Андрей Дай - Поводырь в опале Страница 55

Тем не менее, ему удалось каким-то образом, весьма интересным жандармам, подменить бумаги, и уже через пару дней после появления в Томске, выйти из охраняемого острога. Поселился мой невезучий убийца в доме Карины, где и стало известно его настоящее имя. С той поры люди Киприяна Фаустиповича стали приглядывать за паном Шленкером.

Постепенно проявлялись связи высокопоставленного бунтаря. Он вел переписку со ссыльными не только, и не столько внутри губернии. Гораздо большее количество писем приходило ему из Варшавы, Санкт-Петербурга и, как ни странно — из Иркутска с Красноярском. Сотрудники Третьего отделения стали подозревать, что затевается что-то глобальное, и совершенно неприятное для власти.

Подобраться к Ёсе оказалось не так просто, как казалось. С уже завербованными жандармами поляками «Сапковский» охотно общался, но в планы спешно создаваемой организации посвящать не спешил. Так и кружили бы заговорщики с тайной полицией друг вокруг друга в странном танце, если бы один из очередных «подсадных» не указал однажды ночью в клубе на меня. Вот, дескать, смотри, товарищ. Вот он — здешний самый главный начальник и враг. Оба были под хмелем, потому легко и просто сговорились губернатора зарезать, когда он покинет гостеприимный дом мадемуазель Бутковской. Пробравшийся в стан врага разведчик едва-едва успел предупредить начальство, как я стал собираться навстречу судьбе.

Пока два доморощенных убийцы прятались во мраке подворотни, а я пытался попасть в рукава пальто, еще один заговорщик, только-только бежавший с Нерчинской каторги Сигизмунд Минейко, разогнал всех извозчиков от клубных ворот. Беглец был профессиональным военным, даже окончил Санкт-Петербургскую военную Академию, поэтому отдавал себе отчет в том, что зарезать высокопоставленного чиновника — это половина дела. Гораздо сложнее потом не попасться в руки жандармов.

Пан Минейко взял на себя организацию благополучного отхода злоумышленников с места преступления. А, заодно, и согласился побыть в некотором роде тревожной сигнализацией.

И вот — я вышел. Весь такой расслабленный, в расстегнутом пальто, и с глуповатой мечтательной улыбкой на лице. Шленкер напрягся и вытащил нож. А их бывшее благородие, заметил медленно приближающуюся пролетку и вышел из проулка ее остановить. Счет пошел на секунды.

Сначала, двое безобидно выглядевших господ ловко выскочили из коляски, и в один миг скрутили бывшего военного начальника повстанцев Ошмянского уезда. Они… да чего уж там… Миша Карбышев с Варешкой только-только успели заткнуть рот кляпом и погрузить повстанца в пролетку, как в сумрачной подворотне громыхнул выстрел.

Мне из-за облака порохового дыма было не видно, как вроде бы запертые ворота усадьбы резко отворились, и оттуда выскочили сразу несколько жандармских унтеров. А через забор на противоположной стороне улицы уже перепрыгивали другие специалисты контртеррористических операций. Потом я и вовсе растерялся, когда пока еще безымянный второй злодей вдруг попенял мне за пальбу и отобрал пистолет.

Мне дали выспаться. Злодеев отправили в уютный подвал жандармского управления на Духовной улице, и всех действующих лиц этой комедии отпусти по домам. А к обеду следующего дня, когда я пришел в себя, то ли пообедал, то ли позавтракал и решил почтить своим присутствием неприметный домик неподалеку от Епархиального училища, Апанас доложил, что в приемной ожидает жаждущий встречи Киприян Фаустипович Кретковский собственной персоной.

Вот как, скажите мне на милость, без применения пыток, сыворотки правды или сильного и продолжительного психологического давления, добиться того, чтоб идейные борцы, герои борьбы за польскую самостийность, начинали делиться сведениями на первом же допросе? То, что жандармы пытки не практиковали — это совершенно точно. Встретился я потом с покушавшимися на меня злыднями. Сытые, румяные рожи. Ничуть не похожие на измученных царскими палачами революционеров из фильмов времен СССР. Тем не менее, всего несколько часов спустя после ночного инцидента, полковнику уже было чем со мной поделиться.

Во-первых, Киприян Фаустипович подсунул мне на подпись рапорт о необходимости продлить арест надзирателя Пятого питейно-акцизного округа, коллежского асессора Иосифа Михайловича Лавицкого. Он обвинялся в оказании финансовоговспомоществования подпольщикам, и попытке организации убийства высшего должностного лица в губернии. Раньше, еще зимой Лавицкий был задержан по подозрению. Теперь же эти подозрения переросли в уверенность.

Во-вторых, Шленкер и Минейко подтвердили опасения штаба корпуса жандармов в создании ссыльными поляками обширной организации в Сибири. Шоком стал только масштаб заговора. Оказалось, что невидимые нити связывают и Нерчинские каторжные тюрьмы, и каторгу на Кругобайкальской дороге, и поселения поляков на юге Алтая, и забритых в солдаты бунтовщиков. Больше того, через того же Шленкера, лидеры готовящегося восстания поддерживали связь и с единомышленниками в России. Фамилии Серно-Соловьевича, Ляндовского, Шарамовича, Ишутина ничего мне не говорили, но в исполнении главного жандарма губернии звучали они, чуть ли не ругательствами. Уже существовал польско-русский революционный союз. Уже было готово воззвание к народу, войскам и ссыльным. Разосланы инструкции. Единственное с чем вышла заминка — так это с планом единого восстания.

Во вновь созданном «тайном клубе» не было единства. Русская часть сговора, молодые идеалисты, входящие в революционную организацию «Земля и Воля», настаивали на всероссийском восстании. Сигналом к которому должно было стать покушение на царя ранней весной следующего же, 1866 года.

У польской части «клуба» были несколько иные планы. Большинство шляхтичей не интересовала борьба за освобождение чужого им народа от какого-то гнета. Больше того, они и сами не прочь были бы поугнетать земледельцев. Вернуть, так сказать, золотое времечко Речи Посполитой.

Другие, успевшие заразиться французскими идеями Свободы, Равенства и Братства, охотно поддержали бы русских братьев по революции, но не хватало знаний. Ссыльные дворяне, в отличие от них, имели навыки руководства и организации, а часть — вообще были профессиональными военными.

Кроме того, шляхетскую часть заговорщиков поддерживали бунтовщики успевшие скрыться от возмездия в Австрии. В обнаруженных к пересылке в Иркутск письмах прямо говорилось, что капитаны английских кораблей, стоящих у причалов открытых для торговли портов Китая, готовы взять бежавших с каторги борцов за Великую Польшу. А Австрия предоставит им гражданство, убежища и кое-какое оружие для продолжения борьбы.

Нарциз Целинский, бывший штабс-капитан русской армии, предлагал прорываться через Монголию и Китай к кораблям. Ареной настоящей битвы он видел только Европу, а восстание, даже успешное, в глубине Сибири, по его мнению, было бессмысленной тратой сил и жизней.

Бывший пианист Густав Шарамович призывал земляков к Священному походу «За нашу и вашу свободу» на запад по Сибирскому тракту. Он предполагал, что по пути к его отряду станут присоединяться не только другие польские патриоты, но и стремящиеся к идеалам Свободы русские каторжники. К тому же, Шарамович надеялся разжиться золотом и оружием на многочисленных приисках. Пианист считал, что на пути они не встретят сколько-нибудь серьезного противодействия. Убеждал своих соратников, что городовые батальоны давно уже стали прибежищем пьянчуг и идиотов, а наиболее боеспособные части казачества воюют с киргизами в Туркестане.

Для выработки единого плана в Восточную Сибирь вскоре должен был отправиться хорошо известный жандармам государственный преступник Николай Александрович Серно-Соловьевич. С собой у него должны быть многочисленные документы — планы готовящихся выступлений в обеих столицах, заявления о поддержке со стороны революционеров в эмиграции, и письма ряда политических деятелей Европы. Нам оставалось лишь дождаться, когда отважный борец довезет доказательства своего смертного приговора до Томска. Выпускать этого матерого бунтовщика дальше, мы с полковником жандармерии не собирались.

Дело в том, что нашему, составленному совместно с Кретковским, донесению, Мезенцев не поверил. Киприян Фаустипович получил от него предписание провести дополнительное расследование и озаботиться более достоверными доказательствами, чем показание двоих заговорщиков среднего звена. Мне же Николай Владимирович писал, что не видит еще причин для меня вновь привлекать внимание Государя. Что он конечно же ценит помощь оказываемую штабу жандармов в моей губернии, но не станет ли это известие криком того пастушка, что кричал «волки, волки»?

Честно говоря, было совершенно все равно — поверил он нам или нет. И я действительно не собирался снова привлекать к себе внимание. Два заговора подряд и оба «раскрыл» гражданский начальник далекой сибирской губернии? Это даже не смешно. Единственное о чем я в ответном послании настаивал, так это о том, чтоб к безопасности царя весной будущего года отнеслись более тщательно. Если уж какой-то кандальник и убийца знал, что Александр частенько прогуливается в Летнем Саду практически без охраны, то что уж говорить о столичных обывателях.