Олег Аксеничев - Шеломянь Страница 54

Конец апреля 1185 года

– Народ – что эта дубрава, – заметил болгарин, левой рукой указав Ольстину Олексичу на темную полосу леса в двух полетах стрелы от боевого охранения черниговских ковуев. – Издали, на первый взгляд, мы тоже кажемся монолитом. Но приглядись поближе, и от единства не останется и следа. Все порознь, все стараются найти место на просторе, где сильный сосед не сможет отобрать больше солнца. От милости светила зависит и положение в обществе. Чем лучше место, тем толще ствол.

– Ствол дуба в любом случае толще прута орешника, – проговорил черниговский боярин, не забывая настороженно оглядывать окрестности.

– Верно. Но и у людей не все определяет только удача. Есть порода, происхождение, и княжий отпрыск по рождению своему поставлен в положение лучшее, чем сын рабыни.

– По-твоему, это справедливо? Христос ратовал за равенство. Как там – «нет эллина и иудея»?.. Нет различия даже между народами, а не только внутри них! Или я не прав?

– Все сложнее… И не стоит, мне кажется, вырывать слово Божье из Святого Благовествования. Человека определяет душа, а она – от Бога. Холопа может поднять до боярина внутреннее благородство, а княжеского наследника его отсутствие сделает изгоем.

– Погоди-ка! Выходит, что все предопределено, и не стоит даже пытаться изменить свою судьбу. Уподобимся Валтасару, с покорностью читавшему на стене огненные буквы: «мене, текел, фарес»?!

– И опять-таки – все сложнее! Господь ведь не зря дал нам разум. Человек каждым своим действием совершает выбор, решая, каким путем идти дальше. Как бы пояснить… Скажем, боярин, ты стоишь на распутье и не знаешь, какую из двух дорог избрать. Одна явно короче и лучше, но пройти по ней ты сможешь только ценой смерти другого человека. Другая дорога запутанней и тяжелей, ты потеряешь время, зато не запятнаешь себя грехом убийства… Прародитель Адам не выдержал испытания искусом, и нам приходится каждодневно доказывать Господу, что он не зря помиловал человечество во время потопа и Сын Божий распят не напрасно. В нас перемешано добро и зло. Как знать, чего больше?

– И все же, Богумил, как быть с неравенством? Бедность и унижение не делают нас добрее и терпимее.

– Так же точно, как богатство и боярская шапка…

Ольстин Олексич хмыкнул, но возражать не стал.

– Золото и знатность, – продолжал болгарин, – испытания сложнейшие, и расплата за то, что ты оказался недостоин даров Божественных, страшней прочего. Человек сотворен из грязи, и только душа в нем – от Бога. У нас рассказывают, что Адама вылепил тот, кого мы иносказательно называем Светящимся, Люцифером…

Ольстин Олексич махнул рукой, словно отводя от себя зло. Болгарин сделал вид, что не заметил этого, и говорил дальше:

– Светящийся не смог даровать созданному им человеку жизнь, она по природе своей противна злу и не подчиняется его воле. Здесь и пришел на помощь Господь и вдохнул в первого человека душу. Люцифер же наделил нас разумом, и потомки Адама вынуждены метаться между бездушным знанием и бездумным состраданием.

– Наличие души отрицает разум?

– Отнюдь! Все дело в пропорции. Это как вода с вином. Когда, смешивая, мы добавляем в чашу с водой вино, то проясняем ум, если же, наоборот, в кратер с вином мы скупо отмерим несколько водных капель, то хмель отберет последние остатки человеческого, что еще оставались у пирующего. Разум, как и вино, дает своему обладателю ощущение превосходства над остальными, тем самым доказывая, что в его основе заложено зло. Но это сладкое, очень сладкое ощущение, не сравнимое ни с чем, даже со слиянием с женщиной! И многим людям этого оказывается достаточно, чтобы променять бессмертную душу на преходящее знание, ничтожное, поскольку рассыпается в прах подобно мертвому телу, от которого отлетела душа. Говорил Иисус: «Блаженны нищие духом». Как понимать это? Может быть, так: нищий дух – это душа, лишенная всего, следовательно, свободная от тюрьмы, в которую ее может загнать сильный разум. Только тот, чей дух воспарил над знанием, достоин Царствия Небесного!

– Следовательно, знания не нужны?

Черниговскому боярину Ольстину Олексичу разговор помогал скрасить скуку долгого пути. Болгарский паломник горячился, пытаясь доказать свою правоту, и каждый вопрос собеседника воспринимал подобно витязю, получившему вызов на ристалище.

– Не надо упрощать! Никогда не надо упрощать, ибо простого в человеке нет и быть не может! У нас есть душа, дарованная Богом, и она так же неисчерпаема и бесконечно изменчива, как и сам Господь. А на вопрос твой отвечу так, как давно сказал Проповедующий в храме. Во многия знания многия печали! Многие печали, ты только вдумайся, боярин! Это, по моему разумению, один из главных искусов, которые должен преодолеть в своей жизни человек. Господь всеведущ, и Он, конечно, знал, какой дар Люцифер преподнесет людям. И Проповедующий справился с искусом, заявив: «Суета сует и всяческая суета»! Воистину, и в разуме есть зерно Божье, и, познавая, человек обязан осознать суетность приобретенных знаний и обратиться к совершенствованию души.

– Намудрил, болгарин… Слышал я в Чернигове, как переписчики книг говорили, что ромейский слог прихотлив и причудлив, но болгарские писания в сравнении с ними – что филигрань рядом с полированным зеркалом. Ты презираешь знание, но с явным удовольствием пользуешься им для плетения словесных сетей. Как понять это?..

– Мне кажется, – сказал болгарин, и Ольстин Олексич заметил, как дернулась щека паломника, который, наверное, занервничал, – что здесь опять заблуждение или ошибка. Рассуждая, я опираюсь на Святое Писание либо на собственные наблюдения. Следовательно, весь разговор основан на словах, идущих из души, а не от разума. Надеюсь, ты, боярин, согласишься со мной в том, что Писание продиктовано Духом Божьим, а значит, и отразиться должно в нашей душе.

– Сдаюсь, – со смехом сказал черниговский ковуй.

Ольстин Олексич был бы рад еще подразнить болгарина, но иное отвлекло внимание боярина, так что богословский спор стал неуместен.

Со стороны передового охранения, добравшегося до кромки дубравы и скрывшегося за темной стеной леса, показалось несколько всадников, галопом мчавшихся в сторону основной части дружины. Одетый в доспехи воин был тяжким грузом для боевого коня, и решиться погонять животное, от которого во многом зависела безопасность дружинника в сече, было возможно только при чрезвычайных обстоятельствах.

В лесу что-то случилось, а ничего хорошего в приграничье ждать не приходилось.

Ольстин Олексич поднял руку и почувствовал, как вздрогнула за ним земля, по которой одновременно ударили десятки копыт остановившихся боевых коней. Черниговский боярин знал, что ковуи привычно перестраиваются из походного порядка в боевой, вытягиваясь широкой лентой на просторной равнине по обе стороны от дороги. Легковооруженные воины подтягивались в начало, готовые принять на себя первый удар неведомого пока противника, остальные дружинники, чьи доспехи были слишком тяжелы для постоянного ношения, оставались на месте, дожидаясь отставший обоз. Передовые отряды должны были сковать вражеское войско на время, достаточное для того, чтобы оруженосцы облачили своих хозяев в тяжелые пластинчатые доспехи. Затем легкие кони умчат застрельщиков прочь от ярости раззадоренного стычкой противника, а защищенные могучей броней дружинники нанесут удар по врагу, сминая и без того уже расстроенные боевые порядки чужаков.

Всадники меж тем приблизились настолько, что стали видны укрепленные на наконечниках копий боевые вымпелы. Ольстин Олексич нахмурился сильнее, заметив, что их цвета не черниговские, а северские. Сам князь Игорь Святославич приказал отправить в передовые дозоры черниговских ковуев, и северским дружинникам было нечего там делать.

Вскоре стали видны лица приблизившихся всадников, и Ольстин Олексич с облегчением заметил довольные улыбки. Так не ведут себя при встрече с противником.

Всадники безошибочно определили по позолоченному шлему главного в черниговском боярине и направили коней прямо к нему. Болгарин дипломатично отъехал в сторону, хотя и держался достаточно близко, чтобы расслышать разговор.

– Здрав будь, боярин, – поклонился первый из подъехавших всадников, молодой темноволосый ковуй, один из тех, кого Ольстин Олексич отправил в передовое охранение. – Не прогневайся, что вернулся! Со мной, взгляни, гости добрые, да и вести не хуже!

– Вижу, благополучно доехал, Беловод, – ответил боярин. – Да и гостей довез, не растряс!

– Конь не трясет, а баюкает, – заметил один из северцев, и его товарищи щедро оскалились в улыбке.

– Почто тогда не сонные? – сурово насупил брови Ольстин Олексич и продолжил иным тоном, деловым, явно подчеркивая, что время словесной потехи закончилось: – Выкладывайте, с чем приехали и отчего забыли о приказе мои воины и северская сторожа?!