Евгений Красницкий - Отрок. Внук сотника. Страница 6

— Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… — Юлька, наконец, поняла, что ляпнула лишнее. — Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму, все равно, на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?

— Ладно, поехали. — Согласился Мишка.

— Сейчас, я только возьму кое-что.

Бедной рыжухе снова пришлось тащить сани по снежной целине — тропинка, шедшая от дома лекарки к тыну была меньше полушага шириной, да и вела она не к воротам, а к узкому лазу — только-только человеку протиснуться.

— Минь, это ты их всех пострелял? — Юлька с некоторой робостью разглядывала оскаленные пасти мертвых волков.

— Нет, одного мать — топором, еще одного — Чиф. Вон того, у которого горло разорвано.

«Разорвано» — это было еще мягко сказано, горло отсутствовало вообще, почти до самого позвоночника. Можно было подумать, что волк попался на зуб не псу, а крокодилу. Если, конечно, можно представить себе крокодила, промышляющего волчатиной на зимней дороге в районе будущей границы между Украиной и Белоруссией.

— Эту шкуру тебе отдам, — пообещал Мишка — за то, что Чифа тогда выходила, и еще одну, если сейчас вылечишь. Шубу себе сошьешь. Вернее мать сошьет, она лучшая портниха в округе.

— Да не нужны мне твои шкуры, я и так…

— Это опасно… ну, с матерью?

— Да не знаю я! То есть, все хорошо будет, ты не бойся, летом тетка Евдоха, тоже беременная, с сеновала упала и плод скинула, так мать ее в три дня на ноги подняла. Только ребеночка уже не будет…

— Вот и про Евдоху растрепала, — укорил Мишка — про кого еще поведаешь?

— Да не скажу я никому, Минька!

— Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет — отдельно от тебя!

— Да что мне землю есть, что ли?

— Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.

"Что Вы несете, сэр Майкл? Тринадцатилетний пацан так не разговаривает. Еще про клятву Гиппократа расскажите, про врачебную тайну, про моральную ответственность…".

Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза прошипел:

— Кому про мать растреплешь — убью!

— Минька… — переход был слишком неожиданным и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины: — Прочь руки! Бешеный!

Кличку «Бешеный» Мишка заработал совсем недавно, причем, из-за той же Юльки. Как-то, шлепая по ноябрьской грязи в поисках залетевшего неизвестно куда самострельного болта, он вдруг услышал крики: "Ведьма, ведьма" — и, обернувшись на голоса, увидел своего вечного неприятеля и соперника по мальчишеским разборкам — Ероху. На тропинке, ведущей к дому лекарки Настены, Ероха с двумя приятелями окружили Юльку, брызгали в нее водой из ближайшей лужи, обзывали ведьмой и вообще: развлекались на всю катушку. Юлька, обычно в обиду себя не дававшая, сейчас оказалась в очень невыгодном положении, поскольку обеими руками прижимала к себе здоровенный глиняный горшок с чем-то, что она очень боялась расплескать.

Переть одному против троих было, разумеется, чревато… Была, конечно, досада из-за потерянного болта, и представилась возможность сорвать на ком-то злость. Было жалко Юльку — очень уж она берегла горшок — наверно с лекарственным настоем или отваром. Но главное — надоело быть пацаном и вести себя соответственно этому статусу. Такое настроение на него иногда наплывало, и сдерживаться было очень трудно.

Подойдя к развлекающейся троице, Мишка очень спокойно и негромко сказал:

— Ну-ка, идите отсюда. Быстро.

— Чего? — Ероха даже обрадовался новому развлечению: поединки с Мишкой один на один у них, обычно, заканчивались вничью, но сейчас-то было один к трем. — Защитник пришел! Жених, что ли?

— Если не уйдете, буду бить.

— Чего?

— Ты слышал, повторять не буду.

Замах у Ерохи был великолепным: энергичный, широкий, тело, вслед за рукой, разворачивалось почти на девяносто градусов, накапливая силу для сокрушительного удара кулака. Один был у этого замаха недостаток — под него легко было поднырнуть, а потом дать, продолжающему разворачиваться по инерции парню, в ухо. Мишка так и сделал. В полном соответствии с законами механики, физиологии и прочих хитрых наук, Ероха на ногах не удержался, и холодная грязная вода осенней лужи приняла его тело в свои гостеприимные объятия. Приняла и сомкнулась над упавшим, — лужа оказалась глубокой.

Мишка этого, правда, не видел, он уже бил ногой в туловище (куда именно — неважно) Ерохиного приятеля Фильку. Лужа приняла Филимона столь же радушно, как и его предшественника. Третий Юлькин обидчик — Борька-Мешок — был толст, неуклюж и труслив, однако в коллективной драке опасен своим любимым приемом — с разбега сбить противника с ног тяжестью своего тела. Тот же номер он решил выдать и сейчас. Мишка уже приготовился уклониться от его туши, благо по инерции Мешок должен был бы влететь в ту же лужу, что и Ероха с Филькой, однако трус он и есть — трус. Борька попытался остановиться, поскользнулся и с маху уселся на землю. Грязь смачно чавкнула под его объемистым задом, и сражаться стало не с кем.

На этом можно было бы и заканчивать, однако Мишка еще не отвел душу, а потому, изобразив людоедский оскал и подражая, насколько получалось, рычанию Чифа, медленно двинулся на Борьку. Тот засучил ногами, пытаясь, не вставая на ноги, отодвинуться от Мишки, и даже тихонько заскулил от страха.

Все, им можно было больше не заниматься, тем более, что, Ероха уже выбирался из лужи, а следом за ним, держась за живот, выползал и Филька. Насквозь мокрые, грязные, полностью деморализованные — делать с ними можно было все, что заблагорассудится. Однако продолжения не последовало. Весь спектакль испортил Мешок.

— Бешеный! — вдруг завопил он тонким голосом — Минька взбесился, сейчас кусаться будет! — и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.

— Бешеный! — подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро и забыв попрощаться.

Кличка «Бешеный» прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство…

И вот сейчас Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая.

— Бешеный, говоришь? А сюда глянь! — Мишка кивнул на волчьи трупы в санях — Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым…

— Минь, прости меня — Неожиданно мягко проговорила Юлька — Ты голодный, уставший, за мать испугался…. поехали домой… Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.

"Профессионал от Бога! Мгновенно разряжает обстановку, переключает внимание, предлагает действие, от которого нельзя отказаться. Если голодному человеку напомнить о голоде, а уставшему об усталости, то они почувствуют голод или усталость еще острее. Это заставляет отвлечься на внутренние ощущения. Потом — напоминание о беспокойстве за мать. Это переключает внимание с объекта агрессии на объект заботы. И, наконец, фиксация на конкретной проблеме, требующей немедленных действий. Заставляет перевести взгляд с себя на объект, нуждающийся в неотложной помощи. В данном случае — на Чифа. Все — агрессия ушла, как вода в песок! И ведь ни в каких мединститутах не училась. Ребенок же еще, а как работает!

Вообще-то, конечно, все женщины интуитивно владеют этим искусством, в той или иной степени. Но нынешние врачеватели, поднимающие тяжело раненых и больных без антибиотиков, обезболивающих и противошоковых препаратов, где-то процентов на пятьдесят делают это не за счет отваров и настоев, а с помощью изощренной психотерапии. Голос-то какой: ласковый, обволакивающий. Я у нее такого и не слышал никогда…

Ну, и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле — половина успеха".

— Да едем, едем уже.

Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.

— Михайла! Это где ж ты так поохотился?

"Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!".

— Не я охотился, — отозвался Мишка — на меня охотились, да не вышло!

— А мать-то где? Ты же с ней уезжал.

"Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!".

— У лекарки, зашиблась она.