Жан-Анри Руа - Битва при Пуатье Страница 55

От памятной часовни нет и следа, и еще предстоит найти место, которое можно было бы связать с этим сражением 507 г., значение которого никто и не думает приуменьшать.

Впрочем, г-н Берль сам умерил силу своих аргументов, отметив несостоятельность хронистов, работавших после Григория Турского, а также нищету и молчание римского католичества в VIII в. И «все-таки», пишет он.

Упорно отстаивая тезис о «мифе», г-н Берль предполагает, что арабские всадники, даже закрепившись в Аквитании, почти не представляли опасности для христианства в Пуату, ибо были не в состоянии искоренить столь искреннюю веру. И любопытное заключение: «И в этой области кажется, что битва при Пуатье обрела свое огромное значение, которое ей приписывает традиционная история, только позднее».

А вот это представляется вполне естественным. Современники всегда оценивают значение какого-либо события, исходя из своих сиюминутных интересов, даже если, как в данном случае, речь идет об освобождении их территории в результате своеобразной победы европейцев над завоевателями, принадлежавшими к другой расе. Лишь у историков будущего достаточно материала, чтобы выстроить более объективное суждение, впрочем, чаще всего они имеют тенденцию приуменьшать значимость события. Однако в случае битвы при Пуатье дело обстоит иначе.

Итак, мы анализируем ряд спекуляций, к которым можно добавить еще одну: понятие набега. Майор Лекуантр очень хорошо показал, что четвертое вторжение сарацин в Галлию первоначально было не более чем грабительским рейдом. Из этого следует, что если бы битва при Пуатье не состоялась, или ее результат был обратным, то итогом стал бы лишь более масштабный грабеж, а не заселение страны арабами.

Этому утверждению, построенному на догадках, можно противопоставить другие гипотезы, проистекающие из того же понятия набега.

Кратко изложим обстоятельства, которые привели Абд-ар-Рахмана в окрестности Пуатье. Карательная экспедиция против Мунузы переросла в кампанию против Эда и Аквитании. Успех арабских армий побудил Абд-ар-Рахмана глубже вторгнуться в Галлию. Мы уже отмечали эволюцию замыслов эмира, эволюцию, продиктованную обстоятельствами. Так что мы не далеки от мысли, что битва при Пуатье могла сыграть ту же первостепенную роль, что и сражение, развернутое Тариком на равнине у реки Гвадалеты. Действительно, эта победа арабов отдала в их руки королевство, куда они пришли, скорее, грабить, чем завоевывать. Обещания и посулы графа Юлиана не убедили их. Впрочем, именно поэтому Тарик был послан из Африки, чтобы прозондировать почву. Его набег и полученный опыт оказались успешными, поскольку завоевание Испании стали «финансироваться» фактически королем готов.

Можно ли представить себе иной исход, если бы при Пуатье победил Абд-ар-Рахман? Был ли Карл Мартелл, совсем как Родерих в Испании, единственным противником, способным дать отпор претензиям арабов?

Можно ли полагать, что Абд-ар-Рахман отказался бы закрепиться в стране, которая отныне зависела бы от его милости? Возможно ли, чтобы вали, известный своим благочестием, пренебрег своей священной обязанностью любой ценой расширять границы войны за счет неверных и особенно в этот период, когда победы и свершения стали для арабов жизненной необходимостью?

Кроме того, сами германские народы определенно породили беспорядок, благоприятный для закрепления арабов, которое стало бы не более чем формальностью, не считая всегда возможной, как доказала нам История, поддержки на местах. Таким образом, арабы получили бы богатую ресурсами страну, которую удерживали бы с помощью воинских подкреплений, прибывших из Африки и до вторжения в Галлию сосредоточенных в Испании и Септимании.

Но скорее всего эти предположения непозволительны. У ислама больше не было достаточных сил, чтобы прочно закрепиться во вновь завоеванной стране.

Причина? Серьезные внутренние проблемы в арабском мире переросли в восстание хариджитов. Здесь, согласно Лависсу, Итти, Ру, Берлю и Жюлиану, мы касаемся глубинной, если не единственной причины остановки продвижения ислама на Западе. Их мнение можно резюмировать следующим образом: распри, раздиравшие ислам в ту эпоху, являются единственным обстоятельством, которое можно назвать в объяснение затишья, а затем и отката мусульманского завоевания; значит, любым другим событием можно пренебречь, и нам не остается ничего, кроме как отрицать значение битвы при Пуатье, которая, как пишет Берль, «одновременно маскирует и подтверждает» хариджитский мятеж.

Каким он был?

Хариджизм представляет собой ересь, и начало ей было положено вскоре после смерти Мухаммеда в схватке, противопоставившей друг другу двоих людей, которые оспаривали право наследовать Пророку. Али, которого поддерживали шииты, встретился на поле боя с Муавией и его приверженцами-суннитами. После безрезультатной битвы при Сиффине, в Верхней Месопотамии, два противника условились о компромиссе. Но некоторые из соратников Али, недовольные этим согласием, покинули него, разом отвергнув шиитские и суннитские принципы. Эти мятежники приняли имя хариджитов, «отделившихся». Таково было начало, скорее, коалиции, чем настоящей доктринерской партии. Следуя древним племенным представлениям, хариджиты утверждали, что не имеет значения, кому взять на себя управление халифатом, требовали равенства для всех народов, протестовали против всякого компромисса между Али и Муавией, а в конце концов отвергли законность притязаний обоих.

Впоследствии появилось и хариджитское учение, которое проповедовали интеллектуалы. Дойдя до логического предела, непримиримое и малоконструктивное, оно выродилось в анархию. Хариджиты были разбиты и сошли с политической сцены. Намного позднее в Северной Африке их учение было горячо подхвачено зенетами, кочевавшими по горам и пустыне. Они не признавали власти Омейядского халифа и были прирожденными противниками всего того, что приносит цивилизация. Позаимствуем у Эммануила Берля их исповедание веры: «Хариджизм оправдывал их ненависть к производительному труду, к оседлой жизни, их желание разрушать и похищать создания чужих рук. Эти ярые пуритане разрушали дом, когда им требовался камень, и срубали дерево, когда им нужна была охапка хвороста. Хариджизм убедил их, что, поступая так, они служат делу истинного Бога. Поэтому они жгли урожаи, леса, вызывая тем самым пересыхание долин».

Их естественные противники, санаджахи, оседлые жители побережья, испытали на себе их зависть и гнев.

Восстание грянуло в окрестностях Танжера в 740 г. и началось с первой крупной битвы, называемой битвой «благородных», между хариджитами и арабскими властями. В 741 г. – еще одно сражение, затем снова – в 742 г. при Кайруване и в 747 г. в том же районе.

Должно быть, бунт продолжался около шестидесяти лет и прекратился только в конце VIII в. Таким образом, для Магриба это действительно было немаловажное и катастрофическое событие. Но оно началось только в 740 г. и в тот период, когда арабские армии уже столкнулись с неудачами. До сих пор завоевания и победы не позволяли этим людям воевать между собой, а общность интересов сплачивала. Антагонизм двух народов, берберов и арабов, мог возродиться только в обстановке бездействия и поражений.

Вялая политика дамасского двора, отсутствие энергии некоторых наместников мусульманской Испании, военные неудачи других стали причиной этого крупного восстания, которое и без Пуатье или экспедиций в Прованс, безусловно, зародилось бы подобно сапрофиту в недрах арабской империи.

Выразим суть нашей мысли: битва при Пуатье, длившаяся шесть лет, стала важным катализатором восстания хариджитов. (Тем не менее, возможно, что победа Абд-ар-Рахмана или удачная военная акция на Берре лишь отсрочила бы его начало.) Есть довод, позволяющий утверждать, что в 738 г. силы арабов, что бы кто ни говорил, были еще значительными. Как мы уже видели, Окба легко собрал мощную армию, о настроениях которой нам рассказывает Аноним: «Сарацины, горя нетерпением отмстить за свои неудачи, пробудились от своей праздности», и еще: «…воинственная арабская и африканская молодежь, которая не желала ничего, кроме как вкусить набегов и завоеваний». Эти характеристики показательны. Динамичные и успешные кампании мешали санаджахам оценить прелести «прогрессивного падения», которое есть оседлый образ жизни, а зенеты находили другие пути реализации своего разрушительного рвения. По нашему мнению, этот тезис подтверждает берберская пословица: «Я и мой брат – против моего двоюродного брата, а я и мой двоюродный брат – против чужака».

Тогда кажется, что стоит вернуть битве при Пуатье ее значимость и по примеру Жака Пиренна сделать сдержанный вывод: «В Галлии эта волна разбилась у Пуатье, где Карл Мартелл противопоставил ей все свои силы. Отныне судьба ислама была определена. Неудачи в Европе отнесли его центр тяжести в Переднюю Азию. Как и во времена восточной античности, Месопотамия, оттеснив на задний план Средиземноморье, снова взяла на себя роль главной артерии международной экономики. Из этого неизбежно должен был последовать глубокий кризис».