Андрей Дай - Поводырь (СИ) Страница 58

От восторга я даже Федьку Акулова обнимать кинулся и в щеки его мохнатые-бородатые целовать. Тот даже пришалел от моего напора любвеобильного. Прослезился.

— Экий ты, вашество… сердешный оказался!

За известие такое замечательное я уж лавочника на завтрак к себе пригласить собрался, да Тецков помешал. Увлек, заболтал, шубу лисью на плечи накинул. Тут только я и заметил, что всю ночь носился по площади в шинели поверх рубашки батистовой, в штаны заправленной. И в туфельках столичных. Ноги от холода даже посинели — а за трудами и не чувствовал.

Новый день, шестнадцатое апреля, начался с переезда. Вонь от пожарища такая распространилась, что в номере окно не открыть стало. Как прикажите в такой обстановке жить, если кусок в горло не лезет?! На том Дмитрий Иванович меня и подловил. Императорские апартаменты пообещал и повара — великого затейника, из резиденции генерал-губернатора переманенного.

#11

Револьвер и все, все, все…

Пожар вырвал меня из постели ночью, суета переезда — всего-то на два квартала выше по Миллионной — не позволила прилечь рано утром, но стоило мне выпроводить помощников и настроиться на сон, как в номер вломился подозрительно опрятный фельдъегерь с целой кипой писем для меня. Оказывается Магистрат принял-таки решение открыть верхнюю переправу накануне Пасхи. И ожидающие этого знаменательного события почтальоны и посланец генерал-губернатора смогли, наконец, добраться до моего уставшего тела.

Поблагодарил офицера и отправил его в городскую гостиницу. Ту самую, из которой час как съехал. В конце концов, Магистрат обязан давать бесплатное пристанище имперским гонцам, так же как почтовые станции бесплатно предоставляют им лошадей. Иначе государевы повеления достигали бы цели спустя годы, а не месяцы. Широка страна моя родная, блин.

Бросил сверток с корреспонденцией на прикроватную тумбочку и повалился, без сил, на манящую кровать. Дела подождут…

Черта-с-два! К обеду пришел Гинтар. На правах старого друга просочился через казачий конвой в номер, нашел меня крепко спящим и тут же принялся шаркать ногами, вздыхать и перекладывать какие-то громко шурухтящие бумаги на бюро. Естественно, дрессированный организм тут же выдернул меня из сна. В котором снился мне — дырокол. Обычная железяка с двумя цилиндрическими ножами, шарниром и пружиной. Менделееву небось таблица приснилась. Ну или скоро приснится. А мне — дырокол, блин. Оно конечно — дело понятное. Химику — таблица, бюрократу — дырокол. Нет бы что-нибудь боле полезное. Технологическая карта извлечения толуола из барзасских бурых углей при полукоксовании, например. Или список богачей, спящих и видящих себя в числе акционеров моего металлургического комбината. А тут — дырокол. Штуковина конечно нужная, но в плане технологий совершенно не прорывная. И, что самое удивительное, чувствовал я себя, после этакого-то сна, отлично отдохнувшим, выспавшимся и полным энергии. Так что наша со старым прибалтом перебранка на немецком меня только позабавила.

Оказалось, что господин управляющий Фонда надумал купить дом. Потому что, как он выразился, пора уже где-то остановиться и обзавестись теплым уголком, в котором комфортно будет задумываться о вечном. От предложенной финансовой помощи Гинтар тоже отказался. Сказал, что откладывал на старость, а положенного управляющему жалования будет вполне достаточно, чтоб содержать покупку. Он, дескать, уже узнавал. Кто бы сомневался, с его-то педантичностью. Думаю, он и бюджет уже лет на пять вперед расписал.

В общем, собрались и поехали смотреть предполагаемую покупку. На Монастырскую — улицу, начинающуюся от Соборной площади и заканчивающуюся Ямским переулком у Духовной семинарии. К дому, а на самом деле — здоровенной усадьбе, состоящей из крепкого деревянного двухэтажного дома на каменном фундаменте, двух гостевых флигелей, пристройки для слуг, каретного сарая, конюшни и еще каких-то неопознанных сарайчиков. И еще небольшой, соток на десять, садик. Все это было огорожено высоченным забором со сбитыми из бруса воротами — хоть осаду выдерживай.

Все землевладение занимало никак не меньше гектара, но оказалось, что такой же пустующий участок рядом — тоже принадлежал продавцу — надворной советнице Репьевой. Конечно, ни каким чиновником эта женщина не служила, чин принадлежал ее покойному мужу. Но так уж тут теперь принято — жена купца — купчиха, губернатора — губернаторша, а надворного советника — надворная советница.

Кстати, все богатство, исключая четырехместную коляску на рессорах, как хозяйка уверяла — Петербуржской работы, оценивалось всего на всего в пятьсот десять рублей. За экипаж — еще семьдесят, только коляску Гинтар брать не хотел. Пришлось купить себе. Как-то не гармонично бы получилось — оставить вдову без дома, но с тележкой. Вроде намека: собирайте вещи и выметайтесь…

Прошлись по комнатам. Бывший слуга — уже как хозяин, я просто из любопытства. Как-то не довелось в прежней жизни побывать в «памятниках купеческой архитектуры 19-го века». Тем удивительнее оказалось открытие — почти все комнаты представляли собой узкие, но длинные «вагончики». Видимо, здесь все дело в перекрытиях этажей. Какими бы ни были деревянные балки по толщине, вряд ли они выдержат тяжелый пол больше трех метров шириной.

Пока Артемка с одним из казаков конвоя ездили за стряпчим и чиновником Муниципалитета, мы с управляющим Фонда прогулялись по пожухлой траве пустыря.

— Десятина земли на Юрточной горе не меньше двухсот рублей стоит, — делился со мной угловатый прибалт. — Так, что усадьба мне всего в триста десять обходится…

— Десятина, это сколько в гектарах будет?

— Во французских? — вскинул брови Гинтар. — Так, чуточку больше гектара и будет. А зачем вам, мой господин?

— Брось, — поморщился я, резко меня тему. Даже прибалт знал, как относятся десятина и гектар. Может и Гера должен был бы, да не подсказал? А я мучался. — Даже в мыслях забудь себя слугой считать. Ты мне единственный близкий человек здесь. Мой мост к дому. Да и не по чину тебе ныне… Так что там с участком?

— Пустырь сей я Фонду под строительство продам. За те же двести и продам, чтоб не болтали всякое… Коли артель свободная найдется, так с лета и здесь строительство затею. Еще один дом доходный для фонда. Чай не вечно купчин обирать. Стекла у Исаева много на складах. Я вексель ему выписал, выкупил большую часть. Так-то он по двенадцать за лист просил, но за десять с радостью отдал. Еще и добродетелем называл. А как в городе все строиться затеют, так и я стекло свое продавать начну. Ни на Александровской, ни здесь столько не нужно…

Я взглянул на неплохо одетого, седого господина. Весьма уверенного, чувствующего свою значимость и живущего делом. Такого, каким хотел бы видеть любого и каждого жителя моей страны.

Вернулся в номера каким-то… одухотворенным, что ли. Прогулка по свежему воздуху, или новый образ Гинтара так на меня подействовали — не знаю. И врать не буду.

Аппетит разыгрался — время к обеду, а я и не завтракал, как следует. Но день как начался бестолково, так и продолжался. Стоило переодеться и выйти в столовую, к накрытому уже манящему ароматами столу, как явился потный, раздраженный господин в волочащейся по полу шубе. Вошел, и не подумав постучаться, не спросясь, уселся за мой стол, да еще ослепительно-белой, чистейшей моей салфеткой принялся пот со лба утирать.

«Воронков, Лазарь Яковлевич, стряпчий, — шепнул Гера, — батюшка его для относительно честных предприятий привлекает».

— Фу-у-ух, — пыхтел, между тем, мой незваный нахальный гость. — Ну, ты и забрался! Конец света. Тьмутаракань! Городишко плохонький. У одного моего клиента, до Великой Реформы, сельцо в Подмосковье поболе было… И людишки-то какие-то здеся… Угрюмые все. Извозчику в рыло ткнул, так он меня за полверсты до станции с саней скинул. Ты вот коли здеся начальствуешь, так вели пороть того мужичину…

— Пшел вон, — сквозь зубы выдохнул я.

— Что, Герочка?

— Пшел вон, скотина, — рявкнул я во все горло. В глазах потемнело от ярости. И впервые с момента моего в этот мир попадания, Гера к моей вспышке не имел ни малейшего отношения. Городишко ему плохонький?! Извозчика его пороть?! Сельцо у него в Подмосковье?!

— Эй, конвой! Взять этого… человека. В тюремный замок! Коменданту сказать, чтоб не оформлять. В понедельник я лично приеду — решу куда его. В рудники, как бродягу, или в Санкт-Петербург, обратно… И объясните этому… существу, как следует к действительному статскому советнику, начальнику Томской губернии обращаться!

— Ха, экие шутки у тебя, Герман… — начал было скалиться Воронков, и тут же взвыл от сильного и резкого удара по почке. А после оплеухи, он и вовсе на коленки свалился.

Два дюжих казака, выкрутив незадачливому стряпчему руки за спину, поволокли его из моего номера. И уже из коридора я услышал: