Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов Страница 56

…Древний город встретил русские войска неласково. Боёв за Люблин не было, потому что гарнизон ушёл в глубь страны. Но когда первая колонна вошла в центр, раздались выстрелы со стороны ратуши. Стреляли скверно. Никто из русских не был ни убит, ни даже ранен, хотя такая возможность у стрелков была. Если посадить на ратуше одного-едннственного стрелка с нарезным стволом, то за пять-шесть минут он уложил бы не менее двух-трёх человек.

Колонна рассыпалась, а солдаты выбрали укрытия. Потом неспешными перебежками взвод охотников выдвинулся к ратуше и почти без боя ворвался внутрь. На месте были «положены» трое польских стрелков, а ещё двое захвачены живыми. Все патриоты — и убитые, и живые — были не просто юны… Это были дети, вооружённые прадедовскими кремнёвыми ружьями.

Мальчишек привели к Паскевичу. Главнокомандующий русскими вооружёнными силами, посмотрев на стрелков, коротко распорядился:

— Повесить на окнах ратуши.

— Ваше Высокопревосходительство, — попытался вмешаться начальник штаба армии Киселёв. — Это же дети! Выпороть — и дело с концом.

— Вы, господин генерал, слишком гуманны, — процедил сквозь зубы Паскевич. — А ваш гуманизм к добру не приведёт. Этих смутьянов нужно повесить в назидание другим.

— Повесить детей без суда и следствия? — побледнел Киселёв. — Что-то новое в законодательстве Российской империи.

— Генерал, — отмахнулся Паскевич, — будучи главнокомандующим, я сам решаю, какие законы в Российской империи есть, а каких нет.

Когда полковые палачи приготовили верёвку, один из мальчишек заплакал. Зато второй, гордо подняв голову, запел: «Ещё Польска не сгинела!»

— Вот так, — сказал главнокомандующий, глядя на два тела, обвисших на верёвках, пропущенных из окон ратуши. — Теперь эти мерзавцы будут знать, КАК стрелять в русского солдата. А эти двое на виселице — наилучший урок.

— Эти двое, — печально сказал Киселёв, — теперь стали юными мучениками свободы, ждущими отмщения. Право, Иван Фёдорович, лучшей услуги мятежникам вы оказать не могли.

— Генерал-адъютант Киселёв! Я уже говорил вам, что ваша мягкотелость до добра не доведёт. Помнится, докладывали вам и о Пестеле, и о братьях Муравьёвых-Апостолах. Вы — либеральничали, а нужно было меры принимать. Я, генерал, вами очень недоволен.

— В таком случае, Ваше Высокопревосходительство, примите мою отставку. Я боевой генерал, а не палач.

— С удовольствием. Однако сие в воле императора. Но я отстраняю вас от начальствования над штабом, приказываю сдать дела, а потом — вернуться в Тульчин. После завершения кампании я доложу государю о вашем проступке.

Потеряв всякий интерес к Киселёву, Паскевич обернулся к адъютанту: «Немедленно езжайте за полковником Гебелем. Скажите, что главнокомандующий назначает его временным начальником штаба армии».

Услышав, кого Паскевич прочит на его место, Киселёв глухо застонал. Дело было даже не в том, что на генеральскую должность ставят полковника, обойдя более видные фигуры. В истории русской армии и не то бывало. Но худшей кандидатуры, нежели бывший командир Черниговского полка, сыскать было нельзя. Единственно, чем он отличился, так только тем, что вступил в схватку с мятежниками, не побоявшись их количества, и был тяжело ранен. В остальном же Гебель был глуп как пробка, слабо представляя, чем тактика отличается от стратегии. А чтение карты, как помнил генерал, приводило Гебеля в состояние прострации. Однажды на летних манёврах командир полка перепутал дороги и едва не увёл весь полк вместо Белой Церкви в Житомир. Честь «черниговцев» спас тогда подполковник Муравьёв-Апостол, который сумел убедить командира поставить его батальон головным.

Но пререкаться было поздно. Поэтому бывший начальник штаба 2-й армии Павел Дмитриевич Киселёв сел в возок и стал дожидаться приезда полковника Гебеля, чтобы передать тому все штабные документы, карты и предварительные наработки по кампании. Правда, сумеет ли новоиспечённый начальник штаба армии их использовать?

Утром оба тела исчезли. Верёвки были перерезаны. Часовой, выставленный у ратуши, ничего не видел и не слышал. На всякий случай караульному назначили полторы тысячи палок. А вскоре обнаружилось, что бесследно исчезли пятеро солдат. Возможно — убиты. Но вероятней всего — дезертировали, потому что пропавшие нижние чины были католиками и уроженцами западной части Малороссии. Паскевич тем не менее решил, что их убили. Посему после выхода основных войск из города в Люблине был оставлен Шухтовский пехотный полк для проведения акции «устрашение». Саму операцию приказано было возглавить начальнику штаба полковнику Гебелю.

Гебель был наслышан о методах, коими генерал Ермолов пользовался на Кавказе. Он приказал первому батальону немедленно занять ратушу, костёлы и окружить наиболее богатые дома. Второй и третий батальоны проводили обыски, разыскивая оружие. Тех из горожан, у кого оное находилось, выводили на площадь.

За три часа было обнаружено около тысячи охотничьих и сотни две армейских ружей, штук двадцать карабинов столетней давности, десяток штуцеров аглицкой работы и великое множество сабель. Большая часть оружия либо не имела боеприпасов, либо была негодной. Но полковника это не смущало. Из толпы, собранной на площади, он приказал отобрать мужчин от двадцати до сорока лет для проведения экзекуции. Их оказалось не так уж много — человек двадцать. Возможно, это были люди, которые по каким-то причинам не ушли в армию.

Поляки не были похожи на невинных овечек. Они пререкались с солдатами, ругались и пытались сопротивляться. Особенно шумно вели себя женщины. Они плевали в лицо пехотинцам и норовили бросить в них чем-нибудь, подвернувшимся под руку. «Шухтовцы» постепенно стали заводиться. Одна из паненок, у которой уводили мужа, кричала на солдат, а потом вцепилась ногтями в лицо унтер-офицера. От удара разъярённого унтера женщина упала, а подол её юбки задрался, обнажив красивые ноги. Муж, бросившийся на выручку, получил удар прикладом в голову.

Возможно, изначально никто и не хотел бесчестить женщину, но вид красивых ножек бросил унтера в дрожь. Он навалился на женщину и стал задирать ей подол на голову. Бедняжка пыталась сопротивляться, но этим только распаляла насильника. Как назло, рядом не было ни одного офицера, который прекратил бы подобную мерзость, а нижние чины, похохатывая, схватили несчастную за ноги и руки. Унтер, приспустив штаны, даже