Акула пера в СССР - Евгений Капба Страница 56

….потому — главы, возможно, будут не каждый день, текст, возможно, будет чуть хуже и правиться со временем. для тех, кого не смущает черновик — буду публиковать сразу "с колес" и делать сверху пометку, мол текст не правлен и не вычитан. если вам ошибки режут глаза и серьезно влияют на восприятие — значит вы просто ждите, пока такая надпись не исчезнет. пока она есть — указывать автору на опечатки не нужно, потому как вычитки еще не было, а потом — только приветствуется. Попробую сохранить хороший темп, и делать по главе в день — но обещать не могу, предстоит несколько загруженных дней. Однако, еще 8-10 оставшихся глав "Акулы пера…" точно будут написаны в самое ближайшее время.

Глава 21 в которой есть рояли

— Гера! Гера, проснись! Мне у тебя надо очень срочно что-то спросить! — Василиса тыкала мне пальчиком в плечо.

— А-а-а? Ух-х-х, Вася, ты что тут делаешь? — глаза открывались с трудом, сон был сладким, и возвращаться в реальность не хотелось от слова совсем.

— У меня есть очень серьезный вопрос!

Если маленькая пятилетняя девочка говорит, что у нее есть серьезный вопрос — это может быть что угодно. Например — писяют ли божьи коровки, или — не собираюсь ли я жениться на ее маме?

— Ну, задавай свой вопрос… — я сел на кровати и дотронулся голыми ступнями до холодного пола.

В окно светило утреннее солнце, судя по стрелочкам на будильнике — до звонка оставалось еще двадцать минут. Какая же это мука — воспитывать детей! Так, кажется, говорила фрекен Бок?

— Гера… Скажи… — тон Василисы был полон драматизма и внутреннего страдания. — А твоя работа называется рыдакция, потому что там все рыдают?

— Пх-х-х-х… — вот уж точно чего не ожидаешь услышать с утра пораньше, — Ну как тебе сказать, Васька… Иногда рыдают, да.

— А ты?

— А я нет. Я мужчина, мужчины не должны рыдать.

— А девочки?

— А девочки могут рыдать, но лучше пусть улыбаются — они тогда становятся очень красивыми! Понятно?

— Понятно. А ты скоро уходишь? А можно я у тебя тут побуду, пока ты не уйдешь? А то баушка Клава пошла на рынок, а мама и Аська спят, а я проснулась и мне одной страшно. А маму будить не буду, потому что если разбужу — то она потом будет уставшая. А если мама уставшая — то сердитая. А если мама сердитая — тогда всем грустно.

Какая умная девочка… Был бы я такой умный в ее возрасте, стал бы президентом, а не попаданцем.

— Давай сделаем гренки, Вася. И потом ты отнесешь их маме и Асе — и будет у вас завтрак. А?

— Ага! Я буду тебе помогать.

И она помогла. Что касается последствий — то я решил, что кухню буду драить вечером.

ПДО меня удивляло и в мое время, и в это. Говорят, был период года с девяносто третьего по две тысячи седьмой, когда на завод смотреть было противно, но я эти времена не застал. Не интересовался тогда предприятиями деревообработки, маленьким был. Уже потом, когда начал работать в "рыдакции" — по долгу службы пришлось вникать. Вот и теперь даже на подступах к проходной ПДО как будто начинался другой мир.

После деревянных обшарпанных бараков, покосившихся заборчиков и выросшей из асфальта лебеды Заводского района — изумрудная гладь газонов, белая чаша фонтана с бьющими в небо струями воды, идеально выкрашенные лавочки, затейливо подстриженный кустарник и яркие клумбы. Благоустройство прилегающей территории — это был пунктик Волкова. Он считал, что нельзя требовать от человека производственной дисциплины, внутренней порядочности и ответственного отношения к своему делу, если для этого не созданы соответствующие условия.

Какой рост производства может быть в замызганном и заплеванном цеху? О какой гордости за предприятие можно говорить, если кругом будут валяться деревяшки, железяки и всякий хлам? Разве можно идти на работу с удовольствием, если шлепаешь по грязище мимо уродливо обстриженных деревьев? Позиция Василия Николаевича имела право на существование — по крайней мере, из ста процентов молодых специалистов на ПДО оставалось работать семьдесят-восемьдесят, и это был очень хороший показатель для провинциального городишки. Конечно, такой процент закрепления кадров обеспечивался кроме красивых газончиков еще и тем, что Волков предлагал комфортное общежитие, неплохую зарплату и наглядную перспективу карьерного роста: большая часть замов и начальников цехов у деревообработчиков едва ли перешагнули сорокалетний рубеж…

Мое журналистское удостоверение не произвело впечатления на бдительную охрану: турникет разблокировать они даже не собирались.

— Не положено. Уточним у начальства, — отрезал суровый мужчина с военной выправкой.

Это вам не вахтерша тетя Лена! Такого на хромой козе не объедешь! Не знаю, что ему сказало начальство, но через минуты три он меня пустил, внимательно переписав все данные в журнал и строго предупредив:

— Электрической и магниевой вспышкой на производстве ДСП не пользоваться!

Господи Боже, кто сейчас помнит про магниевые вспышки?

— Проходите по коридору направо, в музей. Василий Николаевич там.

В заводоуправлении было так же аккуратно и прилично, как и на территории предприятия. Никакой царапучей штукатурки и заляпанного жиром линолеума: это была вотчина деревообработчиков, и потому кругом царило дерево. Паркет, панели, двери — все это было выполнено из разных пород древесины, покрыто резьбой, отшлифовано и отлакировано. Сказка какая-то! Фантастика!

— Палисандровое дерево! — слышался восхищенный голос Волкова из-за широких дубовых створок, обитых по низу листами металла. — Ставьте его сюда, к роялю… Нет, не к белому, а к черному! Да! Умели же люди делать…

Я прочел надпись на двери: "Музей мебели и художественной обработки древесины" и постучал.

— Да! Заходите, заходите! — откликнулся Волков. — А вы — выходите, выходите!

Мне навстречу вышли четыре грузчика: их лица были чистыми, не испитыми, спецовки — опрятными,