Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 57

Должно быть, вот почему лечение, на котором настаивал фон Аргау, было противоположным тому, что он обычно поручал Кроуфорду проводить в этих случаях псевдо-чахотки. Обычно пациентов следовало защитить с помощью чеснока, святой воды и закрытых окон, чтобы источник их истощения не мог до них добраться. Но Китс в силу своего рождения был приемным сыном семейства нефелимов. Он был другим ― и лишь повторное принятие яда могло сейчас сохранить ему жизнь.

«И, ― подумал он, ― Китс без сомнений это знает ― почему же он намеренно держит… ее… снаружи»?

Стоило только возникнуть этому слову ее, как он заметил заглавие книги, лежащей на столе ― Ламия, Изабелла, Канун святой Агнессы и другие поэмы… Джона Китса. Он поднял книгу.

― Вторая книга поэм Китса, ― сказал Северн.

Вес флакона в кармане напомнил Кроуфорду, что он должен дождаться сиделку, и в любом случае, до наступления темноты к Китсу не могли быть применены никакие серьезные лечебные меры, так что он внимательно посмотрел на Северна. ― Я бы хотел остаться и поговорить с сиделкой, о которой вы упомянули. Не возражаете, если я скоротаю время за книгой?

Северн махнул рукой. ― Конечно. Хотите, я заварю вам чаю?

Кроуфорд вытащил фляжку и отвинтил крышку, не обращая внимания на возмущенный взгляд Северна. ― Спасибо. Пожалуй, можно одну чашку.

Ламия была эпической поэмой, повествующей о Коринфском юноше, который обвенчался с существом, что иногда было женщиной, а иногда становилось крылатым, словно украшенным драгоценными каменьями змеем, и как юноша умер после того, как его друг ее прогнал. Изабелла рассказывала историю знатной девушки, чьи братья убили ее низкородного любовника, голову которого она позже выкопала и посадила в горшок с базиликом, и впоследствии поливала своими слезами. Кроуфорд спросил себя, не были ли эти две поэмы на самом деле одной и той же историей ― историей женщины сочетающейся браком, не подобающим ее положению, и этим непреднамеренно вызывающей гибель мужчины, которого она искренне любит.

Наконец в коридоре раздались приближающие шаги, и Северн, отложив журнал, который он читал, поднялся на ноги. ― Это должно быть Джулия, наша сиделка, ― сказал он.

Кроуфорд тоже поднялся, все еще держа книгу Китса ― но выронил ее, когда Северн открыл дверь, и сиделка вошла в комнату.

На какой-то миг он был уверен, что это и впрямь Джулия, его Джулия, его вторая жена, что столь ужасно погибла в гостинице в Гастингсе. Затем он заметил, что форма ее челюсти была слегка неправильной, а лоб был слишком высоким, и кашлянул, пытаясь скрыть замешательство.

Но, когда она взглянула на него, он увидел, что один ее глаз смотрит неправильно и немного отличается по цвету от второго, и волосы зашевелились на его голове, когда он понял, кто это был.

― Джулия, ― представил его Северн, ― это доктор Айкмэн. Больница через реку прислала его ― бесплатно! ― осмотреть Джона.

Джозефина кивнула Кроуфорду, очевидно его не узнавая, и это напомнило ему о том, как сильно он постарел с тех пор, как она видела его в последний раз. ― Доктор Кларк согласился привлечь вас как консультанта?

Кроуфорд гадал, могло ли в том, что привело ее сюда, быть что-то кроме немыслимого, ужасающего стечения обстоятельств, и поэтому пропустил ее вопрос и был вынужден попросить ее повторить. Она сделала это, и он устало покачал головой и потянулся к лежащей на столе фляжке.

― Нет, ― ответил он, поднося фляжку ко рту. ― Прошу прощения, ― сказал он мгновение спустя, опуская фляжку и вытирая рот свободной рукой. ― Нет, но я могу показать вам мои медицинские разрешения и рекомендации, которые, я гарантирую, превосходят все, чем может похвастаться Кларк ― и я могу гарантировать выздоровление мистера Китса.

Джозефину его слова, казалось, не убедили. ― А что обо всем этом думает мистер Китс?

― Джон отказывается от его помощи, ― вставил Северн, очевидно снова задетый неподобающим поведением Кроуфорда. ― Айкмэн хочет, чтобы Джон спал с открытым окном и… ох, еще он хочет, чтобы вы отмыли там подоконник.

По тону, которым он это сказал, было ясно, он ожидает, что сиделку оскорбит, что ее держат за прислугу, но вместо гнева в ее глазах мелькнула тревога.

― Кто вас послал? ― тихо спросила она. ― Кто угодно только не Больница Святого Духа, они там не возражают против чеснока, святой воды и закрытых окон!

Северн непонимающе уставился на нее, но Кроуфорд приблизился к ней и сказал прямо в ее лицо. ― Я никогда не говорил, что меня послала Больница Святого Духа. Я лишь сказал, что мои методы помогут ему исцелиться. Он вспомнил, что она и сама страдала от своего рода нервного расстройства, и подумал, как было бы прекрасно разомкнуть сейчас ее челюсти и опрокинуть содержимое пузырька прямо ей в горло.

Одновременно он смутно осознавал, что и сам сегодня не был верхом тактичности; упоминание о Шелли, а затем внезапное появление Джозефины, и тысячи воспоминаний из его, казалось, безвозвратно ушедшего прошлого, вновь нахлынули на него. Только из-за этого он и носил собой эту фляжку. Она помогала ему привести себя в бессознательное состояние каждый раз, как такое случалось ― как правило, поздно ночью ― и его одолевало искушение пригласить свою нечеловеческую супругу вернуться ― и вот сейчас он беззастенчиво присосался к фляжке в самой что ни на есть середине дня.

Фон Аргау заставил его выучить последовательность действий, к которым следовало прибегнуть, если события начнут выходить из-под контроля, и он опасался, что скоро, ему, хочешь не хочешь, придется впервые ей воспользоваться. Несмотря на то, что Фон Аргау нахмурился, когда описывал процедуру, и вне всяких сомнений надеялся, что Кроуфорду не придется к ней прибегнуть.

― Послушайте, ― отчаянно сказал Кроуфорд, ― дайте мне всего лишь одну ночь. Если к завтрашнему утру он стремительно не пойдет на поправку, я полностью оплачу счет доктора Кларка ― а также ваше жалованье, ― добавил он, поворачиваясь к Джозефине, ― за все то время, что вы здесь работаете.

Выражение лица Джозефины не изменилось, но Северн недоверчиво улыбнулся ― Правда? Не могли бы вы написать расписку? Хвала Небесам, это позволит…

― Нет, ― резко оборвала его Джозефина, ― он должен уйти. Джону не нужные его услуги. А я не нуждаюсь в плате за эту работу ― я сберегла кое-что на черный день, к тому же по выходным у меня достаточно пациентов, которые платят, да и арендная плата в приюте Святого Павла не слишком обременительна…

― Простите, Джулия, ― немного суховато ответил Северн, ― но боюсь, не вам принимать решение подобного рода. Если этот человек желает оплатить счет Кларка…

В этот миг позади них отворилась дверь, и, повернувшись, Кроуфорд с изумлением увидел, что Китс поднялся с постели и, покачиваясь, возвышается в дверном проеме.

― Мой брат, ― прошептал Китс, а затем повалился вперед.

Кроуфорд и Северн ринулись к нему и подхватили в самый последний момент, а затем оттащили обратно в кровать.

― Вы, сказали нам, ― мягко сказал Кроуфорд, ― что Том умер от чахотки.

Китс нетерпеливо покачал головой. Другой брат, Джордж ― надеюсь у него все хорошо ― я уговорил его отправиться в Америку ― мне даже пришлось одолжить ему на это денег ― но теперь он вдали отсюда, и целая Атлантика лежит между ним и моей… крестной матерью, моей демонической матерью… а мой брат Эдвард умер, когда мне было всего лишь шесть… но моя сестра, Фани, ей лишь семнадцать! И она сейчас в Англии! Боже, неужели вы не понимаете? Я… Он сорвался на глухой кашель, и, казалось, вновь потерял сознание; но спустя мгновение он открыл глаза, пристально посмотрел на Северна и выдавил через окровавленные губы, ― Мне очень жаль, Джозеф. Я знаю, что было бы прекрасно избавиться от долга перед Кларком. Но этот… малый, Айкмэн, должен уйти. И не позволяй ему возвращаться.

Кроуфорд склонился над кроватью. ― Ты хочешь умереть, ты это пытаешься сказать?

Китс отвернул голову к стене. ― Нет, чертов идиот, я не хочу умирать. Боже…

Северн схватил Кроуфорда за руку и насильно вывел его из комнаты, а затем выпихнул через входную дверь в коридор. Кроуфорд был слишком удивлен, чтобы сопротивляться, так как Северн совсем не выглядел сильным.

― Он помолвлен с девушкой в Англии[269], ― сквозь зубы процедил Северн, ― и знает, что больше никогда ее не увидит. Она пишет ему письма, но он больше не разрешает их читать. Даже вскрывать их не разрешает. При этих словах, на его глаза навернулись слезы, и он сердито смахнул их прочь.

― А его новая книга, наконец-то она привлекла внимание, на которое он надеялся всю свою жизнь. И он не какой-нибудь… аскетичный затворник, он ― был когда-то ― подвижным, здоровым юношей, а теперь он в Риме, но не может даже выбраться наружу и посмотреть на него. А вы говорите, он хочет умереть.