Олег Авраменко - Принц Галлии Страница 54

Глава XXV

в которой мы вместе с Маргаритой узнаем, почему Филипп отвергает догмат о непорочном зачатии Сына Божьего

Хотя было уже далеко за полночь, Маргарита никак не могла уснуть. Укрытая до пояса легким пледом, она лежала под роскошным балдахином на широкой кровати и, заложив руки за голову, со скучающим видом слушала монотонное чтение своей фрейлины. Ночной туалет принцессы отличался особой изысканностью. Она была одета в очаровательнейшую ночную рубашку белого с пепельным оттенком цвета из такой тонкой, воздушной, почти невесомой ткани, что при желании ее можно было сжать в комок, который уместился бы в маленькой женской ладошке.

— Господь с тобой, душенька! — в конце концов не выдержав, оборвала фрейлину Маргарита. — Ну, разве можно так? Бормочешь себе под нос, словно монах десятую молитву. Это же тебе не псалтырь.

— Прошу прощения, сударыня, — с лицемерным смирением произнесла юная девушка. — Но мне в самом деле милее Священное Писание, чем вся эта светская писанина.

— Ах да, конечно, — криво усмехнулась принцесса. — Ведь ты у нас ханжа.

— И вовсе я не ханжа, — запротестовала девушка. — Просто порядочная женщина, вот и все.

— А женщина ли? — усомнилась Маргарита. — Внешне будто похожа — и сиськи у тебя на месте, и дырочка между ног есть, порой даже месячные случаются, — но все это лишь внешние признаки. А как там внутри? Чувствуешь ли ты себя женщиной? Держу пари, что нет. Ты просто маленькая сучка, Констанца, страсть как любишь корчить из себя святошу. У всякого нормального человека есть что-то от распутника, а что-то от ханжи — но только не у вас с Беатой. Верно, вы еще в материнской утробе поцапались и не смогли разделить между собой эти два качества, поэтому ты взяла себе все ханжество, а твоя сестра — всю распущенность. И вот результат: ты бросаешься на каждого встречного попа с просьбой о благословении, а Беата ложится под каждого встречного парня… И это в ее-то годы!

— Потому она и ходит у вас в любимицах, — обиженно заметила Констанца. — В отличие от меня, что, впрочем, не удивительно. Ведь порядочность при вашем дворе почитается чуть ли не преступлением.

Маргарита приподнялась на локте.

— Э-ге-ге, птичка певчая! Ну-ка живо перемени песенку, она мне что-то не по нутру. Советую тебе заткнуться по-хорошему.

— А я не могу больше молчать! — в праведном пылу отвечала девушка. — Совесть не позволяет…

— Совесть, говоришь? — хищно прорычала принцесса. — Сейчас мы потолкуем с твоей совестью!

Она сбросила с ног плед, в глазах ее зажглись недобрые огоньки. К счастью для незадачливой фрейлины, в этот критический момент дверь спальни приоткрылась и внутрь заглянула горничная Маргариты.

— Госпожа…

— В чем дело, Лидия? — недовольно отозвалась Маргарита. — Опять притащился Рикард? Так вели охране гнать его в шею и не тревожь меня понапрасну.

— Простите, сударыня, но это не господин виконт. Это монсеньор Аквитанский. Младший, разумеется.

— Ого! — Поджав под себя ноги, принцесса села в постели. — Чудеса, да и только!.. Что ж, пригласи его.

Горничная с сомнением поглядела на полупрозрачную ночную рубашку Маргариты, которая почти не скрывала ее прелестей, лишь окутывая их легкой туманной дымкой.

— На вас что-нибудь надеть, госпожа?

— Разве я голая? — раздраженно бросила Маргарита. — Пригласи принца, говорю тебе.

Горничная повиновалась, и через минуту в спальню вошел Филипп. Он оценивающе поглядел на принцессу и улыбнулся. Ее ночная рубашка произвела на него самое приятное впечатление, и где-то на задворках памяти он сделал себе заметку непременно раздобыть пару таких же рубашек для Амелины.

— Добрый вечер, кузен, — сказала Маргарита приветливо. — То бишь, доброй ночи… Представьте себе, — быстро заговорила она, не давая Филиппу времени на извинения. — Это негодная девчонка едва не вывела меня из себя. Так что вы явились очень кстати.

Филипп присмотрелся к фрейлине, на которую поначалу бросил лишь беглый взгляд. Его брови изумленно взлетели вверх.

— Вот так сюрприз! Ты уже здесь, крошка! Но как ты успела?

— Прошу прощения, монсеньор? — не поняла девушка.

— Да брось притворяться! — отмахнулся Филипп. — Эка лицемерка! Будто я не разглядел тебя, когда ты нежилась в постельке с Марио…

Фрейлина подскочила, как ужаленная.

— Монсеньор! — негодующе воскликнула она.

— Ах ты проказница! — Он игриво погрозил ей пальцем. — Пытаешься скрыть от своей госпожи, что лишила моего пажа невинности? Ну, нетушки, ничего у тебя не выйдет.

Тут Маргарита разразилась громким хохотом и принялась лупить кулаками подушку.

— Ой, умора! Ой, не могу!..

Смеясь, она выглядела еще соблазнительнее, и Филипп переключил все свое внимание на нее.

— Вы обознались, дорогой принц, — наконец объяснила принцесса. — Констанца здесь ни при чем. В постели с вашим пажом вы видели ее сестру Беату. Они близнецы.

— Так вот оно что! — рассмеялся Филипп. — А я уже не знал, что и подумать… — Он повернулся к фрейлине: — Виноват, барышня. Извините, что спутал вас с сестрой.

— И ступай спать, золотко, — добавила Маргарита.

Девушка молча поклонилась им обоим и вышла из спальни, наградив напоследок Филиппа далеким от восхищения взглядом.

— Никогда еще не встречала столь похожих и в то же время столь разных людей, как Констанца и Беата, — задумчиво промолвила Маргарита ей вслед.

— А кто они, собственно, такие? — поинтересовался Филипп.

— Племянницы его преостервененства нашего драгоценнейшего епископа. Он боготворит Констанцу, что не удивительно, и весьма прохладно относится к Беате, что тоже не удивительно. Только вот незадача — постоянно путает их… Ну, все, довольно об этих чудо-сестрицах. Присаживайтесь, кузен, не стойте, как истукан.

Филипп последовал ее совету и опустился на невысокий, обитый плюшем табурет, стоявший в ногах кровати.

— Кузина, я прошу простить меня за…

— Ой, не надо! Обойдемся без извинений. Они привнесут неловкость, а наша беседа началась так чудесно! Что бы ни привело вас ко мне, я все равно рада вашему визиту. — Она обхватила колени руками, чуть склонила голову и пристально поглядела на Филиппа. — Вот как! Вы чем-то взволнованы? Что-то произошло?

— Нет, ничего особенного. Просто мне не спится.

— Мне тоже, — подхватила Маргарита и с очаровательным бесстыдством добавила: — В последнее время я очень плохо засыпаю в одиночестве.

— И что вы предлагаете? — невинно осведомился Филипп. — У вас есть какое-нибудь средство от нашей бессонницы?

— Это намек?

— Намек? На что?

Маргарита фыркнула:

— Да будет вам, кузен! Давайте начистоту: ведь вы явились ко мне не просто так, а с совершенно определенной целью — заняться со мной любовью. Разве нет?

«Ты смотри! — подумал Филипп. — Как она набивается!»

— Ну, предположим, — ответил он, пытаясь проникнуть взглядом сквозь ее полупрозрачное одеяние, что, впрочем, не составляло большого труда для его острого зрения.

Маргарита откинулась на подушки и вытянула ноги. При этом ее ночная рубашка задралась, обнажив выше колен ее соблазнительные стройные ножки. Филипп с вожделением облизнулся.

— Так что, — сказала она, призывно глядя на него. — Начнем прямо сейчас или еще немного поболтаем?

Филипп сокрушенно покачал головой. Вызывающее поведение Маргариты несколько охладило его пыл.

— Кузина, вы…

— Да, я бесстыжая, не спорю. Зато я откровенна — говорю, что думаю, поступаю, как мне хочется, и не вижу в этом ничего предосудительного. Что толку скрывать от собеседника свои мысли и желания, если они ему предельно ясны?

— А какой смысл говорить о том, что ясно и без слов? — парировал Филипп.

— Так, по крайней мере, честнее. И, если хотите, порядочнее. На свете нет ничего постыднее ханжества, которое, на словах радея о благопристойности, оскверняет все, к чему только не прикоснется. Именно ханжество является виновником многих извращений. Человеку, убежденному в низменности всего плотского, иной раз бывает легче переступить грань, оделяющую естественное от противоестественного, хотя бы потому, что он не всегда замечает ее.

— Полностью согласен с вами, кузина. Однако, кроме ханжеских правил приличия, существуют еще вполне разумные, обоснованные нормы человеческого поведения и общения. Если хотите, можете назвать их правилами хорошего вкуса, так как они скорее из области эстетики, нежели этики. Иногда бывает полезно умолчать кое о чем — и не ради некой абстрактной благопристойности, а из соображений… как бы это назвать?… изящества, что ли. Есть вещи, о которых не стоит говорить напрямик, о них следует предполагать и строить догадки. Порой даже самые приятные, самые изумительные мысли, чувства, переживания, облеченные в слова, выглядят до крайности пошло и банально.