давал слово о том, что видел и слышал, не трындеть на каждом углу, и Ингу попросил не распространяться, иначе, намекнул, эти серьёзные люди меня из-под земли достанут. На неё мои слова подействовали очень отрезвляюще, она даже кулачок закусила — так испугалась за меня. Ну а дальше я с победным видом рассказал об утреннем происшествии, и в очередной раз стал в глазах Инги героем.

Назавтра вечером я заглянул к Лёне. Как было не отблагодарить вора за помощь? Да и слова песен обещал через него передать. Резаный обнаружился в своей берлоге, снова поил меня чаем, на этот раз разговор у нас вышел более душевный, несмотря на присущую вору сдержанность. Поговорили, что называется, за жизнь, больше. Впрочем, я о себе рассказывал, а Лёня слушал. Вот не знаю почему, но ощутил какое-то я в нём, можно сказать, родственную душу. Хотя, казалось бы, где я и где Лёня… В общем, засиделся я у него до позднего вечера, а когда на прощание сказал, что теперь должен ему по гроб жизни, Резаный криво усмехнулся:

— Было бы за что… Ты мне помог, я тебе, так что забудь.

Один из экземпляров моей новой книги, кстати, я подарил Николаю Ивановичу Каткову. Тот же сдержал своё обещание, и за три дня до отъезда в столицу на запись «Песни года» и последующее участие в первенстве «Трудовых резервов» пригласил меня в отделение Союза писателей, где я быстро накатал заявление о приёме в члены СП СССР. Уже на следующий день я предстал перед приёмной комиссией, состоявшей из самого Каткова и ещё пяти членов СП. Помимо меня, в этот день рассматривался вопрос о приёме в организацию молоденькой поэтессы и уже убелённого сединами капитана II ранга в отставке, причём в офицерском кителе, только кортика не хватало. Тот, вернувшись в Пензу после многолетней службы на Северном флоте, решил на старости лет начать писать рассказы о море. Недавно в каком-то специфическом журнале наконец-то опубликовали его рассказ, и он сразу помчался в отделение Союза писателей с заявление о приёме в эту организацию.

Первой пригласили юную поэтессу. Вышла она уже минут десять спустя, грустная и поникшая. Следом пригласили отставника, а я тем временем спросил у девушки:

— Что, отказали?

— Угу, — печально кивнула она, — сказали, что несколько публикаций в «Суре» маловато для приёма, надо ещё подрасти. Молодая, вся жизнь впереди, успеешь ещё вступить… Зачем тогда Николай Иванович предложил написать заявление?

Действительно, знал же ведь наверняка, что так и будет, вот охота было девчонке нервы пилить? Может, у неё теперь на всю жизнь образуется душевная травма? Это что же, и мне могут отказать? Но, с другой стороны, я не какая-то юная поэтесса со стишками в местном журнале, меня и «Юность» публиковала, и вон книга вышла.

Я утешил несчастную булгаковской фразой, что Достоевский не имел никакого «членского билета», однако его трудно не признать писателем и без оного. Девица хоть немного, но взбодрилась.

Капитан II ранга вышел из комнаты, где проходило заседание, с довольной миной на усатом лице и гордо расправленными плечами. И без вопросов было понятно, что передо мной — новоиспечённый член Союза Писателей СССР, в кармане кителя которого лежит заветная корочка.

Наконец-то очередь дошла и до меня. Как выяснилось, волновался я напрасно. Конечно, пообсуждали мой юный возраст. Поэт Виктор Агапов, занимавший должность литературного секретаря Бюро пропаганды художественной литературы Пензенской областной писательской организации Союза писателей РСФСР, так и сказал, мол, может быть, стоит год-другой подождать, а то вдруг у Варченко ничего больше не выйдет? По молодости приспичило книжку написать, получилось, а потом у него переменятся интересы, и придётся удостоверение изымать. Оказывается, и такое могли проделать в случае неподобающего поведения члена СП, например, если он ударится в загулы, пороча имя советского писателя, и перестанет писать книги. Я заверил, что ничего подобного со мной не случится, после чего Катков вынес вопрос на голосование. Все проголосовали «за», и мне торжественно были вручены бордовые корочки, на которых было золотом оттеснено «Союз писателей СССР». Членский номер — 348, даже фотокарточка, оказывается, была заранее вклеена, разве что штамп поставили на моих глазах.

Это что же получается, я теперь с полным правом могу забить на учёбу и будущую профессию, сидеть дома и плевать в потолок? Нет, ну можно пописывать что-то периодически, по книге в пятилетку, я читал когда-то в сети, что, издав одну книгу тиражом не менее 10 тысяч экземпляров, член Союза писателей мог на гонорар жить безбедно года два. Понятно, что такая жизнь не для меня, но ведь кто-то же именно так и живёт, изредка выбираясь из своей берлоги на творческие встречи со школьниками или с какими-нибудь заводчанами. За которые, если не ошибаюсь, писателям тоже что-то платят.

Моё новое звание мы дома отметили купленным мною же к чаю тортом «Сказка». Батя с мамой, правда, выпили за меня по рюмашке вишнёвой наливки, я же отказался, мотивирую это режимом в преддверии отъезда на соревнования. Да и тортом я не сильно баловался, ограничился одним куском, так как мой вес после вчерашнего взвешивания в клубе находился на пределе допустимого. С Ингой мы «обмыли» удостоверение на следующий день, посидев вечерком в кафе.

А 19 декабря с моей девушкой и моей же мамой отправились в Москву. Накануне был контрольный созвон со Стефановичем, тот подтвердил, что пригласительные достал и, ещё раз уточнив номер вагона, добавил, что будет в среду утром встречать нас на перроне Казанского вокзала. Вечером той же среды нам предстояло принять участия в записи традиционного ежегодного фестиваля «Песня года», он же «Песня-78». Вернее, принять участие предстояло мне, а маме и Инге выступить в роли простых зрителей.