Сергей Садов - Уйти, чтобы выжить Страница 6

— Все-таки, миледи, не может быть, чтобы вас бросили, — сказал Гвоздь, задумчиво изучая девочку. — Откуда же вы? Может, с далекой звезды прилетели к нам?

Милка засмеялась.

— Со звезды, — радостно повторила она. — Конечно, со звезды.

— Ага, оттуда, — насмешливо бросил Мартынюк Иван по прозвищу Мартын и привычно добавил нечто непечатное, за что немедленно получил подзатыльник от Гвоздя.

— Как не стыдно, шевалье? Тут дамы! Чтобы больше я такого не слышал!

— А чего ты обзываешься? — всерьез обиделся Мартын, потирая шею.

— Я обзываюсь?

— Ну, это… ше… шелье какой-то.

— Да будет вам известно, дорогой мой невежественный друг, что шевалье в переводе с французского означает рыцарь.

— А-ааа…

Порой Гвоздь начинал изъясняться сложными оборотами. Разные «сэры», «шевалье», «кавалеры» так и сыпались. Красиво, но непонятно. Правда, он всегда потом все объяснял. Он вообще знал много разных историй. Рассказывал о Жанне д’Арк и партизане Денисе Давыдове, и о том, как открывал Америку Колумб. Особенно нас насмешило то, что плыл он в Индию и до конца жизни был уверен, что в Индию и приплыл.

Уже позже я узнал историю Гвоздя, которую тот нехотя рассказал в ответ на мои расспросы:

— Да ничего интересного, шевалье. Единственный сын вполне обеспеченных родителей. Надежда и опора. Начитанный мальчик. А потом один раз проявил слабость и ширнулся на дискотеке. Когда понял, что обратной дороги уже нет, сбежал из дома. Так что учитесь, сэр, на чужом опыте. И если увижу вас с наркотой — убью сам. Из милосердия.

Я закивал — видел, что Гвоздь не шутит.

— Вот и хорошо, если понимаешь. А сейчас марш на работу. И потом не забудьте купить молока — младшим оно полезно.

Младших было трое: Милка, Король, он же Славка Королев, и Дементус, он же Виктор Готов. Почему его так однажды назвал Гвоздь и что это слово значит, мы не знали, но Виктору кличка нравилась. Говорил, звучит зловеще. Работа же означала ходить по переходам и просить милостыню, а порой и кошелек стянуть у какого-нибудь раззявы. Но таким мы баловались редко — опасно. Это только у Вольки получалось. Он у нас мастер был по чужим карманам лазить.

Младших Гвоздь берег и ни на какие сомнительные дела не пускал. И даже признавая, что Милке одной подадут больше, никогда ее без сопровождения не отпускал. В этот раз очередь нянчиться с ней выпала мне и Жоре. Тут к нам и подкатила компания. Ребята были незнакомые и откуда взялись — непонятно. Местные все знали, что мы работаем на Гвоздя, и с нами не связывались — боялись. Не нас, конечно. Ходили слухи, что однажды Гвоздь в драке убил троих взрослых мужиков, которые пытались увести девчонок. Зачем они им, я не понял, тем более те говорили, что будут о них заботиться. Но подоспевший Гвоздь, по рассказам видевших, рассвирепел, сразу вытащил нож и бросился на них. Одному удалось сбежать… Также говорили, что сбежавший пытался потом прийти с подмогой, но Гвоздь поговорил кое с кем, и когда показались машины мстителей, их просто забросали камнями. Правда, пришлось потом долго скрываться. Все это я не видел, а только слышал, но авторитет Гвоздя с тех пор был непререкаем. Среди же остальных групп он пользовался славой сумасшедшего.

— Мертвые, сэр Вольдемар, смерти не боятся, — ответил он мне, когда я прямо спросил, боится ли он умереть. Непонятно.

Так что прицепившиеся к нам явно были не местные. Жорка тут же вскочил и кинулся в драку, получил пару раз и отлетел к стене. Гвоздь появился вовремя: несколько секунд разглядывал противников, а потом молча ринулся в атаку. Тут-то мне и удалось увидеть несколько приемов… В ход шли и зубы, и локти, и ноги, и даже голова. Жорка снова вскочил и бросился в схватку. Милка хлюпала носом, а я упал на пол и стал кусать чужие ноги. Пару раз мне досталось по голове, один раз дали по почкам, не сильно, но больно. Я рассердился и теперь не только кусался, но и царапался. Драка закончилась появлением милиционера и всеобщим драпом. Эту свою первую драку я запомнил очень хорошо. Потом Гвоздь мне выговаривал:

— Вы, сэр Вольдемар, как маленький — всякую гадость в рот тащите. А если отравитесь, что мы делать будем? Вы нас сильно этим опечалите.

— А чего они? — угрюмо повторял я.

Слова, что говорил Гвоздь, я вроде бы все понимал, но в их общем смысле был не уверен. Потому на всякий случай только огрызался.

— Они хамы, но вы-то, сэр Вольдемар! Надо будет вам кое-что показать.

Показанные приемы были крайне нечестны, но зато действенны, в чем я убедился позже — эта драка оказалась далеко не последней в моей карьере.

— Хотя, — нехотя признал он, — и личный опыт тоже есть.

Наставник, похоже, понял его состояние и только хлопнул по плечу.

— Позанимайся еще немного. Думаю, это тебе поможет.

Мальчик молча кивнул. Но вдруг скривился от боли и, хотя тут же взял себя в руки, наставник заметил.

— Ты сегодня колол лекарство? — поинтересовался он, наклоняясь.

Скрывать смысла не было — обмануть Михайла Потапыча еще ни разу не удавалось, и Володя отрицательно качнул головой.

— Ну и ради чего ты это терпишь?

— Это еще ничего… А ваше обезболивающее уже все равно плохо действует. Врачи говорят, что надо переходить на более сильное… а у меня к наркотикам свое отношение. Гвоздь ни за что не одобрил бы… Лучше потерплю.

— Значит, процедуры уже почти не помогают, раз такие приступы боли случаются. — Наставник вздохнул. — Времени почти не остается. Болезнь развивается быстрее, чем рассчитывали. Врачи надеялись еще минимум на полгода.

— Возможно, из-за тренировок.

— Возможно. Но, может, все-таки сходишь к врачам? Пусть наркотик, но после перехода последствий не должно остаться…

— А если останутся? Нет. Я лучше потерплю. Я привык к боли.

— Володя, не рассказывай мне сказки — я знаю, какая боль может быть от твоей болезни… взрослые на стену лезут…

— Вот когда полезу — тогда и соглашусь, а пока терпеть можно.

Володя демонстративно отвернулся и занялся разминкой: сел на шпагат и с каким-то остервенением начал делать наклоны: вперед, вытягиваясь в струнку, и назад. Вперед — назад.

Михайло Потапыч покачал головой, глядя на мальчика, и направился к выходу. Врачи говорили, что боль уже должна быть невыносимой, но этот парень… только при особо сильных приступах морщился, а так… даже и непонятно, действительно ли он болен. Может, это шутка, что жить ему осталось не больше двух-трех месяцев? Вся надежда на этот переход в один конец… Может, смерть лучше этого похода в неизвестность? Сам Михайло Потапыч не знал, что выбрал бы…

В коридоре он, все еще задумчивый, столкнулся с Александром Петровичем и ухватил за локоть раньше, чем тот успел позвать мальчика. Покачал головой.

— Ему сейчас лучше побыть одному.

Александр глянул поверх плеча Михаила и кивнул.

— Опять вспомнил прошлое?

— Кажется, он о нем и не забывал. К тому же, похоже, у него очередной приступ. Честно говоря, я не знаю, что с этим делать. — Михаил покачал головой.

— Приступ? Может, к врачам?..

— Ты прекрасно знаешь, что они скажут. Саш, ему уже не помогает лекарство и обезболивающее не действует, а переходить на что-то более сильное он отказывается категорически. Честно говоря, я не представляю, как он терпит. Надо поскорее перестать его мучить!

Александр вздохнул.

— Это я и без тебя знаю. Сегодня будет очередное собрание. Врачи еще месяц-два обещают…

Михаил хотел еще что-то спросить, но глянул на лицо друга и передумал. Только ободряюще хлопнул по плечу.

— Держись. Ему намного хуже, чем тебе.

— Он гораздо сильнее меня, Миш… Гораздо…

ГЛАВА 2

Ровно в шесть Володя прошагал через просторный холл, уставленный огромными бадьями с небольшими деревьями, и вошел в кабинет. Здесь уже собралось и руководство проекта с куратором — Александром Петровичем, и ученые. Похоже, ждали только его. Володя поздоровался, прошел к своему креслу и сел. Виталий Дмитриевич, «директор всего этого балагана», как любил говорить куратор, откинулся на спинку большого черного кресла, снял очки и соединил перед собой кончики пальцев.

— Итак, дамы, господа, прошу. Кто первый?

Поднялся мужчина в белом халате с красивой окладистой бородой. Откашлялся.

— Вчера я положил вам доклад, в котором объяснил, что время подходит…

Взрослые посмотрели на Володю тем взглядом, который он ненавидел больше всего — сочувствующим. Он опустил голову и сжал кулаки под столом.