Александр Смирнов - Черный гусар. Разведчик из будущего Страница 55

— Вот и я не вижу. И государыня так же считает. Был бы другой вариант, самолично бы настоял, да Елизавету переубедил, но такого человека, к тому же способного, я найти в окружении не могу. Вот ты, барон, может быть, на эту должность и подошел бы, но есть одна загвоздка.

— Это из-за того, что я немец? — уточнил фон Хаффман.

— Из-за этого самого, будь оно неладно. Да и, честно сказать, ты мне сейчас при дворе Петра Федоровича нужен. Вот ты мне, барон, честно скажи, что делать собираешься?

— Креститься. Хочу православным стать.

— Похвально, — проговорил Бестужев, — да вот только я не об этом.

Игнат Севастьянович только сейчас сообразил, что интересы у двух влиятельных людей противоположные. Если графа Ушакова интересовала его личная жизнь, то Бестужева интересовали его дела при дворе Петра Федоровича. Пришлось рассказывать о том, что хочет уговорить наследника, чтобы тот супругу свою перевез в Ораниенбаум, подальше от французского влияния. Найти того человека, что пускает по округе слухи о смерти Петра Федоровича.

— Смерти? — переспросил Бестужев, садясь в кресло. — А ну, господин барон, об этом поподробнее.

Игнат Севастьянович вздохнул. Ну, хоть кого-то заинтересовали слухи, пущенные им. Поэтому, не задумываясь, рассказал Алексею Петровичу все то, что было известно ему о перевороте 1762 года.

— Слухи. Ложь, — проговорил Бестужев, когда Игнат Севастьянович закончил говорить. — Но все равно ты этого человека сыщи. Доставь лично к Ушакову. Пусть старик разбирается, что к чему. В то, что это местный Нострадамус, лично я не верю.

Барон почтительно кивнул. Он прекрасно знал, что «живым» пророка взять все равно не удастся. Ближе к весне, решил Игнат Севастьянович, он предъявит Петру Федоровичу какого-нибудь мертвеца. И ничего не будет удивительного, если в его вещах обнаружат пророчество. Только сейчас, глядя на Великого канцлера, фон Хаффман вдруг понял, что у пророчества этого два варианта. В первом оно продлится до октября семнадцатого без изменений. Это, конечно, при условии, что к словам старика не отнесутся серьезно, даже когда произойдут десятки знамений. И во втором варианте изменения начнутся, как только после очередного знамения кто-нибудь испугается, схватится за голову и начнет совершать совершенно иные поступки. В этом случае история Сухомлинову будет незнакома. Любое событие будет для него сюрпризом. И кто знает, приятным ли?

Был, правда, еще и третий вариант. Это его вмешательство. Изменения уже начались, но пока были не существенные и на общую картину не влияли. Долго ли это продлится, одному Богу известно. А может быть, история возьмет свое и все вернется на круги своя.

В середине ноября, после продолжительных холодных дней, когда старенький ментик перестал спасать, наконец-то выпал первый снег. Барон стоял у окна и всматривался в белоснежную гладь застывшего пруда, где под бой барабана маршировали его гусары. Великий князь, как ни убеждал его фон Хаффман, не отказался от муштры. Попытки доказать, что гусары и пехотинцы это разные виды войск, оказались напрасными. Кавалеристы сначала пороптали, но потом после пары убеждений были вынуждены подчиниться забавам Петра Федоровича. Они надеялись, что скоро все это закончится. Им бы сейчас на конях скакать.

Минуту назад ушел его Кеплер. Своим ростом он произвел на неказистого великого князя огромное впечатление. Петр, не задумываясь, произвел его в камердинеры. В какой-то степени голштинца это устраивало.

Игнат Севастьянович взглянул на лежавшее на столе письмо от Петра Федоровича и покачал головой. Великий князь требовал его к себе. В памяти всплыл вызов к нему после возвращения из столицы. В тот день Петр Федорович был не в духе. Его чем-то расстроило выступление в организованном им небольшом театре. То ли актеры играли ужасно, то ли любимый пес облаял возвращавшегося оттуда князя.

— Вы долго были в столице, барон! — вскричал Петр в тот день. — Мне кажется, вы служите двум господам!

— Никак нет, ваше высочество, — проговорил Игнат Севастьянович. — Всему виной дела амурные. Я так долго был без женского общества, — слукавил он, — что просто не смог удержаться.

— Считайте, что я вам поверил, барон. А теперь — ступайте!

Что сегодня было в голове у наследника — одному богу известно. Он мог просто позвать барона посетить вместе с ним только что открытый им театр. Петр Федорович до безобразия любил музыку. Иногда сам музицировал. Причем, как теперь выяснилось, очень даже хорошо. То, что писала о нем в будущем Екатерина Великая, в большей степени было клеветой. По ее мнению, тех недостатков (пьянство, игра в солдатики) было недостаточно. Вот только Игнат Севастьянович, несмотря на все свои старания, так и не угадал. Поэтому, кутаясь в епанчу, что ему несколько дней назад подарил великий князь, он спешил на прием. По лестнице, минуя охрану, поднялся на второй этаж. Уточнил у графа Дивьеру, камергера его высочества, где находится Петр Федорович, и, не стучась в дверь, вошел в кабинет. Будущий император был не один. Рядом, около стола с оловянными солдатиками, стояла Екатерина Алексеевна. Впервые фон Хаффман видел ее так близко. Девушка зловеще взглянула на барона, словно тот был виновником чего-то такого, о чем Игнат Севастьянович и представить не мог. Гусар сорвал с головы треуголку и сделал реверанс.

— Вызывали, ваше высочество? — спросил он.

Петр взглянул на Черного гусара. Затем перевел взгляд на Екатерину и проговорил:

— Позволь представить тебе моего наиверного слугу, барона фон Хаффмана. — После чего подошел к барону, коснулся его плеча и молвил: — Супруга моя — Екатерина.

Трудно было понять из его слов, как он относится к жене. Вроде произнесено нейтрально, даже безразлично, с другой стороны, глаза наследника так и кричали, что супруга его ему не по душе. Вот только поделать монарх ничего не мог. Не будь сейчас тетки, отправил бы суженую в монастырь, как сделал это когда-то его дед, да женился бы на другой. Игнат Севастьянович припомнил даже ее имя — девица Карр, фрейлина императрицы. Да и Екатерина, видимо, испытывала к нему точно такие же чувства. Был ли у нее сейчас любовник, фон Хаффман не помнил.

Неожиданно Екатерина подмигнула барону. В отличие от Петра Федоровича, который готов был вспыхнуть скорее от гнева, чем от ревности, фон Хаффман сделал вид, что не заметил этого. Игнат Севастьянович прекрасно понимал, что таким образом Екатерина хотела заставить ревновать к себе человека, который ее не любил. Вот только пока ее попытки были напрасны.

— Ступай, — проговорил Петр, обращаясь к супруге, — мне с бароном нужно обговорить кое-какие дела.

Екатерина фыркнула, задрала кверху носик и гордо, не оглядываясь, вышла из комнаты.

— Вот видишь, какую супругу мне отыскала моя любимая тетушка, — проговорил Петр, как только дверь за ней закрылась. — Ко мне холодна, а другим только и успевает глазки строить. Вон и тебе пыталась…

— Я что-то не заметил, — промямлил барон.

— …я рад, что послушался тебя, мой лучший друг, — продолжал между тем великий князь, — привез ее в Ораниенбаум. Здесь под пристальным наблюдением она вряд ли что-нибудь учинит такое, что сможет принести мне вред.

Барон фон Хаффман надеялся, что ему не выпадет роль соглядатая. Ему повезло. Выбор пал на Кеплера. Но вот повезло ли Петру Федоровичу? Здоровенный камердинер мог запросто приглянуться Екатерине.

— Вы бы, ваше высочество, поискали на эту роль кого-нибудь другого. А то, не дай бог, вместо одного результата вы получите противоположный.

Петр задумался. Взял в руки одного из солдатиков. Минуты две-три вертел в руках, наконец вернул его в композицию, что была на столе, и произнес:

— А ведь ты, барон, прав. Но вернемся к тебе. Ты просил у меня разрешение на принятие православной веры?

— Так точно, ваше высочество!

— Так вот. Мы подумали и приняли решение позволить тебе это сделать. Надеюсь, ты уже выбрал день и имя, под которым тебя крестят?

— Второе декабря. Игнатий. Я уже с местным батюшкой договорился. Мы с ним ждали вашего разрешения.

Священник почему-то настоял, чтобы Петр Федорович дал свое согласие. Словно крестился не прусский барон, а как минимум сын самого великого князя. Вполне возможно, батюшка просто боялся, а может, просто не верил в искренность чувств гусара. Надеялся, что «проклятый немчура» передумает.

— А вызывал я тебя не для того, чтобы ты с моей супругой познакомился. Звал я тебя совершенно по другому делу. Ты, случаем, не забыл, что должен мне отыскать того самого провидца, что кричит на каждом углу о моей гибели?

— Нет, ваше высочество. Но он словно сквозь землю провалился, — ответил Игнат Севастьянович, — может, ушел куда-нибудь в пустошь, а летом опять в окрестностях Ораниенбаума появится.