Лирик против вермахта - Руслан Ряфатевич Агишев Страница 58

Выпили еще по одной, молчавший до этого Илья Филипович наконец поддакивать начал. После третьей вроде говорить начал:

- … А чтобы знал как себя с родным батькой вести! Меня знаешь как батька лупил? Начнет ремнем, а закончит палкой от метлы. Как выпьет, лучше из дома беги… А этот совсем ничего не признает. Представляешь, поучать меня вздумал?! Родного отца уму-разуму учить?

Дружески похлопывая Старинова-старшего по плечу, Салимов нет-нат да и бросал внимательный взгляд на Мишку. Прикидывал, как теперь с этим «героем» разговаривать. Ведь, пацан, к бабке не ходи, большим человеком себя возомнил. Гордость в голову ударила.

- А ты, Михайла, вроде и не глупый пацан, ордена имеешь, песни пишешь, а ведешь себя, как зеленая сопля, - тон председатель специально такой выбрал, чтобы до парня все сразу дошло. Шустрый он больно. Как говориться, молодой и ранний, а соображения еще мало. - Батька тебя вырастил, на ноги поставил, в люди вывел, а ты его поучаешь, как дитя неразумное. Не по-человечески это, не по-людски. Повиниться надо.

Говорит, а сам все на Мишку смотрит. Гадает, хвати упарня разумения все правильно сделать или нет. Вель может и в позу встать. Мол я весь важный из себя, в газетах печатаюсь и на радио выступаю, что вы ко мне со всякими дедовскими пережитками пристаете. Вполне мог так и сказать.

- Винюсь, батя, - пацан с виноватой миной на лице подошел к отцу. - Дурак я, чего тут еще сказать. Извини. Может, как оттуда вернулся, все в голове перемешалось? Не знаю. Еще раз, бать, прости меня. Не со зла я на тебя сорвался.

Видя такое развитие событий, председатель уже по следующей стопке налил. На этот раз и Мишке досталось. Парнишке, правда, для первого раза немного налили, но все же налили.

- А теперь, Мишаня, расскажи, куда дальше собрался? В столице был, на фронте был, орден с медалью вон заработал, - председатель с усмешкой показал на грудь парня. - Теперь куда?

И честно говоря, лучше бы не спрашивал. Только-только все успокоилось, волком друг на друга глядеть перестали.

- Я… Это… В Америку поеду, - вдруг выдал паренек, и, затаив дыхание, посмотрел на отца.

Мгновение и Илья Филипович поднимается с места.

- Что? К мериканцам, за океан? С ума сошел?

***

Не так Мишка представлял своё возвращение в родное село, совсем не так. Мечты про торжественную встречу, восторженные взгляды соседских мальчишек и девчонок, конечно, сбылись. Этого всего даже с лихвой оказалось, а вот про отцов ремень в его мыслях точно ничего не было.

- ... Я, конечно, тоже хорошо. Дома с мамкиных пирогов с капустой расслабился, начал про будущее рассказывать, как страну обустроить, что нужно делать, а что нельзя. Мессинг, хренов!

Сейчас глубокой ночью, да на тёплой печи, все вспоминалось легко и просто. Даже казалось несущественным. Но Мишке все это виделось иначе.

- ... Ведь по самому краю прошёл... Расслабился, б...ь. Баран..

Заметил, что такое с ним в последнее время случается все чаще и чаще. Точно теряет осторожность, начиная выделывать коленца за коленцем. Рано или поздно, это точно подведет его под монастырь.

- Слишком на виду, слишком резко взялся. Сейчас бы осадить немного, мхом прикинуться, черт, да поздно уже. Да ух, хорошо засветился. Активист-общественник, талантливый поэт, фронтовик, орденоносец...

Словом, и ежу понятно, что назад ему уже не сдать. Похоже, путь у него только один – вперед, только вперед, причем все сильнее и сильнее взвинчивая темп. Отступать поздно, да и нельзя. За его спиной сейчас стояли не столько незнакомая и далекая Москва, сколько близкие ему люди – мать с отцом, сестры с маленьким братиком, односельчане.

- Да, только вперед, чтобы этого проклятого Адика кондратий хватил от моих песен и стихов.

И все остальное, о чем Мишка думал, что шепотом себе говорил, уже не имело никакого значения. Обуревавшие его сомнения исчезли и вряд ли уже вернуться.

- А теперь спать, - улыбнулся он, подводя итог всем своим ночным размышлениям. – Завтра уже уезжать, а там привет Америка…

Но поспать ему вновь не удалось. Едва закрыл глаза, как его кто-то тормошить начал.

- Мишка! Подымайся, давай, - оказалось, это батя у печки стоял, и его руку трепал. – Знаю, ведь, что не спишь. Слышал, как ворочался, бормотал что-то. Пошли, поговорить нужно.

В сенях, накинув на плечи по тулупу, застыли. Бездумно рассматривали морозные узоры на оконном стекле.

- Мишка, - Старинов-старший, наконец, заговорил. Голос был глухим, тяжелым. Чувствовалось, что непросто ему давался этот разговор. – Прости меня.

У парня медленно поползла вниз челюсть от удивления. Извиняющийся отец – это было нечто, чего и представить было сложно. Все в селе знали про любимую присказку Ильи-кузнецы: есть только мое мнение и неправильное. Поэтому никто и слыхать не слыхивал, чтобы он перед кем-то и когда-то извинялся.

- Ты большое дело делаешь. Не мог я этого при всех сказать. Настоящий мужик, как наш дед еще в ту войну, - Старинов с трудом сглотнул вставший в горле ком. – Я ведь, Мишка, сразу в военкомат пошел. Сильно просился, чтобы первым взяли. Наградной наган с Гражданской показывал, что за Перекоп дали. А они, сволочи, ни в какую! – скрипнул зубами от бессилия. – Все про мою ногу и легкие говорили. Мол, никакой из меня боец, обуза просто. Это я должен был там, в окопах. Не дело, когда пацаны на смерть идут. Вам же еще жить и жить…

Он положил ему руку на плечо и сжал.

- А ты пошел, с орденами вон вернулся. Горжусь тобой, сын. Ей Богу, горжусь.

- Спасибо, батя, - парень коснулся глаз, и с удивлением ощутил влагу. – Я знаю…

- Ты чего, Мишка? Слезы? – судя по изменившемуся тону, Старинов-старший улыбнулся. – Кто узнает, что герой-орденоносец плачет, засмеет. Под немецкими пулями не плакал, а здесь вон поплыл...

Долго они еще так стояли в сенях. Разговаривали, вспоминали деда. Отец часто курил, отчего в воздухе стоял нещадный запах душистой махорки. Душевно поговорили.

- … Ты там осторожнее, сынок. Америка далеко, а немец вот он, рукой подать.

***

Новый день тоже