Виктор Шайди - Иероним Страница 58

25

Империя Карла Великого

Поляна вблизи Северной обители пастырей

6, дефтера Ав 334 года от прихода Основателя

Бывший послушник летописца Большой Книги Времен Алфений

Лист четвертый (написанный на материи,

вырезанной из рубища)

В первых строках пишу со скорбью о невыполнении моего обещания – труд полоумного отца Ионы остался недосягаем в подвалах Смотровой башни. Глаза мои слезятся от обиды больше, чем от непривычного дневного света. Сегодня первый день, когда я, щурясь и дрожа телесами, покинул келью при храме Основателя, отбыв отмеренный срок наказания и жестокого поста во владениях отца храмовника, превзошедшего рвением и святой праведностью отца эконома Бонифатия. Отец сей смиренный хоть и подгонял меня подзатыльниками, строго ведя по пути исправления, но до целеустремленности и настойчивости отца храмовника ему было так же далеко, как до святого трона архипастыря, назначившего мне сие страшное заточение.

Чудотворно исцелившись от покусов обительского пса, архипастырь прочитал гневную проповедь, собрав всех в храме Основателя, опосля которой приступил к тщательному исповедованию, вызывая каждого, включая и послушников, в алтарную комнату. Первым золотую арку пересек отец настоятель, которого по истечении нескольких часов унесли в крыло врачевателей. Сей участи не избежали и другие отцы, поочередно входившие в алтарную комнату и благополучно покидавшие ее на носилках, в окружении послушников отца врачевателя Урбика. Сие исповедование вложило благоговейный страх в мое сердце, и, не дождавшись очереди, я, отлучившись в келью, закопал свой труд, обернув в новое рубище, а когда вернулся в храм, то увидел бледного послушника Онисима, смиренно идущего в сторону лестницы к подвальным кельям храма, вотчине отца храмовника. Дверь алтарной комнаты отворилась, и высокий голос произнес мое имя, громом пронесшееся под сводами храма. Спасибо Основателю, я лишился чувств, очнувшись неисповедованным в сырой темноте кельи. Ключ от подвалов Смотровой башни исчез.

Комета треххвостая наслала на меня жестокое испытание, иссушившее тело и разум. Отец храмовник, убедившись, что час мой близок, выпустил напоследок увидеть свет. Покинув темницу и первым делом откопав свои записи и писчий инструмент, обернутые в рубище, я пошатываясь удалился из обители на знакомую поляну вблизи Текущего Провидения, в которое кидал обительских мышей. Задерживать меня не смели, сторонясь как прокаженного. Мысли мои, терзаемые голодом, перепутались, руки трясутся, а глаза режет дневной свет. Тело ослабло, и, боюсь, день сей последний. По приказу архипастыря еды, окромя единственного сухаря, я лишен, пока не выдам свой крамольный труд. Для всех же – я самолично отказался от еды, возвышая дух свой. Но не это страшит меня. Келья моя находилась аккурат под алтарной комнатой, и больше, чем от голода и сырости, я страдал от услышанного, открывшего голосами архипастыря и настоятеля ужасающие тайны, по сравнению с которыми труд полоумного отца Ионы меркнет, как свеча перед светом солнца. Об одном прошу Основателя – дать мне силы, чтоб поведать на пожертвованном чистом рубище страшную истину, невольно услышанную мной. Ради этого знания стоило пройти ниспосланные Основателем мучения и постичь истинную суть треххвостого знака.

Первые дни заточения прошли в мучительном голоде и жажде. Отец храмовник не спешил облегчить пост. Тьма и сырость проникали в тело, и я потерял счет времени, отмеряя текущие дни по гулким шагам отца храмовника, ежедневно делавшего обход и спрашивавшего из-за двери, не готов ли я отдать крамольные записи, получая в ответ мое смиренное молчание. Язык мой огрубел и распух от облизывания каменных стен кельи – сырость влажными капельками собиралась в гладких углах и даровала облегчение жажды. Ощупав шершавые стены, я понял первую истину – углы гладкие от векового облизывания. Я представил, сколько послушников натерли мозоли на языке, полируя камень, и мне пришло прозрение смысла первого изречения Основателя «Не распускай язык свой попусту, ибо от слов необдуманных покроется он волдырем кровавым».

О, если бы я смиренно молчал о трудах своих…

Постигши это, я воспарял духом, стараясь понять второе изречение Основателя: «В шуме нет истины, правда прячется в тишине». Отогнав терзающий голод, я думал и вслушивался, пока не стал различать слова и стенания других послушников, собратьев по наказанию, но более этого я стал слышать разговоры архипастыря в алтарной комнате, повергшие мой разум в пучину сомнения. Голос отца настоятеля обещал праведным огнем выжечь крамолу и предлагал архипастырю сжечь еретиков на костере. Архипастырь ответил, что костер, воспылавший в обители, повергнет в смятение невинные души, лично знавшие еретиков, а пост праведный возвысит память о них, не придав значения греховным делам. После слов этих отец храмовник первый раз покормил, принеся сухарь и плошку воды. Осознание смысла второго изречения просветило мой разум. Все, что слышал я, была ПРАВДА, а не происки Слуг Вечности.

Ничего вкуснее хрустящих сладких крошек черствого хлеба я доселе не ел.

Усталость клонит в сон, а солнце сжигает глаза, и я вынужден прервать сей труд. Дабы не быть во сне пойманным, я отползу в кусты, накрывшись лопухами, ибо знаю: «Во сне бессилен человек перед происками Слуг Вечности». Труд свой закопаю под деревом, доверив под охрану душегубного кота, неустанно следившего с ветки за моими стараниями.

Обессиленный ПРАВДОЙ бывший послушник Алфений.

26

Деревья призывно покачивали ветвями. Первые проблески зари всполошили мрак. Тени зашевелились, прячась в расщелины. Утренний ветерок обдувал холодной свежестью. Не выспавшийся и угрюмый, я шел впереди каравана. Конь недовольно пофыркивал, грызя удила. Рядом, чуть отставая на шаг, пристроился привычно молчаливый оруженосец Роган, за ним по бокам сержанты Трувор и Тюрик, а дальше двигалась вереница телег, управляемых отрядом Эльзы. С боков, выстроившись в ряд, прикрывали конные воины правого и левого крыла, замыкал караван Эрик в сопровождении помощников. Таким вот боевым порядком мы спускались с гор, покидая ставшее почти родным насиженное место. Позади, прячась в густом лесу, оставалась гора, названная Пристанищем Герцога.

Караван достиг долины, когда солнце показалось из-за заснеженных пиков. Зеленая высокая трава густо покрывала землю. Весна уходила в горы, передавая права лету. Остатки сгоревшей деревни черным островом выделялись на фоне изумрудного колышущегося моря. Легкий ветерок заставлял пригибаться траву, превращая в зеленые волны, а на цветастых гребнях играли первые лучи восходящего солнца. Лошади, увидевшие изобилие, принялись на ходу срывать сочные стебли, норовя вырвать из рук поводья. Адольф, дремавший на телеге рядом с Эльзой, спрыгнул и рыжим кораблем, широкой грудью рассекая травяное море, большими прыжками преодолевая искрившиеся от росы в лучах солнца волны, устремился к тоненькой серой полоске дороги.

Недовольно фыркнули кони, принимая на спины закованных в латы седоков. Скрип телег усилился. Набирая скорость, караван сворачивал в сторону двух небольших, покрытых кустарником сопок, обозначавших границу вольных земель и Харифского виконтства – владения виконта Артира. Набегавшийся по изумрудному морю, промокший и пахнущий росой Адольф пристроился рядом с моим конем. Тот фыркнул, приглашая порезвиться, и перешел на галоп. Ветер озорно засвистел в ушах, и, приняв игру, вампал рыжим мячиком устремился вперед. Нитка дороги стремительно приближалась. Роса мелкими серебряными брызгами освежала лицо. Достигнув дороги, я осадил скакуна и оглянулся.

Блестевший на утреннем солнце броней, едва прикрытой плащами, караван могучим железным зверем рассекал зеленый океан. Томительное напряжение улетучилось вместе с остатками сна.

Красота! Путь начат!

С плеч будто свалилась гора переживаний и неуверенности. Глубоко вдохнув свежий воздух, я пустил коня шагом. Адольф трусил рядом, то и дело ловя пастью первых проснувшихся бабочек. Скрипя колесами, укутавшись пылью дороги, нас догонял караван. Вампал безмолвствовал, чем несказанно меня радовал. Спокойно, не загоняя лошадей, отряд прошел между сопками и пересек границу виконтства.

Составленный мною маршрут проходил между двумя городами, Баграбом и Харифом, на безопасном удалении. Дорога, петляя, без приключений провела нас по первому отрезку пути. Далеко за полдень, изрядно намучившись от жары и атакующих нудных мошек, караван свернул с дороги и, обогнув сопку, спрятался от людских глаз на берегу безымянной горной речки.

Я, не слезая с коня, внимательно наблюдал, как действуют мои люди, разбивая лагерь. Была отдана команда «Привал!», девчонки под руководством Эльзы поставили телеги в большой круг и принялись распрягать лошадей. Трувор и Тюрик тем временем сомкнули кольцо всадников, прикрыв лагерь закованными в железо конями. Отряд Эльзы распряг лошадей, и две девчонки повели их на водопой. Всадники покинули седла и, распределившись по периметру лагеря, привязали коней к телегам и начали снимать с животных броню. Эрик с помощниками и Роганом устанавливали шатер. Оставшиеся девчонки развели костер, подвесив над пламенем большой черный котел для приготовления пищи. Молодцы, заранее заготовили сухих дров и взяли с собой.