Звезда заводской многотиражки 3 - Саша Фишер Страница 53

А сейчас в моих силах предотвратить если не все, то хотя бы кое-что. Не знаю, что уже у Игоря за душой. Понятно, что он уже не в белом. Но вот насколько не в белом?

Черт, похоже, Феликс все-таки прав, и мне нужно перепоручить эту работу специалистам. У которых, в отличие от меня, арсенал инструментов расследования неизмеримо шире. И тогда… возможно… возможно…

Я уснул.

Мне снилась какая-то фантасмагория, которую хороший специалист по снам наверняка бы разложил на отдельные символы и знаки. А хороший психотерапевт усмотрел бы там кучу фактов о моих проблемах и детских травмах.

Но поскольку я не был ни тем, ни другим, то для меня это были просто какие-то тревожные и фантастические картинки. В какие-то моменты я вроде даже просыпался и пытался удержать их в памяти. Но когда зазвенел будильник, я начисто забыл вообще все.

Да и хрен с ним. Зато все сомнения, которые ночью крутились в моей голове по поводу моих дальнейших действий растворились вместе с ночными видениями.

Дело за малым — написать. Но это, вроде как, моя профессия. Уж не меня ли это вчера вечером прямо-таки распирало от гордости за себя и свое прыткопишущее перо?

Ночью меня парили всякие ярлыки, типа «стукач» и «доносчик». Как-то так сложилось в моей голове, да и не только в моей, что обращаться в правоохранительные органы — это плохо. И сразу же превращает тебя в презренного предателя или что-то вроде того.

Черт, вот откуда берутся такие мысли, а?

Я подавил смешок. Фразу «сам погибай, а товарища выручай» придумал явно какой-то хитрожопый товарищ. Так и здесь. Стукачом быть плохо, донос — это позор! Ну и кому у нас выгодно такое положение вещей? Всяким ушлым типам, вроде Прохора.

Ладно, сегодня никаких дел после работы. Иду домой, закрываю дверь на клюшку и сажусь писать оперу. Авось и правда выгорит, кто его знает?

Антонина Иосифовна сегодня в редакции не появилась. Позвонила в девять утра, отдала руководящие указания и бросила нас на произвол, так сказать, судьбы. Впрочем, мы не особенно переживали. Тем более, что занять свободное время нам было чем — сначала Эдик и Семен бурно обсуждали чемпионат СССР по шахматам в Вильнюсе и спорили, кому в результате отдадут первое место — Псахису или Белявскому. Ни о том, ни о другом я даже не подозревал, но наблюдать за спором было чертовски интересно. После обеда в редакцию несмело постучали. Даша, Эдик и Семен разом замолчали и посмотрели на меня. Я пожал плечами, подошел к двери и распахнул ее.

— Ой! — Настя отскочила, чуть не выронив тарелку, замотанную полотенцем. На ней были новенькие джинсы и пушистый красный свитерок до талии. Волосы завиты и уложены, стойкий запах лака для волос все еще ощущался. Будто она перед тем, как постучать в дверь, вылила на себя полфлакона «Прелести». — Иван… Я… У меня.

— Привет, Настя, — сказал я и посторонился. — Проходи, мы очень рады тебя видеть!

И сделал за ее спиной своим коллегам «страшные глаза». В конце концов, девушка не виновата, что кто-то ей выдал пачку идиотских советов и теперь она старательно им следует. Откуда она вообще может узнать, как правильно себя вести, когда окружающий мир к личной жизни советских граждан относится крайне противоречиво. С одной стороны положено заводить семью и жить в мире и согласии, с другой — о базовой первооснове этого самого мира и согласия говорить нельзя. Табу.

— Я вчера у подруги задержалась, не успела переодеться, — скороговоркой сказала девушка, стоя в середине редакции. Щеки ее покрылись румянцем, который даже толстый слой тональника скрыть не смог.

— Отличные джинсы, — улыбнулась Даша. — Где достала?

— Так они давно уже у меня… — слегка заикаясь, ответила Настя. Я тихонько вздохнул и отвернулся. Еще разок поговорить с этой Нонной что ли? Чтобы перестала юных дев плохому учить? Ну ведь как в плохой комедии же, право слово…

Вранье давалось Насте с чудовищным прямо-таки трудом. Понятно, что она врет, было далеко не только по лицу. На джинсах, которые будто бы у нее давно, даже складки не разгладились. Так они выглядят, когда их только-только достали из пакета и сразу же надели.

— Мы вчера с подругой новый рецепт пробовали, — сказала Настя, поставив на стол тарелку. — Кажется, необычно получилось… Это французский рыбный пирог.

— Нет, определенно в бухгалтерии что-то случилось, раз чтобы справиться с пирогом, тебе приходится в редакцию обращаться! — хохотнул Эдик, но сорвался с места самым первым.

— Ммм, как вкусно пахнет! — Семен тоже вскочил. — А не познакомишь с подружкой, которая так хорошо готовит?

— Дурак ты, Семен! — Даша выдала нашему спортивному обозревателю звонкого щелбана. — Сейчас я чайник поставлю. Настя, да ты садись! Кстати, свитерок отличный тоже!

— Иван, ты не хочешь попробовать? — спросила Настя и умоляюще посмотрела на меня.

— Настя, ну что за вопрос! — возмутился я. — Конечно же, хочу! Можно сказать, даже мечтаю попробовать!

Следующие минут пятнадцать мы жевали. Блюдо и впрямь оказалось неплохим. Этакая вольная фантазия на тему киша с лососем. Только лосося, за неимением, заменили рыбными консервами.

— Иван, я хотела с тобой поговорить… — сказала Настя почти шепотом и коснулась моего локтя. — Можно?

Глава двадцать третья. А хороший был план. Жалко, что невыполнимый…

— У меня случайно есть два билета в драму на сегодня… — выпалила Настя, как только мы вышли за дверь. — С подругой собирались, но она… у нее… бабушка заболела, и надо срочно было… В общем, не хочешь сходить со мной, а?

Я вздохнул. Ну обнять и плакать же, а! Вот чего тебе, Жан Михалыч, спрашивается, нужно? Хорошая же девушка! Веснушки на носу миленькие, едва заметные. Фигурка отличная. Прямо-таки нежный цветочек. Чистый лист, табула раса… У меня один приятель был, который считал, что жениться надо только на таких. Правда со скидкой, что лет ей должно быть не больше восемнадцати. Типа, чтобы все по закону, никакой педофилии, но жену себе воспитает сам. Пока ее не испортили подруги, социум и феминизм. Третью жену он вообще с девятого класса «пас». И когда я его последний раз видел, хвалился, что уж этот-то опыт точно будет удачным, ошибки прошлого учтены и задокументированы, так что…

Настя была постарше. Но такая наивность в ней детская. Так она трогательно смущается, претворяя в жизнь