Василий Кононюк - Шанс? Параллельный переход Страница 54

Атаман иронично хмыкнул, но глаза его погрустнели. Видно было, что сказанное задело его, похожие мысли не раз посещали его голову.

— Ошибся твой святой, Богдан, не по Сеньке шапка. Атаманы покрепче меня то учинить пробовали, да не вышло ничего доброго. А я и пробовать не стану.

Он задумался о чем-то мне не ведомом, но вполне представимом. Как у нас народ объединяют, мне было известно множество примеров, и, в отличие от многих, предков я не идеализировал. Наверняка у них методы были не лучше. Не могли у умных предков такие глупые потомки получиться.

— Святой Илья сказал, они покрепче были, батьку, а ты умнее их будешь. Одни нагайкой всех в кучу сгоняли, другие пряником к себе подманить хотели. А тут и тем, и другим нужно — кого нагайкой, кого пряником, а лучше и тем и другим сразу. Пряник перед глазами держишь, а нагайкой сзади щелкаешь. Ну и стреножить с умом. Чтоб и простор видели, и далеко разбрестись по степи не могли. Но когда еще до того дойдет. А как дойдет, Господь покажет нам дорогу. Меня святой Илья учил словам Господа нашего Иисуса. Не заботься, говорил, за день завтрашний. Даст Бог день, даст Бог пишу. У каждого дня в достатке своих забот.

— Баять у нас каждый мастак, тех, кто слушает да на ус мотает, таких всегда мало, каждому дай хоть троих под рукой водить — лишь бы атаманом слыть. И ты такой же, как все, Богдан: два вершка от горшка, а уже в атаманы пнешься и всех учить уму-разуму.

— Брехня то, батьку, и навет. Богом клянусь и святыми заступниками, святого Илью призываю в свидетели, не было того ни в сердце моем, ни в мыслях. Ходить буду под твоей рукой, сколько сил станет, и не будет от меня замятии и разбрата в товариществе. Все силы свои положу, чтобы сходились казаки под твою руку. А если нарушу эту клятву, пусть сотрет Господь меня с земли и весь мой род, чтобы следу от нас не осталось.

Твердо и спокойно глядя в его глаза, достал из-за пазухи и поцеловал большой медный крест. Глаза атамана немного оттаяли. Слово в эти времена весило побольше, чем в наши, и им старались не раскидываться.

— Если бы ты знал, Богдан, сколько клятв я слышал за свои годы и как мало они весили. Подумай сам, какая выгода тебе мне помогать? — нет никакой. Чужой ты человек. Был бы ты моим сыном, может быть, тогда бы поверил, и то не до конца.

Глаза атамана уже улыбались, глядя на меня. Не знаю, нарочно он сказал последнюю фразу или просто для красного словца приплел, но среагировал я на нее мгновенно: что-что, а реакция у нас с Богданом была отменная, сам иногда удивлялся.

— Батьку, все в твоей власти: сегодня чужой — завтра родной.

Он смотрел в мои чистые и честные глаза непонимающим взглядом, пока до него не дошло, что я имею в виду, и громко расхохотался:

— А тебе, Богдан, палец в рот не клади — по локоть отхапнешь. А что, этому тебя тоже святой Илья научил?

— Так это, батьку…

— Я все помню, Богдан, голова у тебя пустая, как бубен, а язык и руки сами вертятся. Какие дурницы слушать приходится, прости Господи. Иди, Богдан, халамыды делай, а то обратно захочется тебе голову снести. Не можешь правды сказать — так хоть молчи.

— Понапраслину на меня баешь, батьку, нету лжи в моих словах. А что не всю правду говорю, так ты сам сказал. Чужому человеку до конца веры нет.

Тут уже атаман все понял с полуслова:

— Знал я, что ты хитрый хлопец, Богдан, но снова ты меня удивил. Потолкуем с тобой об этом через две зимы. Только яблоко доброе само не падает, и окромя тебя на него охотников в достатке. Так что потрудиться тебе придется, если хочешь, чтобы в твою сторону ветер подул.

— Потрудимся, батьку. Так что побегу я, батьку, за сеткой, десять халамыд — то не одну связать, работы много.

— Беги. А чего ты по селу со взведенным самострелом ходишь? Кур соседских бьешь? — Атаман углядел мой заряженный тупой стрелой самострел.

— Так хотел с Керимом бой учинить, как с татарином биться буду, а он на охоту уехал.

— То-то я смотрю, на тебе тулуп зимний и шелом Ахметкин с маской железной. Один такой шелом на всю округу был. Ну, идем в огород, проверю я вместо Керима, как ты к бою готов.

Мы вышли в огород, быстро отмерив шестьдесят шагов и положив посредине палку, стали на исходные позиции. Все эти дни, в свободную от забот минуту вспоминая и проигрывая последний поединок с Керимом, я был уверен, что поймал перед своим выстрелом правильный настрой. Та пустота, царившая во мне, то чувство общности с землей, травой, Керимом, его луком, стрелой не могло быть ошибкой. Но где-то в момент прицеливания, поиска его силуэта в просвете своего прицела, оно слегка деформировалось, и, сколько ни старался, не мог его удержать даже в иллюзорном поединке, что уж говорить о реальном. Сегодня мне в голову пришла простая и очевидная мысль. Ведь мне не обязательно стрелять — это татарин ищет моей смерти, мне обязательно — не поймать стрелу. Поэтому решил разбить стоящую предо мной задачу на две. Сначала увернуться от стрелы, а дальше как будет.

Пока мы ходили, отмеряли, медленно погружался в состояние оторванности, в состояние, в котором ткань мира теряет объемность, становится плоской, и ты начинаешь ощущать себя связанным с этой реальностью только одной гранью, остаток от тебя уносится в другие сферы, из которых все происходящее теряет скорость, время, размер. Все окружающее делается частью тебя — натягивающий лук Иллар, летящая стрела, твое тело становятся пальцами большой руки, и ты знаешь наперед, как будет двигаться каждый из пальцев.

Первую стрелу Иллар пустил сразу, едва мои губы дали команду. Затем подошел к разграничивающей палке и начал стрелять с тридцати шагов. Вначале он делал перерывы между выстрелами, затем они начали сокращаться, и восьмую стрелу он пустил сразу за седьмой, поймав меня в движении. Удовлетворенно хмыкнув, он уважительно сказал:

— Молодец! Быстрый ты, чертяка, что мои стрелы. Не возьмет тебя татарин. А чего ж сам не стреляешь?

— Будет время после него — выстрелю. А не будет, и так добре. Это он ищет моей крови, мне от него ничего не надо. Спаси Бог тебя, батьку, что проверил меня, пойду я халаты делать. А от стрел тикать меня Керим научил — сам бы вовек не научился.

— Ишь ты, старый пень, что умеет. А никому не скажет. Тронул ты его сердце, Богдан, раз он тебе такое показал. Сколько лет живет — слова доброго от него никто не слышал. Увидишь его, передай, чтобы на середу готов был к походу. С собой возьмем. Таких лучников, как он, один на тьму.

— Понял, батьку, передам. Батьку, работы много, одному мне тяжко будет, а можно мне будет хлопцев и девок из села на помощь позвать?

— Кого надо — всех зови, скажешь, то мой наказ, но чтоб через два дня все готово было.

Атаман остался в огороде собирать свои стрелы, а я побежал к дядьке Николаю за сеткой. Во дворе у атамана, делая вид, что чем-то сильно заняты, крутились малый Георгий с Марией. Точно подглядывали, что мы с атаманом в огороде делаем.

— Здравствуй, Мария, хорошо, что тебя увидел. Мне нужно десять халатов казакам изготовить, чтобы могли скрытно к супостату скрадываться. Помощь мне нужна. Поэтому просьба к тебе. Выбери пять подружек своих, которые нитку с иголками в руках держать умеют, и приходите ко мне во двор завтра после обеда. Нитки с иголками берите. А я Андрея с хлопцами позову, которые мне на хуторе помогали. С Божьей помощью до вечера справимся.

— Не знаю, пустят ли нас, — сразу начала кокетничать Мария, но я пресек эти попытки на корню:

— Родителям скажите, это наказ атамана. Кто пускать не хочет, пусть сразу идет к атаману и ему говорит, что не будет его наказа исполнять.

— А мне отцу что говорить? — пыталась давить своим эксклюзивным положением Мария.

— Вот это ему и скажи. Он сказал: кого мне надо, всех могу на помощь звать. Так что приходи, без тебя нам не справиться. Ты нам светить будешь всем, как зорька ясная.

Фыркнув, смущенная Мария убежала в дом.

Придя к дядьке Николаю, я ему мстительно заявил, что его дело худо, атаман никак не может решить — уже его из села выгнать или до весны обождать. А пока пусть несет всю сетку, которая у него есть. Хватит сетки — может, смилостивится атаман и еще даст ему год времени, до следующего урожая. Причитая на злую судьбу и плохой урожай, он вынес метров пять сетки шириной чуть меньше полутора метров. Холодно посоветовав ему уже паковать возы, развернулся, чтоб выйти, но Николай вдруг вспомнил, что у него еще есть сетка. Скрутив все в рулон и забросив на плечо, переполненный радости, что в ближайшее время не нужно будет общаться с этим типом, побежал домой, по дороге завернув к Андрею и передав ему новый наказ атамана быть завтра после обеда с хлопцами у меня. Сгрузил дома сетку и самострел, побежал к Кериму, задавая себе по дороге вопрос: почему я ношусь по селу как электровеник, таская на себе различные тяжести, а моя кобыла жует в хлеву сено и в ус не дует? Видно, это хитрое животное умеет меня гипнотизировать. Никакими другими объективными причинами объяснить свое поведение мне не удалось. Мне как человеку, с уважением относящемуся к лени и получающему удовольствие от созерцания, как работают другие, было совершенно не свойственно так безжалостно эксплуатировать свой организм без всяких на то веских причин.