Андрей Архипов - Поветлужье Страница 57

Сам же копный суд следовал древним обычаям славянских общин, передающихся устно из поколения в поколение. В него входили сходатаи из несколько поселений, которые собирались в одном, особом месте. По копному праву обиженному предоставлялось отыскивать своего обидчика, собирать улики, совершать обыск. Если же истец не мог отыскать того, кто ему нашкодил, то он требовал собрания копы. Если с какого-нибудь селения никто на копу не являлся, то оное должно было удовлетворить обиженного, а само потом уже могло искать виноватого. По обычаю такой суд собирался по одному делу не более трех раз. Первое собрание проводилось, если нужно было по горячим следам искать преступника, тогда копа называлась горячей, а если дошло до третьего, то называлась завитою. Но до нее доходили лишь самые запутанные дела.

Собственно, и у отяков в общине все решалось примерно так же, только собирались они малым кругом, обычно родом. Ныне же общий сход принял совсем другой размах. Естественно, на копу были приглашены отяки, поселившиеся в общине, но и со старых отяцких поселений были позваны так называемые сторонние люди, которые не участвовали в принятии решений, но могли следить за ходом дел. Все-таки не своих судить собирались, дело-то... скользкое. Как потом перед теми же новгородцами оправдаться, если придут они с вопросом, почему их родичей казнили? Кроме отяков, поприсутствовать на общинном суде попросили ближних черемисов, послав к ним две лодьи, хотя и занимал путь до их поселений порядочное время. Помимо самого приглашения, целью визита было узнать, не было ли тем разорения от новгородцев, да и просто познакомиться с ними не мешало бы поближе. Так что собрание для вынесения приговора было не самоцелью.

На самом деле сомнений в том, что делать с теми разбойными людьми, которые остались живыми, у переяславцев не было. "А порубать всем головы разом! Будто дел других нет!" Однако Иван сразу попытался уговорить их устроить из сего действия небольшое шоу. Во-первых, говорил он, требовалось собрать и предъявить доказательства всем в округе, чтобы потом проплывающие новгородцы зуба на них не имели. По крайней мере, чтобы не устроили на них поход, оправдывая его местью за родичей, но думая при этом просто убрать помеху на своем пути к булгарам. Во-вторых, заявить о себе погромче соседнему люду с целью завязать какое-никакое знакомство, ибо торговлишка между переяславцами и черемисами зачахла, не успев начаться. Те из них, кто обитал в верховьях Ветлуги, жили своей жизнью под кугузом, а нижним, чьи поселения были на Волге или среди мордвы, переяславцы ничего не могли предложить, да и купить у тех тоже было особо нечего. Третья же причина была, по мнению полусотника, самой главной. Необходимо было разрекламировать себя как справедливого, доброго и сильного соседа. С отяками, пока беда не пришла, как жили? Не ссорились вроде, но общались между собой как чужие. А в итоге? И отяки чуть не поплатились одним поселением, и переяславцев Пычей почти сдал на растерзание буртасам. Вот и с дальними соседями хотелось бы по-новому жить. Глядишь, и упредят о беде какой, и помощь при случае оказать смогут.

Единственное нововведение, которое полусотник предложил ввести для копного суда, — это избрать от поселений выборных, которые дадут присягу судить справедливо. Иначе кто будет определять вину ответчиков из собравшихся на копу полутора сотен человек? Трудно всей толпой это делать, такое мероприятие временами только побитыми рожами и охрипшими глотоками окончиться может. И опять же получится, что тот, кто вести собрание будет, староста или воевода, все определять и будет. Разве что вмешается кто-нибудь, кто кричит громче других. На удивление Ивана, Радимир на такое отступление от старых обычаев, подумав, согласился, мотивировав это тем, что традиции для новой общности отяков и переяславцев надо ковать, пока горячо. Поэтому решили предложить общинникам на сходе выбрать тех, кто судить будет, причем отдельно от старой веси и от новой. А там уж как решат.

А насчет новгородцев у Ивана, Трофима и Радимира на второй день после ночного боя вышел такой разговор на извечном месте их посиделок, лавке около дружинной избы...

— Слепня мы замочим в любом случае, как бы суд ни решил, иначе отомстит он нам так, что мало не покажется. А остальных как придется — посмотрим, что за люди, точнее, копа пусть это определяет. Надеюсь, что большинство приговорят, но кого-нибудь вменяемого и отпустить бы надо, чтобы он весть донес до Новгорода, — ответил полусотник на вопрос, что делать с выжившими ушкуйниками. — У нас на родине их бы вообще сразу освободили, после того как они сказали бы, что ни при чем. Защищались, мол, и все. Особенно если втихую тугой мошной под полой позвенеть. Тогда их разве что за скабрезности и за ношение оружия пожурили бы.

— Ну, Слепня ты изрядно замочил, когда его под воду утащил и на глубину уволок, — вмешался Радимир. — Токмо что нам с него мокрого? Злодея сего казнить надобно... И ответь, Иван, пошто у вас люд так не по совести жил? Что меч али лук носить невместно было, про то ты сказывал. А вот отчего люд ваш лишь за себя ответ держал? Вервь наша по любой тяжбе отвечала, егда касалась она земель наших. Убиенный какой у нас найдется, али проступок какой общинник учинит, а у нас желания выдавать его нет, то дикую виру вся весь платит. Мало ли что в жизни случается! Иной раз и вины на человеке может не быть, на защиту чью-то встал, а что потом докажешь? Все друг за дружку стоят, сами себя и к порядку призывают. И с судном новгородским так быть должно. Коли никто слова супротив непотребств на нем не молвил из ушкуйников, то ответ держать все из них должны за дела богомерзкие.

— Замочить... это для егеря что казнить — одно и то же, — не стал вдаваться в подробности своего сленга полусотник. — А насчет ответа общего... ох, прав ты, Радимир, прав, оттого мы и были каждый сам по себе, оттого и рвали друг друга, как волки, что жили и отвечали порознь, — согласился Иван. — Только и в вашей Правде не все гладко. Сам мне рассказывал, что за все серебром да золотом ответить можно. Если мошна тугая, то убить почти любого для такого человека плевое дело, заплатил в княжескую казну — и гуляй. Отчего так? У нас тоже можно было откупиться от совершенных злодейств, да только негласно. Если видоков множество было, уже трудно монетой за свободу судье заплатить! Хотя, конечно, от количества зависит...

— Сам и посуди, — принял участие в споре воевода. — Коли все одно откупаются, может, и ладно это? Пусть монета в княжеский доход идет, все на пользу будет.

— Нет, Трофим. — Радимир положил тому руку на плечо. — В этом прав Иван. За злодейства платить кровью своей, долгой работой али несвободой надобно. А не золотом, ибо сие введено было, абы варягов пришлых от суда скорого тяжелых на руку новгородцев отвратить да месть кровавую пресечь. Месть кровавая дело богопротивное, из-за горячности нрава роды вырезались в одночасье, и пресекать сие надобно было. А вот не дать тугой мошне свою вседозволенность показать, так то дело верное. А за откупом под полой особые княжие люди должны следить, что порядок блюдут. Егда не сам князь суд ведет, а тиуны его. Самому-то ему монету совать не будет никто — он и так всем владеет.

— А у нас кто мог бы за порядком следить? — заинтересовался Иван. — Народу прибавляется, скоро тяжбы начнутся, особенно в новой веси. Вот тот же Петр мог бы? Я, кстати, никак не пойму, что за человек он? Вот я под тебя ушел полусотником, а он даже глазом не моргнул. Ведь второй после тебя человек на веси был все это время, дружинными ведал. А теперь как бы в стороне оказался. Иной бы на его месте копать под меня начал... ну, или вслух на мою косорукость с мечом указывать, или на ухо что плохое шептать да позорить втихомолку. А Петр все так же обходителен, как будто и не замечает, что я в чем-то обошел его. Мне это как раз в нем и нравится, да привык я, что людишки власть свою так просто не отдают... Ждать мне от него дурного чего?

— Петр... — задумчиво произнес воевода. — И так, да не так все. Те, кто от жизни кусок хотел урвать, те в Суздаль подались. Сюда же вои те пошли, у кого сама жизнь кусок души вырвала, так что не тревожься за него, ему твои устремления... а они есть, твои устремления, хоть и городишься ты на словах от власти. Так вот... ему они — как мирская суета монаху. Со мной он будет до конца дней моих али своих, так мне мнится. А может, и с дитями своими, Мстишкой да Ульянкой. Они у него одни остались на всем белом свете...

— Так Мстислав... это Петра сын? — озадаченно поскреб в затылке Иван. — Я как-то и не догадывался. Знал только, что дружинного кого-то.

— Так и не было у тебя времени задумываться... — скривился Трофим. — Не успел пообтесаться, как буртасы нагрянули. Далее отяков расселяли, а потом сызнова меч в руки всем брать пришлось, с новгородцами ратились. Первые дни, как спокойно посидеть можно да лясы поточить.