Физик против вермахта - Руслан Ряфатевич Агишев Страница 54

Потом еще страшнее стало. Вокруг стрельба поднялась. Из пулеметов и орудий палили так, что уши закладывало. Вацлов уже решил, что придется ему и всем невинным душам сейчас душу Богу отдать. Вспомнил ксендз тогда, кто он таков есть, и начал отходную молитву читать, чтобы к Господу правильно уйти. Рядом с ним встали на колени и другие пленники, словно почуявшие наступающий конец. И взрослые и дети, и женщины и мужчины, они все как один, окружили священника и повторяли за ним слова молитвы. Повторяли, кто как мог: коряво, заикаясь, едва слышно. Неважно, главное искренне и с истовой надеждой.

Только не судьба была дочитать Канон молебный при разлучении души от тела. Прямо на его глазах вспыхнула дверь барака, занялись стены. Ксендз, словно обезумел в этот момент. Страшно закричал и бросился прямо на горящую дверь, которую и благополучно снес.

На улице же царил Ад! Ксендзу разом вспомнились многочисленные сюжеты из Священного писания о геенне огненной и Армагеддоне — месте последней битвы сил добра с силами зла в конце времен. Все было черным черно! Удушливый дым не давал вздохнуть полной грудью! Сентябрьский воздух буквально кипел от нестерпимого жара. Стоявшие по углам лагеря вышки с пулеметами и зенитными орудиями пылали рождественскими свечками и рассыпались на глазах. Фигурки надзирателей и охраны, палившие из оружие в небо, исчезали, превращаясь в прах. И разве это не было доказательство Его существования и Его всемогущества⁈

— Отче наш, сущий на небесах! — улыбался Вацлав, чувствуя, что вера в Господа вновь поселилась в его сердце. Все в его душе возрадовалось этому. Вновь он нашел себя, свое место и свою цель в этой жизни. — Да святится имя Твое! Да придет Царствие Твое! — не останавливаясь текли слезы по его лицу. Только это были слезы счастья, а не горести. Ведь, скоро, очень скоро, он встретится со своим Господом. — Прости меня Господи за слабодушие и неверие. Слаб я, как и всякий человек. но теперь все будет по-другому. Слышишь Господи?

Он упал на колени, с хрустом проломив запекшую корку земли. Тряпки, когда-то бывшие брюками, начали тлеть на его ногах, но священник совсем не чувствовал боли. Его переполняло странное вдохновляющее чувство успокоения. От страшных метаний и сомнений в его душе не осталось и следа. Сейчас Вацлав твердо знал, что Господ есть и присматривает за ними и всеми невинными душами на этой грешной земле. Только Он мог наслать на немцев огненный дождь с небес и спасти их от гибели. От этого переполнявшего его чувства хотелось смеяться и громко восхвалять Христа.

— Воспоем же осанну Господу нашему, — начал было он говорить, как нечто невероятное и не имеющее право на существование привлекло его внимание. — Исусе Христе… Исусе Христе… — только и мог повторять он. — Исусе Христе…

Из клубов черного дыма выплывал огромный локомотив, от которого в самое небо рвался неровный столб красного пламени. Словно ангел с огненным мечом, ужасная машина испепеляла угловатые броневики и танки с крестами и кургузыми пушками. Железные машины прямо на глазах священника превращались в сверкающие лужицы металла. Вспыхивали и исчезали многочисленные фигурки солдат, заполошно паливших во все стороны из винтовок.

— Господи, Господи… — шептал ксендз, не отрывая взгляда от летевшего над полем локомотива.

Огромный паровоз грозно шипел, то и дело выбрасывая в воздух черные клубы дыма и снопы искр. Его колеса бешено крутились в воздухе, еще больше усиливая дичайшее чувство сюрреализма.

Но в какой-то момент страшный грохот, орудийная и пулеметная среда прекратились. Тишина наконец-то опустилась на истерзанное поле. Казалось, само время остановилось после чудовищного сражения Добра и Зла.

К продолжавшему стоять на коленях священнику величаво подлетела громадина паровоза и, порыкивая перегретым паром, грузно опустилась на землю. Ксендз все это время едва дышал. Все боялся, что происходящее окажется наваждением и растает, как туман.

С железной лестницы осторожно спустился высокий старик с развевающимися на ветру седыми волосами. Он несколько минут пристально и угрюмо рассматривал Вацлава, словно раздумывал над его судьбой.

И как бы это ни кощунственно прозвучало, но показался он святому отцу самим Господом, что, аки мститель, спустился с небес. Ведь, истинный Бог именно таким и должен быть. В эти страшные времена, когда люди превратились в алкающих крови созданий, Господь должен ходить по земле с огненным мечом и без жалости карать сошедших с ума людей. Именно так и никак иначе, думал ксендз.

— Ты из лагеря, святой отец? — ксендз молча кивнул. Голос Господа почему-то прозвучал на русском, но разве не Ему известны все языки этого мира. Господь знает все. — Я ищу одну женщину из Ленинграда с мальчиком. Женщину зовут Ольга Николаевна Теслина, доцент кафедры ультразвуковой дефектоскопии Ленинградского электротехнического института. Она с сыном в Куйбышев должна была эвакуироваться, — взгляд старика был пронизывающим, заставляя ксендза вздрогнуть. — Видел ее в лагере?

Ксендз молча продолжал рассматривать явление Господа. Он, словно впитывал все, что могли увидеть его глаза. Страшно хотел запечатлеть в своей памяти все Его черты.

Вацлав уже было хотел отрицательно мотнуть головой, как в нерешительности замер. Он уже больше месяца был в этом концентрационном лагере, и перед его глазами прошло больше шести тысяч человек, которых было просто физически не запомнить. Вместе с ним в бараке сидели мужчины и женщины, пожилые и молодые, с детьми и без них, разговорчивые и молчаливые. Разве мог он что-то знать про эту женщину? Но Господу очень важна эта женщина, и он, ксендз, обязательно должен ему помочь. Нужно вспомнить…

— Говори, — старик прищурил глаза с какой-то невысказанной в них надеждой.

Этот характерный прищур тут же выцепил из памяти священника одну женщину, которая смотрела на окружающих ее в бараке людей точно так же. Вацлав даже находил в чертах старика и той женщины нечто общее: такой же острый подбородок, вытянутое лицо, небольшие брови и едва заметные морщинки в уголках глаз.

— Я видел ее. Только я не знаю ее имени. В бараке ни у кого нет имен. Есть только номера, — с печалью рассказывал