Дмитрий Хван - Ангарский вариант Страница 56

Боцман с удивлением оглянулся – и точно, чужаки, оставшись в светлых подштанниках, принялись уже обливаться водой и намыливать свои тела. Московиты же в этом не участвовали. Поэтому безбородые смеялись над ними и предлагали в шутку окатить их водой, чудно.

– Ого, боцман! У них рисунки на теле! – воскликнул один из молодых матросов.

Бьёрн решил таки подойти поближе.

Во время наших послеуборочных водных процедур ко мне подошёл боцман и начал что‑то требовательно говорить, хотя я заметил тщательно скрываемую им растерянность. Слов его я не понимал, но общий смысл уловил – этот человек с обильно смазанных ворванью сапогах хотел денег. Меня, как обычно, выручил Тимофей Кузьмин:

– Он денег хочет, полрубля. За воду, еду и тюфяки, надо заплатить, – хмуро проговорил он.

– Так у нас свои запасы! Я бы не стал пить их воду и, тем более брать их еду! А матрасы мы же убрали, – я хотел было отшить наглого боцмана, но Кузьмин и Микулич посоветовали мне не ерепениться, а заплатить требуемую сумму.

Мне пришлось отсчитывать так нужную в Кристании мелочь. Мелочью я считал всё кроме золота. Конечно, у нас были 'лишние' золотые пластины, но кто знает, как оно дальше повернётся? Удастся ли золото удачно разменять или там свои курсы валют и драгметаллов? Скрипя сердце, я вручил изображающему скуку боцману примерно полрубля серебром. Тот, получив деньги, ухмыльнулся и, погремев металлом в ладони, ушёл за дверь левой стороны надстройки.

– Он отдаст деньги капитану, – проговорил Кузьмин.

– Пускай они подавится своей тухлой селёдкой, – проворчал я, сожалея о лишней трате.

Анекдот какой‑то – сервиса нет, а заплатить надо.

На следующий день я решил устроить очередное занятие для нижегородцев по матчасти вооружения и теории обращения с револьвером и карабином. Оружие было вытащено из ящиков, мужики снаряжали и разряжали его, указывали на составные части конструкции оружия и рассказывали о взаимодействии механизмов.

– Может постреляем? – предложил Белов.

– Не думаю, что это хорошая идея, Брайан. Капитан вряд ли будет доволен нашей пальбой.

– А я бы пострелял, – задумчиво проговорил Микулич. – Что‑то мы с Тимофеем опасаемся, как бы даны не захотели бы попробовать нас пощипать.

Я вопросительно посмотрел на Кузьмина, тот развёл руки:

– А что тут странного, Пётр Алексеевич? Обычное дело.

По рассказам Тимофея я вынес одно – в этом веке понятие купец и пират довольно размытое и может меняться в зависимости от ситуации, благоволящей к грабежу либо нет. Можно и попробовать попугать их, либо озадачить. И всё таки я настоял пока попридержать эту идею – не нужно лишнего шума, сейчас главное до Кристиании доплыть без проблем. Но карабины я приказал в ящики не убирать, а заряженные, держать под рукой. Да следить за всяким движением датчан у надстройки. Лишний раз поостеречься – не лишнее. Да и вообще, постараться не высовываться. Однако морпехи, соскучившиеся по настоящему морю, старались чаще бывать на палубе, наблюдая за работой датчан. Дело дошло до того, что боцман Бьёрн сам подошёл ко мне и посоветовал моим людям держаться подальше от его моряков. А вечером второго дня пути в нашу каюту ввалился пропахший винным уксусом тип, в донельзя грязной одежде. Он, озирался по сторонам, не зная чему удивляться, то ли сложенным на виду карабинам, то ли неведомой ему чистоте и уюту, царящему в каюте. Не найдя глазами того, к кому ему стоило бы обратиться, он сбивчиво и плаксиво заговорил, обводя горестным взглядом всех нас. Речь его продолжалась около пары минут и даже я понял, что он повторял какой‑то рассказ. По‑видимому, что‑то случилось с его сыном, так как он говорил "сён" и "книв", явно упоминал Архангельск и англичан, будь они неладны.

– Тимоха, он что про сына и нож говорит?

– Да, он говорит, что его сына Кнуда, ещё в Архангельске англы порезали. Корабельный костоправ говорит, что его сын помрёт, а он надеется, что среди нас есть хороший лекарь. Обещает денег.

– Ясно, скажи ему, что мы сейчас посмотрим. Брайан, доставай аптечку! Божедар, возьми чистого белья и воды.

То и дело стукаясь головами о низкие проёмы помещений, мы достигли нижней палубы, где лежал умирающий. Я сразу решил – Кнуда следует немедленно отнести к нам, состояние его позволяло это сделать. Сама рана оказалась неопасной, но грязный нож сделал своё дело – у парня был сепсис, то есть заражение крови. По словам его отца, корабельного плотника Харальда, третий день сын его был в горячке. Кнуд бредил, жалуясь на головную боль.

– Тимофей! Надо его уносить, в этом душном и вонючем закутке ему точно лучше не станет, – сказал я Кузьмину, когда Белов, осмотрев раненого, жестом указал на потолок.

После того, как матросы перенесли парня в нашу каюту и уложили его на матрас, мы приступили к лечению. Для начала, конечно, выгнали на палубу датчан и только потом Белов достал один из бумажных конвертов с заранее расфасованной дозой пенициллина. Брайан обмыл кожу вокруг раны тёплой водой и обработал её раствором жёлтого порошка, после чего дал ему глотнуть немного алкоголя. Сделав Кнуду одну внутримышечную инъекцию в триста тысяч единиц пенициллина хранимым, как зеница ока, шприцом, оставалось только ждать и надеяться на выздоровление молодого организма. На второй день, когда воспаление спало, рану промыли спиртом и наложили повязку из льняного белья. В принципе, опасений за Кнуда у меня было мало – наш препарат уже несколько лет использовался в Ангарии и всегда с положительным результатом. Так же получилось и тут – через пару дней парень уже мог улыбаться и разговаривать, а к концу пути уже встал на ноги. Харальд со слезами радости на измождённом лице, не унимаясь, всё пытался сунуть нам свои жалкие монеты и золотое колечко, когда с изумлением и благоговением увидел оправившегося от предсмертного состояния сына. Матросы тоже были поражены столь удивительным выздоровлением умиравшего, удивились они и тому, что мы не взяли платы за свою работу. Даже капитан пришёл посмотреть на исцелённого Кнуда, после чего пристально смотрел на нас. А я вдруг подумал о том, а не спишут ли датчане, как истово верующие протестанты, такое выздоровление на помощь дьявола? Но к счастью, подобного не случилось. Вот так вот мы сохранили для корабля помощника корабельного плотника, а для отца – сына.

В последнюю ночь на корабле к нам зашёл сам капитан Ханс Йенсен и, позвав меня и Тимофея за собой, направился на палубу. Там, не глядя на нас, он тихо поблагодарил нас за спасённого помощника плотника и извинился за своего боцмана, вернув те полрубля, что мы отдали тому прохвосту за еду и воду. Далее он помедлил, как бы обдумывая, говорить ему следующую фразу или нет, но потом таки решился. Стоя к нам боком и смотря в окружающую корабль туманную мглу, он начал говорить, а Кузьмин, наморщив лоб, пытался перевести его слова:

– Он говорит, что‑то вроде того, что ему плевать кто мы на самом деле. Он хочет знать ответ на один вопрос – не затеваем ли мы что‑либо против его короля?

Удивился я несказанно – а Ханс‑то оказался не просто гордецом, но ещё и думающим человеком. Я попросил Тимофея попытаться объяснить ему, что их королю мы желаем только самого лучшего. И что мне очень хотелось бы с Кристианом встретиться.

– О, с этим проблем не будет! – отвечал Ханс. – Кристиан – добрый король, он постоянно принимает гостей и купцов.

В Копенгагене капитан Йенсен посоветовал найти Матса Нильсена, его старинного друга. Через него, сказал капитан, можно выйти на Ганнибала Сехестеда, а там и на короля Кристиана.

– Я напишу бумагу Матсу, если вы толком объясните кто вы и для чего вам король. То, что вы не московиты, я и так вижу. Хотя вы одного языка с теми крестьянами, – капитан лёгким движением пальцев указал на нижегородцев, оставшихся в каютах. – Мне просто интересно, что вы задумали.

Мне пришлось пустить в ход искусство двадцатого века – пропаганду и вещать информацию с каменной мордой диктора центрального телевидения. Пришлось мне показать Хансу наши грамоты, револьверы, золотые монеты ангарской работы, подарив ему одну и объявить козырь, давно уже разрабатывавшийся неугомонным Кабаржицким и чуть позже Граулем. Идея состояла в том, что наше княжество объявлялось наследником знаменитого мифического персонажа средневековых басен Европы – пресвитера Иоанна, христианского царя‑священника, чьё царство европейцы помещали где‑то на востоке. Это где‑то варьировалось от Африки до Индии, вот мы и хотели застолбить этот вариант для себя, ведь иных конкурентов у нас точно не будет. Обалдевший от подобного поворота Ханс потащил нас в свою каюту, где при тусклом свете масляной лампы, он принялся сочинять письмо другу.

– Вот! С этим письмом идите прямиком к Нильсену, его каждая собака в Копенгагене знает, – дописал, наконец, письмо Йенсен. – В порту любого матроса спросите Матса Нильсена, вам скажут, куда идти.