Олег Авраменко - Принц Галлии Страница 58

Сама Жоанна испытывала к Александру скорее жалость, нежели любовь. Куда более серьезным ее увлечением был Рикард Иверо, которого она всеми правдами и неправдами стремилась заполучить в мужья. А что касается брата, то Жоанна чувствовала к нему глубокую привязанность. Она знала его лучше, чем кто-либо другой, даже он сам. За показным благородством, за тщательно скрываемой низостью ей виделась страдающая душа, искалеченная жестокой действительностью, обидами и унижениями, которые ему довелось изведать в отрочестве. С ней и только с ней он становился таким, каким был от природы — человечным. Уступив в позапрошлом году настойчивым домогательствам брата, Жоанна надеялась, что любовь, пусть и греховная, хоть чуточку смягчит его сердце, умерит исступленную ненависть к людям. Но надежды ее не оправдались…

Жоанна пододвинула табурет и села, облокотившись на край заваленного бумагами стола.

— Все мечтаешь о короне?

— Вот именно, — кивнул Александр. — Мечтаю и только. Сегодня, в некотором смысле, знаменательный день. Это, — он указал на свитки, разбросанные по столу, — последние из документов, где хотя бы вскользь упоминается о наследовании наваррского престола. Так, во всяком случае, утверждает Мондрагон. Он говорит, что за время моего отсутствия тщательнейшим образом перерыл весь государственный архив.

— Но ничего не нашел?

— Увы. Нигде не подвергается сомнению первоначальная формула наследования: «После смерти короля Наварры его преемником становится его старший сын. Он и провозглашается Сенатом королем Наварры, если у большинства достопочтенных сенаторов не найдется против этого существенных возражений, достойных пересмотра традиционных правил, освященных обычаями предков и одобренных святой католической церковью», — процитировал граф. — Позже были внесены уточнения, касающиеся тех случаев, когда умерший король вообще не имеет потомков, а последняя поправка была принята восемь лет назад и предусматривает наследование престола старшей дочерью в отсутствие сыновей. Случай с нашим отцом не имел прецедентов в Наварре и никогда не рассматривался даже умозрительно, а практика других стран… Нет, на соседей лучше не ссылаться — это возымеет прямо противоположный эффект. Так что все мои попытки найти хоть какую-нибудь юридическую зацепку закончились полным провалом.

— Так ты признаешь свое поражение? — с робкой надеждой спросила Жоанна.

— Вовсе нет! — жестко произнес Александр. — Это еще не поражение, я лишь потерпел временную неудачу. Придется в корне менять тактику, идти другим путем. Прежде я пытался подвергнуть сомнению корректность первоначальной формулы — что престол наследует старший сын, но теперь я намерен плясать от нее.

Жоанна растерянно покачала головой.

— Я не понимаю тебя, Сандро. Сколько раз ты говорил мне, что дядя стал королем в строгом соответствии с этим положением: ведь когда умер наш дед, он был единственным и, следовательно, на тот момент старшим его сыном.

— Старшим из живых. Но не старшим вообще. Пока меня не было, Мондрагон взял на себя инициативу и обратился к Лотарю фон Айнсбаху, видному теологу из Тулузского университета, с просьбой дать исчерпывающее толкование порядка престолонаследия с позиций современной богословской науки…

— Постой-ка! Это не тот ли самый преподобный Лотарь, который на прошлой неделе приехал к нам по приглашению епископа?

— Тот самый. О его приглашении позаботился Мондрагон. Сегодня вечером я имел с отцом Лотарем длительный разговор. Оказывается, он с большим воодушевлением принял предложение Мондрагона и уже наметил основные тезисы трактата, в котором аргументировано доказывается, что формула «преемником короля становится его старший сын» подразумевает передачу божественного начала королевской власти строго по старшей линии — и смерть нашего отца раньше деда ничего не меняет. Пока мы с тобой живы, ни дядя, ни тем более Маргарита не принадлежат к старшей ветви наваррского дома. Старшая ветвь — мы, а я — старший в роду. Вдобавок, — тут Александр поднял к верху указательный палец, — попытки обосновать претензии дяди на старшинство в роду тем, что якобы с преждевременной кончиной нашего отца между мной и дедом утратилась непосредственная связь, здорово смахивают на ересь, ибо подвергают сомнению бессмертие души.

— Разве? — грустно усмехнулась Жоанна. — С каких это пор ты начал верить в бессмертие души?

— А ни с каких. Но это нисколько не помешает мне использовать подобные аргументы, чтобы убедить в своей правоте олухов, верящих во всякую чушь о Боге и бессмертной душе… Прекрати гримасничать, Жоанна! И оставь свою проповедь при себе. С меня довольно того, что я исправно хожу в церковь.

— Это еще больший грех, Сандро: притворяться, что веришь, когда в сердце нет ни капельки веры.

— Хватит, я сказал! — прикрикнул граф, хлопнув ладонью по столу. — Не заводись, прошу тебя… Так вот, преподобный Лотарь собирается уже в самом скором времени представить свой трактат на рассмотрение конгрегации священной канцелярии и уверен, что не позднее следующего Рождества папа одобрит его и внесет в список Вселенской Суммы Теологии.

— Неужели? Ты полагаешь, что святейший отец поддержит твои притязания? Но ведь он весьма благосклонен к дяде — да и к Маргарите тоже, хоть и порицает ее за беспутство.

— А я не собираюсь обращаться к нему за поддержкой. Единственное, что от него требуется, это одобрить трактат, в котором ни разу не упоминается Наварра, как, впрочем, и любая другая страна. Вопрос о престолонаследии рассматривается там в общем, безотносительно к какому-либо конкретному случаю, и вместе с тем, применительно ко всем католическим королевствам и княжествам. Я очень рассчитываю на то, что трактат будет одобрен. В конце концов, все его выводы полностью соответствуют ныне действующим нормам римского права, в неизменности которых кровно заинтересован род Юлиев. Ну а папа, сам Юлий, будет не прочь оказать родственникам услугу, тем более важную, что в последнее время среди высшей итальянской знати весьма сильны настроения в пользу элективной монархии — чтобы императора избирал Сенат, как это было в древности, еще до Корнелия Великого. Вот тогда я и предъявлю свои права, ссылаясь на их каноническую обоснованность. Вот тогда и посмотрим, дорогой дядюшка, кто будет смеяться последним! — При этом в глазах его вспыхнула такая жгучая ненависть, что Жоанну заколотил озноб.

— Сандро, милый! — взмолилась она. — Только не надо крови! Дай мне слово, что обойдешься без крови. Прошу тебя, очень прошу. Иначе я расскажу обо всем па… — она покраснела и опустила глаза, — дяде.

Губы Александра искривились в ухмылке:

— Папочке, верно? Он для тебя папочка. Тебя не трогает, что твой настоящий отец… Хотя ладно. Не беспокойся, сестренка, я не кровожадный. К силе я прибегну разве что в крайнем случае и уж тем более не собираюсь посягать на жизнь милых твоему сердцу узурпаторов — дяди и кузины. Ведь если я буду хоть как-то, даже косвенно причастен к их смерти, Сенат откажется провозгласить меня королем и отдаст корону дядюшке Клавдию. Нет, такой вариант меня не устраивает. Лучше я подожду год-полтора, исподволь буду вербовать себе сторонников, а когда папа одобрит трактат о престолонаследии, подниму этот вопрос на Сенате, затею громкий процесс и выиграю его.

— А ты уверен в успехе?

— Конечно, уверен. На худой конец, придется немного повоевать — если дядя не захочет уступить корону по добру по здорову. Мондрагон, однако, не советует обострять ситуацию, требуя немедленного отречения. Мол, старику осталось всего ничего и не стоит ради каких-нибудь нескольких лет затевать междоусобицу. Возможно, я так и поступлю: пусть Сенат провозгласит меня наследником престола и регентом королевства, дядя спокойно доживает свой век в сане короля, а Маргарита… Да пошла она к черту, эта великосветская шлюха! Пускай поступает, как ей заблагорассудится, — то ли остается здесь, то ли уезжает к мужу, кто бы он ни был, и там предается разврату, — мне-то какая разница… — Вдруг Александр помрачнел. — Вот только…

— Ну! — оживилась Жоанна. — Что еще?

— Только бы она не вышла за кузена Рикарда или Красавчика-Аквитанского. Тогда моим надеждам конец, и никакой трактат их не воскресит.

— Почему?

Граф нервно поскреб ногтями свою гладко выбритую щеку.

— Ну, насчет кузена Иверо, тут и ослу понятно. За него горой станут все сенаторы-кастильцы из Риохи и Алавы: а как же, внук их обожаемой доньи Елены де Эбро — будущий король Наварры! В таком случае сторонники Маргариты и сторонники Рикарда сомкнутся и вместе составят непробиваемое большинство в Сенате.

— Это я понимаю, Сандро. Но причем здесь Филипп Аквитанский?

— Ха! Спрашиваешь! Да притом, что под боком у нас Гасконь с ее военной и политической мощью. Притом, что кузен Альфонсо — его закадычный дружок. Притом, что Красавчик в совершенстве владеет даром обвораживать людей — и женщин, и мужчин — всех! Притом, наконец, что моя милая женушка с одиннадцати лет сохнет по нему и вполне способна устроить мне большую пакость, если я вздумаю чем-то обидеть ее кумира. Да он просто наплюет на неблагоприятное для него решение Сената и силой оружия завладеет Наваррой.